Как только я сказал, что в кино не пойдем, Женя повеселела и перешла к студенческому периоду своей жизни. Рассказывает разные случаи и смеется. Потом запрыгала на одной ноге. Весело так, будто головная боль для нее - большая радость. И меня осенило: она притворяется. Вовсе не болит голова. Просто она решила испытать на мне свою женскую силу. Намерилась взять меня под башмак. Вернее, под изящную туфельку тридцать четвертого размера. Этакую с каблучком-гвоэдиком.
Я догадался, в чем дело, и пожал плечами. Бедная, наивная Женя! Она не имеет понятия о моей выдержке. Жене явно не повезло. Для такой цели ей поискать бы кого-нибудь другого.
Мы повернули от парка назад, и, когда проходили мимо кинотеатра, я напомнил:
- Еще сорок минут. Может, пойдем?
- Нет, нет!
А по глазам видно: хочет пойти. Могла бы отказаться от затеи с больной головой. Да отступать поздно, из-за принципа.
- Проводите меня домой. Потом пойдете в кино. Успеете, - прошептала она упавшим голосом.
Я еле расслышал. Это было как дуновение. Едва уловимое движение воздуха, щемящее сердце. Но я взял себя в железные руки. Крепко так взял.
- Добро, - сказал я бодро и отвел ее домой.
Там, возле подъезда, я спросил еще раз:
- Может, пойдем все-таки? Надо же посмотреть фильм.
- Нет, нет! - чуть ли не закричала она. - А вы ступайте. Опоздаете.
- Бегу. Иначе и вправду опоздаю. До завтра! В восемь вечера зайду. Хорошо?
- Хорошо!
Я побежал, как меня учили в спортивной секции, прижав локти и выбрасывая ноги далеко вперед. Дабы она видела, что я вполне владею собой. Честно-то говоря, были минуты, когда я смалодушничал и готов был остаться. Мне пришлось изрядно повозиться с собой. Все же я укротил всякие там слабые чувства и заставил себя отсидеть фильм до конца.
Завтрашнего вечера я едва дождался. В восемь часов я прошагал через длиннющий коридор. Женщины-соседки стояли шпалерой возле своих газовых плит. Пока я шагал, нервы мои немного распустились. Сердце заколотилось ни с того ни с сего. Дыхание стало учащенным, и вдобавок заныло в животе. Я уж молчу о коленках. Я остановился перед дверью Тихомировых и привел себя в порядок. Духовно. Только после этого постучал. Вышла пожилая женщина с добрым лицом и осведомилась:
- Вы Лева?
- Да. Я Лева.
- Женечка ушла в кино.
Я смотрел на женщину бестолково. Она на меня - добродушно.
- Что передать Женечке?
- Ни… ничего… До свидания.
- До свидания.
Я ужасно долго шел назад по коридору, и соседки с любопытством взирали на меня. И шептались. Конечно, они сообразили, в чем дело. У них на такие случаи нюх. Я был возмущен. Мы взрослые люди. Не дети. Какая несерьезность! Если не нравлюсь, скажи прямо в лицо. Откровенно и мужественно.
Я хотел высказать Жене это. Я увидел ее тут же, в двух кварталах от дома. Она бежала, и вид у нее был встревоженный. Она бежала по той стороне улицы. Над ней раскачивался свет фонарей. Каблучки туфель отчаянно стучали по каменным плиткам тротуара. Я стоял в тени дерева, и Женя не заметила меня. Она торопилась. Она спешила ко мне. Я догадался сразу и хотел окликнуть. Но не понадеялся на нервы. Они тогда еще не были достаточно тренированы. До нужной прочности. И я промолчал.
Утром я встретил ее в институте и не поздоровался. Прошел мимо и бровью не повел. Это было глупо. Я хотел исправиться на другой день. Но и на другой день повторилось то же самое. И так случалось каждый раз, когда я встречал Женю. Пока она не уехала во Владивосток. Она и мать помирились с ее отцом. Тот вызвал их к себе.
В день отъезда мы столкнулись с Женей у входа в институт. Я знал об отъезде от ребят и все же не выдавил ни звука. Не пойму до сих пор, что со мной произошло. Возможно, я перетренировал нервы, и они теперь сильнее меня.
Как-то в шашлычной я поведал Кириллу историю с головной болью и билетами в кино. Кирилл медленно отодвинул тарелку в сторону, оперся грудью о стол и выпалил единым духом:
- Идиот! Это же поэзия. Это же немного "Алые паруса" Грина. Это же повесть о крошечном милом капризе юной девушки. Ты понимаешь, у нее никогда не было кавалера. Ей неведом вкус женской власти. Безобидной, нежной власти над огромным мужчиной. И вот, когда бог послал кавалера, она робко решила попробовать свои чары. Откуда бедной девчонке было знать, что ей подвернулся олух! Дубина!
Он начал высокопарно, а потом стал просто орать. Он кипел от негодования. Может, он в чем-то и был прав, все же я сказал:
- Не горячись. Спокойнее. Добивайся, чтобы пульс бил только шестьдесят ударов. Не больше. Лучше пусть будет меньше.
С нами сидел медик Жуков. Мы пригласили его пообедать. По каким причинам, известно. Он и теперь, подняв глаза в потолок, прикидывал, сколько калорий в чахохбили, которое мы съели. Я призвал его в свидетели.
- Нормальный пульс - это основное в жизни. Подтверди, Жуков!
Жуков встрепенулся.
- Нормальный пульс?
- Да, нормальный пульс.
- Нормальный пульс - свидетельство равновесия в организме, - изрек Жуков.
Я горжусь своим пульсом. Он всегда показывает равновесие.
5
За восточной трибуной рычат мотоциклы. Ни дать ни взять львы перед выходом на арену. Я потираю руки. Сейчас начнутся мотогонки на гаревой дорожке. Это - сногсшибательное зрелище. Сногсшибательное в прямом смысле слова. На этих гонках можно толкать локтями, резать соперникам дорогу и вообще нарушать правила, установленные ОРУДом, сколько душе угодно. Всласть. Даже лучше сказать так: чем больше ты их нарушишь, тем скорее придешь к финишу. И будет тебе и честь, и слава, и золотая медаль. Автоинспектора, попавшего случайно сюда после третьего заезда, непременно отправляют в психиатрическую больницу. Благо на гонках присутствует карета "Скорой помощи". И ему даже не удастся побуянить вволю. Его скрутят в один миг - и в карету.
А потом карета вернется на стадион как ни в чем не бывало. Через какой-нибудь десяток минут. Ей долго задерживаться нельзя. Она тут нужна. И еще тут нужна пожарная машина. На всякий случай она стоит возле южной трибуны. Ее бока полыхают багровым огнем. На траве сидят бдительные пожарники. Все это будоражит нервы. Поэтому я хожу на мотогонки отрабатывать центральную нервную систему.
Рядом охает Елочка. Она впервые на гонках. Сама напросилась и теперь тихонько жалеет об этом. До начала гонок пятнадцать минут, а она уже трусливо жмется ко мне. Ее пугает карета "Скорой помощи" и красная пожарная машина. Их ярая готовность ринуться на место предполагаемой катастрофы приводит Елочку о дрожь. Под стогом Елочкиных волос рисуются кровавые видения.
Я утешаю:
- У нас не Запад. У нас смерть исключена. Подумаешь, сломают ключицу. Вывернут ребро. Вместо ребра вставят железный прут. Это даже лучше для гонщика. Еще спасибо скажет.
Приходит Кирилл. Он пробирается между рядами В руках мороженое. Не знаю, где больше сладкого - в мороженом или в глазах Кирилла, устремленных на Елочку. Пожалуй, в глазах. Тем не менее Елочка без колебаний выбирает мороженое.
- Внимание!
Комментатор объявил состав первого заезда. Но гонки задерживаются. Динамики стадиона бормочут на разные голоса - видно, совещается судейское начальство.
- Судейская коллегия приняла решение! - возвестил комментатор. - Решение полить гаревую дорожку. Шофер поливочной машины вызывается к машине.
Трибуны заволновало.
- Шофер поливочной машины, где вы?!
- Не хватало, чтоб сбежал шофер! - волнуется Кирилл.
Он ерзает по скамье. Ему не терпится. Он уже настроен на гонки.
- Осторожней. Помнешь платье, - предупреждает его Елочка.
- Кирилл, спокойнее. Будь мужчиной, - говорю я.
С южной трибуны полетел дружный свист. Внизу вдоль трибуны бежит долговязый мужчина - шофер поливочной машины. Он на бегу вытирает губы. Хватил пивка.
Поливочная сделала круг. В ее пышных водяных усах играла радуга. Машина бережно пронесла радугу перед зрителями и уползла за трибуну. Гонки открыты!
На арену выкатываются четыре гонщика на чешских мотоциклах "Эсо". Я даю Елочке пояснения:
- Специальные мотоциклы. Без тормозов. Чтоб уж гнать так гнать!
Елочка трепещет.
Гонщики медленно подруливают к старту. Они в черных масках. Холодно блестят очки.
- Ой!
Елочка хватает меня за локоть. Я кажусь ей бывалым, стойким человеком. На меня можно положиться. Да так и есть на самом деле. Я не то, что Кирилл. Его здесь никто не примет всерьез. Крутится, будто на стержне. Лезет к соседу в таблицу заездов. Елочка хватает меня за локоть, а Кирилл все портит своей прозой.
- Маски - это так. От грязи. Из-под колес летит грязь, - говорит он обыденно.
Елочка облегченно вздыхает. Но по ее глазам заметно: она разочарована. Где-то в глубине души ей хочется немножечко страшного. С этими самыми масками.
Мотоциклы надсадно трещали, готовясь к рывку. Они выходили из себя. Подумать только, их всего-навсего сдерживала желтая резиновая лента. Ее тянул судья. Мотоциклисты совсем впали в ярость. Повеяло едким, приторным запахом метанола. Тогда судья отпустил ленту - мол, черт с вами, гоните. Резина сверкнула желтой змейкой, освобождая путь. Машины рванули с места. Оказывается, до этого они ревели в треть силы. Всего лишь шутили. Теперь они показали, что такое здоровый, полноценный рев. И что такое порядочная скорость показали. Одна из машин вылетела из-под гонщика в синем нашлемнике, подскочила вверх и, сотворив сальто, грохнулась на спину. Гонщик едва отскочил в сторону.
Зато гонщика в белом шлеме вынесло на вираж первым. Его машина хотела кинуться на барьер и разбить барьер в щепы. Но недаром этот гонщик был чемпионом страны. Он повернул машину боком и оттолкнулся от дорожки левой ногой, обутой в стальной башмак. Из-под башмака посыпались искры. В таком виде чемпион миновал поворот. А на прямой дал мотоциклу волю - помчался на заднем колесе. Переднее стлалось над землей. За чемпионом рвались гонщики в красном и желтом шлемах.
Был момент, когда чемпион опрометчиво повел машину вдоль внешней бровки, уступив внутреннюю соперникам. В открывшийся коридор устремился гонщик в красном шлеме.
- Дробязго атакует чемпиона! - сообщил комментатор сквозь грохот.
Трибуны взвыли, соревнуясь с моторами.
- Дробязго! Голубчик! - исступленно орал Кирилл.
- Дробязго! - визжала Елочка.
А ведь до этого сидела, уткнувшись в носовой платок, - брезговала метанолом.
Мне тоже хотелось закричать. Хороший, полновесный вопль так и просился наружу. Я, может, многое бы отдал, только бы запустить его ввысь. К белым облакам. Но я не таковский.
"Спокойнее. Нервы", - приказал я себе.
Я представляю себя в седле чемпиона. Я не умею водить мотоцикл и не знаю, что там, зачем и как все делается. Но я энергично сжимаю руль и стараюсь держать себя в руках. Мотоцикл рвется подо мной. Гудит наждачная дорожка. Но я остаюсь хладнокровным. И мы с чемпионом вновь вырываемся вперед. Дробязго остается за спиной. Вот что значат нервы! Мы проходим четыре круга первыми и зарабатываем три очка.
После четырех заездов дорожку трамбуют. Трибуны на это время затихают и погружаются в умственную работу: подсчитывают в таблице очки. А всего сегодня двадцать заездов.
Двадцать заездов - неплохая зарядка для такого человека, как я. Я спускаюсь с трибуны еще более закаленный. Готовый к новым испытаниям железный человек. А Кирилл и Елочка спорят. Елочка что-то недопоняла, и Кирилл доказывает. Елочка уперлась на своем - и ни в какую. Не согласна - и все. Хоть тресни. Чудаки! У них нет контроля над собой. Вот и спорят.
Над южной трибуной поднимается новый свист. Опять свистят шоферу поливочной машины. Он идет внизу с путевым листом. Неожиданно он стал тут популярным человеком. Ему свистят. Шофер величественно потрясает правой рукой. Он быстро привык к славе, будто всю жизнь только и делал, что купался в ее лучах.
- Шесть часов! - спохватился Кирилл.
Он потянул Елочку за собой. Они разом обогнали меня. Их головы замаячили в толпе у выхода. Сегодня мы выпускаем первый номер "Бучи", и Кирилл боится опоздать. Он трясется от нетерпения. А я вот не трясусь. Я главный редактор. Я отвечаю за газету и, как видите, не трясусь. Я только увеличиваю шаг.
Эх, суета сует!
6
Я откинулся на спинку стула и осмотрел свою армию. Семнадцать красавцев мужчин и Елочка - одно загляденье. И я у них главным редактором.
- Пли! - крикнул я, и ребята взялись за авторучки. И за кисти. По-моему, это остроумная команда. Я придумал ее сам. Я, признаться, парень с юмором. Иногда как скажу что-нибудь, так все лопаются от смеха.
Я решил еще раз попробовать свои силы в юморе.
- Ну-ка подбрось тему, - приказал я Мите Лаврову, заведующему отделом происшествий.
Митя полистал блокнот и предложил тему. Что-то о неуспевающих студентах.
- Не отвлекай, - сказал я Елочке и разложил на столе пачку чистой бумаги.
Смешно не получалось. Видно, сегодня я не в ударе. Тогда я оставил это дело и занялся своими прямыми обязанностями. Прежде всего прошелся по аудитории, в которой мы обосновались. Мое внимание привлек художник Петя Востряков. Он бездельничал.
- Почему не работаешь? - спросил я у Пети.
- Думаю.
- Что же думать? Вон дирекция открыла новый спортивный зал, а плакат "Добро пожаловать!" не повесили. Вот и нарисуй: зал открыли, а плаката нет.
- Как же я нарисую, что плаката нет?
- Прикинь. Думаешь, все это просто? Тяп-ляп? Хитер парень!
Я проверил другого художника. Другой художник, Коля Филиппенко, рисовал обобщенный образ девицы-стиляги. Он усадил перед собой Елочку и рисовал стилягу с нее.
Я сделал замечание:
- Идешь по пути наименьшего сопротивления, Коля. Так сможет каждый дурак.
- А я и есть каждый дурак. Не мешай, - увлеченно буркнул Коля.
- Да, не мешай, - жеманно поддакнула Елочка.
Еще бы: она позирует впервые в жизни. Для нее неважно, кого рисуют с нее. Коль ее внешность принадлежит обществу, пусть рисуют что угодно. То, что нужно. Она так рассуждает. Я знаю.
Я глянул за Колино плечо. Обобщенный образ стильной девочки получался на славу. Вылитая Елочка. Я зашел сбоку, закрыл правый глаз и посмотрел на нее одним левым.
- Ты, оказывается, стильная, - сказал я Елочке, - А мы с Кириллом не знали. Вот новость!
- Что еще? - фыркнула Елочка.
- Не мешай, - механически повторил Коля.
Он высунул язык и водил пером по бумаге. Даже забыл макать перо в тушь. Я посмотрел на Елочку одним правым глазом.
- Ты ее лучше отсюда рисуй. Отсюда она вылитая герлс. Видел в "Крокодиле"? Отсюда она точно такая.
Елочка зашипела в сторону, где я стою. Она боялась шевельнуться и не видела меня. Могла лишь предполагать.
Я пошел к Кириллу. Он сидел в углу аудитории и быстро строчил шариковой авторучкой. Она так и бегала по бумаге. Я сел рядом. Вспомнив, что он заведующий отделом фельетонов, спросил:
- О чем?
Он долго молчал. Все строчил. Потом, не поднимая головы, сказал:
- О Гусакове.
- Ты просто неврастеник.
Он не отвечал.
- Кирилл, а Елочка, оказывается, стильная. Я только сейчас заметил.
Он ожесточенно затряс кистью руки: отойди, не мешай.
У окна меня перехватил Вася Сусекин. Он сунул пачку бумаг.
- Здесь все прогульщики. Я побежал.
Он показал спортивный чемоданчик. Вася тренирует курсантов, ему и вправду надо бежать. Военные любят пунктуальность.
- Ладно, - сказал я. - Отдай бумажки Бурлакову.
Комсорг Бурлаков у нас ответственным секретарем. Он собирает готовые материалы и клеит на лист зеленой бумаги. Это занятие называется версткой. То есть когда человек ползает по полу с ножницами и банкой клея.
- Валяй, валяй, - подбодрил я Бурлакова.
Это мой долг - вливать бодрость в других. Скорее даже обязанность. Иначе мне станет стыдно. Если я не буду делать это, получится, что я бездельник.
Я совершил круг по аудитории и вернулся к Елочке. Теперь она позировала Пете Вострякову. Тот рисовал обобщенный образ передовой студентки. Я зашел со спины Вострякова, приставил ладонь к бровям и посмотрел на Елочку из-под этого козырьке. Если смотреть на нее таким манером, она действительно похожа но передовую студентку. Не поймешь Елочку. На кого она все-таки похожа? Не стильную девицу или передовую студентку?
Хлопнула дверь, и вбежал наш собственный корреспондент.
- Готово! - сообщил он и жестом удалого картежника швырнул на стол колоду фотографий.
Сверху в качестве туза лежал Вася Сусекин. Уж не знаю, какой он туз, бубновый или трефовый, но только именно он открывал колоду прогульщиков. Его сняли вполоборота. Словно его окликнули, и он обернулся. Я строго взглянул на корреспондента.
- Это как понять? Почему среди них Вася?
- Он драпал с лекции. Я окликнул, он обернулся - я сразу щелк! - похвастал корреспондент и показал, как нажимал на спуск фотоаппарата.
- Все равно нельзя. Он заведует отделом прогульщиков.
- Так это ж сенсация!
- А престиж?
- Без сенсации нет газеты. Сенсация - основа.
- А-а, золотая лихорадка? Клондайк? Ты это брось. Нервы и престиж. Вот главное сейчас.
Но он не согласен. Он разводит руками. Он пожимает плечами. Он кривит губы. Он призывает ребят в свидетели. Я смотрю на ребят: скажите ему в конце концов!
- Это не по-комсомольски, - важно произнес Бурлаков. - Васю нужно на самое видное место.
Я моментально сообразил, в чем дело.
- Вася не в твоей организации. Он на спортфаке. В этом все дело.
- Дурак!
Бурлаков обиженно отвернулся. Он меня обозвал дураком и при этом еще обиделся. Из своего угла пришел Кирилл. Сейчас он поможет.
- Никто не думает о чести мундира. Мы только образовались, и нельзя сразу пятнать мундир. Он совсем новенький. Правда, Кирилл?
- Наоборот, нас станут уважать. Ты неправ. Йог.
- Но…
Тут я подумал: "Я спорю - значит, распустились нервы. Это плохо".
- Хорошо. Даю санкцию. Вот она. Берите.
Я положил ладонь на фотографию Сусекина.
Потом дела пошли гладко. Ребята разошлись вовсю. Стихи, фельетоны и рисунки плодились, будто при массовом производстве. На фоне поэтов и художников я выглядел здесь лишним. На меня покрикивали:
- Эй, не путайся под руками!
- Эй, положи на место!
Будто я не руководитель. Я подумал и пришел к выводу, что виноват сам. Кто же руководит, слоняясь по аудитории? Руководить надо сидя. Через курьера. Я уселся за стол и подозвал Елочку.
- Вызови такого-то, - распоряжался я.
Елочка приводила такого-то, и я допрашивал:
- Над чем трудишься?
Или:
- Покажи, что ты там сделал?