Большинство героев этой книги молоды. Они не замыкаются в своем кругу, ищут выхода в большой мир, тяготеют к опыту поколения, которое прошло через испытания военных лет. В конфликтных ситуациях они проверяются жизнью на прочность, на верность нравственному долгу и Родине.
Содержание:
ИЗ ЖИЗНИ ИВАНА ЧЕЛЯДИНА 1
ИЗ-ЗА ДВУХ ОЗЕР 1
КОГДА СОЛНЦЕ ИГРАЕТ 4
ГОСПИТАЛЬ 9
ТЕПЛОЕ КРЫЛЬЦО 14
ДОРОГА ДОМОЙ 16
ЗАВОРИН 19
ДЕВОЧКА В ОЧКАХ 22
КОЛОКОЛЬЧИК 25
ЛЕСТНИЦА В НЕБО 27
У БОЛЬШОЙ ВОДЫ 31
Теплое крыльцо
ИЗ ЖИЗНИ ИВАНА ЧЕЛЯДИНА
ИЗ-ЗА ДВУХ ОЗЕР
Электричка, миновав железнодорожный мост, прокричала освобожденно. Иван оторвался от окна, поглядел на сидящего напротив отца и подумал: "Жалко его".
Уже неделю отец возвращался с работы невесело. Мама встречала его с улыбкой, но он останавливал ее укоризненным взглядом, сам снимал черный железнодорожный китель и, не сказав никому доброго слова, шел умываться. Ничего не понимая, Иван, его двенадцатилетний сын, тоже молча, вопросительно глядел на мать, а она хмуро отвечала, что папа устал - летом у железнодорожников много работы.
В электричке отец с сыном ехали словно отдельно. Солнце стремилось забраться повыше, слепило, но отец не отводил в сторону глаз, держался, как раньше, гордо и прямо, и во всей его невысокой, отяжелевшей фигуре было столько еле сдерживаемой печали, что Иван подумал: "Может, сегодня утром мать недоговорила чего, и то, что по вине отца в его дежурство сошли с рельсов четыре вагона - не главное и есть что-то еще, о чем она решила - мне знать не надо".
По соседнему пути с грохотом пошел грузовой эшелон, и в окне, как в зеркале, среди мелькавших вагонов дрогнул задумчиво-красивый профиль отца. Грохот от проходящего поезда оглушал: по причине лета в электричке были открыты окна, - вагоны неслись, пьяно раскачиваясь, подступали к стеклу.
- Что грустишь? - еле слышно спросил отец.
- А чему радоваться? - ответил сын.
- Что? - не расслышал отец и качнулся навстречу.
- Я говорю - негрустный я, - громко сказал Иван и переменил разговор: - Ты, верно, спать хочешь? Ты с ночной смены.
- Приедем на дачу, посплю два часа.
- А мне что делать?
- Сходи в лес или начинай ягоды брать.
- Не люблю ягоды собирать, - с досадой вырвалось у Ивана.
- А есть любишь? - резко спросил отец.
- Не люблю. - Лицо сына тоже сделалось недовольно-сердитым.
- Не выдумывай! - Отец отвернулся к окну.
Повсюду, насколько хватало глаз, лежала солончаковая, бедная растительностью земля. По левую сторону железнодорожного полотна разбросанно тянулся поселок из типовых, одноэтажных, крытых шифером, зданий. Сын хотел спросить, кто живет в поселке, но, поглядев на отца, передумал. Электричка сделала поворот и, качнувшись вправо, Иван увидел знакомое, безлюдное озеро, оглянулся и в другом окне успел заметить такую же пустынную воду. Когда-то озеро разъединил железнодорожный путь, и стало два озера, обросших камышом, как старик бородой, таких успокоенных, что Иван ни разу не видел, чтобы в них купались или удили рыбу.
- Плохо я тебя знаю, - сердито глядя в окно, сказал отец.
- Это почему? - удивился Иван.
- Оказывается, землю не любишь.
- Люблю. - Сын примирительно улыбнулся.
- А когда любишь землю, все нравится на ней делать.
- Я землю копать люблю. Осенью, - тоже не отрываясь от окна, серьезно сказал Иван.
- И все? - снисходительно посмотрел на него отец.
- Пока все.
Иван смотрел, как мелькает за окном близкий лес и думал: "Чего он ко мне пристал? Плохо ему - вот и пристал".
- А помнишь, - спросил отец, - ты маленький был, мы с тобой ездили в мою деревню костянку брать?
- Помню. Там посреди пшеничного поля - береза.
- Точно! - обрадовался отец. - Я думал - забыл!
Электричка сбавила ход, за окном потянулись светло-коричневого цвета станционные постройки, сараи, магазин, водокачка.
- Вот и приехали, - взяв тяжелый мешок, сказал отец и позвал сына: - Айда, работничек.
В тамбуре, придерживая неширокую, с ладонь, двухметровую доску, прислоненную к стене, ждал выхода лысый, с больным лицом пожилой мужчина в железнодорожной форме. У его ног лежал битком набитый портфель.
- Здравствуйте, - поприветствовал он. Отец, пожав протянутую ему руку с узловатыми, вспухшими пальцами, сказал:
- Ну-ка, Ваня, помоги старому машинисту. Возьми портфель.
Зеленые двери с шипеньем открылись. Пока машинист, вяло переставляя ноги, задерживая напиравших из вагона людей, сходил по крутым ступенькам, Иван тихонько спросил отца:
- Кто это?
- Сергеич. Ты его знаешь. Он тебе путейскую дудку дарил.
- Не помню.
Видя, что старому машинисту тяжело нести сосновую, судя по свежему смолистому запаху, недавно распиленную доску, отец взял ее на плечо, а тот виновато пожаловался:
- Надо сделать кое-чего по хозяйству…
- Мы тоже решили малину собрать, да погреб будем чинить, - поддержал разговор отец.
- Хорошее дело, - сипло, как старый курильщик, сказал машинист. Взглянув в его светло-серые, пристальные глаза, Иван застеснялся.
По березовой, богато росшей аллее они шли первыми, за ними гомонили садоводы: пенсионеры, отпускники, их жены, дочери - все приехали собирать удачный в этом году урожай, а мальчику хотелось в лес. Машинист внимательно взглянул на него.
- Значит, работать идешь, - спросил, - а дружки, поди, на речку бегут?
- Ну и что, - раздосадованно ответил Иван. Машинист с отцом переглянулись с тайной улыбкой.
"Смеются еще, - думал мальчик. - А хорошо бы на речку".
Потом отец попросил:
- Иди, сын, вперед. Нам поговорить надо.
Ваня ускорил шаг, но как ни настораживался, слышал только обрывки фраз: "Знаешь, Сергеич, первый раз со мной. Стыд-то какой!" - И дальше Иван опять не расслышал, а старый машинист говорил: "Бу-бу-бу-бу, с кем не бывало. У меня в тридцать пятом году… - и снова: - Бу-бу-бу".
Когда они подошли к новым, свежеокрашенным воротам коллективного сада и расстались на первой развилке, Сергеевич, дача которого стояла крайняя, у ворот, сказал на прощание:
- Надо, Михаил, пережить. Я и не такое переживал. - Он подхватил доску на левое, отдохнувшее, плечо, взял из рук Ивана портфель, а потом, спохватившись, обернулся и крикнул в спину уходящим по аллее Челядиным:
- Спасибо.
Они обернулись, и мальчик подумал: "С отцом случилось сильно неладное".
Дачный поселок был ухоженный и большой. Каждая семья владела участком в шесть соток с небольшим домом, душем, сараюшкой, а в саду росли яблони, крыжовник, малина, смородина, земляника.
- Хорошо тут, - открывая калитку, обрадованно говорил отец. - Воздух какой! Свобода! - гремел он, идя к даче по засыпанной белым песком дорожке. - Знаешь, Иван, мне спать расхотелось. Будем ягоды собирать!
- Давай, - согласился сын. - Быстро соберем и - домой.
- Вот так всегда, - рассердился отец, - не успел приехать, как уже обратно лыжи востришь.
"Больше ничего не скажу", - обиделся Иван.
Малина росла в два ряда, ягод наспело много, и он с неудовольствием подумал, что на работу уйдет полдня.
Отец принес два металлических складных стульчика, сказал сыну:
- Будем собирать ягоды вместе, а не раздельно, как прошлый раз. Пойдешь по той стороне, а я по этой. Ты малину собирай в банку, а я в ведро.
И работа пошла.
"Лучше огород два раза вскопать, чем ягоды собирать", - расстроенно думал Иван.
- Чего вздыхаешь? - поинтересовался отец.
- Легкие вентилирую, - ответил Иван, и снова воцарилось молчание.
Отец брал малину чисто и ловко, сын тоже старался. Ягода легко оставалась в руке; от малины шел терпкий, сладковатый дух; пчелы с беспокойным рабочим гулом летали с цветка на цветок; в небе была синяя щемящая пустота.
- Хоть бы дождь пошел, - сказал Иван.
- Надоело уже?
- Что?
- Ягоды собирать.
- Дождя давно не было - это плохо для земли, - проявил заботу Иван.
- Надо же, - с иронией удивился отец. - С каких пор ты о земле заботиться стал?
- С тех пор, как мы с классом на увале, вдоль шоссе, березы сажали.
- Ну и что? Посадить - не растить! Вот посадил дерево, а после ты хоть раз пришел к нему?
- Я не одно дерево посадил. Может, семнадцать.
- Да не об том речь, - сказал отец. - Ты им помогал, ухаживал, поливал, когда засуха?
- Нет.
- Потому и землю не любишь.
- Папа, а чего ты, если так землю любишь, из деревни ушел?
- Гордый был. На отца обиделся - вот и ушел.
- А дед?
- Помирились, но в деревню я не вернулся, а надо было. От моей руки земля хорошо родила. Я когда огород поливал, такие разговоры вел: "Растите хорошо, картошка, огурцы… Я вас люблю".
Иван рассмеялся, а отец расстроился:
- Ну чего ты смеешься, пацан! Не понимаешь. У нас в области академик живет. Он с землей говорит, ухаживает за ней с любовью, а она ему за добро - добром. У него в колхозе урожаи сильнее, чем у других, потому что он с землей, как с живой. У него она дышит, воду пьет, родит. А в городе мне тоскливо стало. Тесно. Давит.
- Может, это потому, что у тебя неприятности? - растерянно спросил Иван.
- А с чего ты взял, что у меня неприятности? - встревожился отец.
- Кажется… - Иван спрятал лицо за ветку малины.
- Кажется, - повторил отец, подумал: "Резковато я с ним", - и сразу вспомнил аварию. Он, дежурный по станции, пустил порожний состав на занятый путь, потому что составитель с маневровым электровозом и восемью вагонами должен был остановиться на "северной вытяжке", а остановился на "седьмой малой", то есть не доехал. Стрелочница же, давно знакомая Челядину женщина, не посмотрев внимательно, доложила, что маневровый проехал в вытяжку, и Челядин заказал маршрут порожнего, и этот состав срезал четыре вагона у маневрового. За это пуще других наказали его, дежурного, чтобы не жмурился, не ленился проверить. И теперь надо рассказать обо всем сыну, но так, чтобы Иван не думал, что отец себя выгораживает: дескать, пострадал невинно, доверился. Конечно, можно и не говорить, но мальчишки во дворе такие быстроглазые, кто-нибудь дома услышит, что хваленого Михаила Челядина за аварию по головке не погладили, и скажет: "Ванька, с твоим отцом то-то и то-то!" - да еще надумает, а сыну - рана.
Малину брали, не отдыхая, и через час сосредоточенной, молчаливой работы Иван сказал:
- Пап, расскажи мне о своих. Я о них мало знаю.
- А что рассказывать… Работали всю жизнь, - спокойно ответил отец.
- Когда умер дед Павел, вы меня отвели на Битевскую, к маминой маме?
- Да… - Отец вопросительно глядел на сына. - Мы тебя отвели к бабушке.
- Но я вернулся.
- Тебе было пять лет. Ты не мог вернуться. Ты бы не нашел дорогу.
- Я пришел, когда все кончилось. У подъезда стояли две накрытые черно-синим ковром табуретки, и я убежал. Помню, было лето, жаркое.
- Ты путаешь. Дед Павел умер зимой, в декабре.
- Но табуретки были накрыты ковром? Я потом долго боялся их, как тех фотографий.
- Каких?
- Где бабушка Евдокия и дед Павел в гробу. Я думал, если долго глядеть на них, у нас еще кто-то умрет. Теперь я так не думаю.
Иван вспомнил, как он, затаив дыхание, собрал все бывшие в доме похоронные фотографии в черный пакет и спрятал его далеко в шкаф. И после Иван долго не вспоминал, где лежат фотографии, а сейчас вспомнил с мгновенным испугом.
II
Когда малину собрали, отец довольно сказал:
- Быстро управились.
Они умылись под краном над закопанной в земле бочкой, зашли на веранду.
- Я вздремну, - снимая майку, устало сказал отец, - а ты займись своим делом, но в лес не ходи. Отдохну, погреб оглянем.
- Что там?
- Кое-где доски подгнили, перестелем. Погреб обложим кирпичом, цементом зальем. Работы на несколько дней. Прежний хозяин дачи был ленивый мужик.
Иван сидел на диване, слушая, как вздыхает отец, и думал, что он не похож на себя прежнего: нервничает, подсмеивается: "Землю не любишь". Я никогда и не думал: люблю ее или нет. Хожу по ней, да и все.
- Нет, не могу уснуть, - недовольно сказал отец, и, с шумом надев ботинки, он вышел из комнаты, сел на диван - непричесанный, с сонным лицом.
- Не устал?
- Ягоды снимать - не работа, - с деланным равнодушием ответил сын.
- Ну и ладно. Теперь погреб смотреть.
- Давай! - Иван с готовностью встал.
- Оденемся потеплее.
Когда Иван надел потрепанный железнодорожный китель, забрызганные красной краской штаны и стоптанные зимние башмаки, отец большим гнутым гвоздем поднял короткие вместе сбитые доски, и открылась западня, из которой дунуло черным подземным холодом. Отец спустился по лестнице, сказал измененным голосом:
- Сюда.
Сыро, мрачновато скрипнула лестница. Иван встал на темно-желтый влажный песок. Подпол был неглубоким: отец гнул голову, сын стоял во весь рост.
- Да, принеси лопату, ведро и веревку, - сказал отец. - Я стану копать, насыпать землю в ведро, а ты поднимай ее на поверхность.
- Ведро очень маленькое. Лучше я покопаю.
- Нет. Еще простудишься.
- Ну что же… - Иван вылез из ямы, но, вспомнив, что отец не спал ночью, сказал:
- Потом сменимся, чтоб все по-честному.
Отец глуховато буркнул в ответ:
- Ладно, - и добавил: - Лестницу вытащи. Мешает.
Земля была тяжелой, но Иван, занятый мыслями, легко поднимал ведро за ведром, думая: "Отец не заснул, потому что волнуется. Что же случилось?.."
Иван в сердцах бросил веревку, принес с улицы лестницу, опустил в погреб.
- Ты чего? - равнодушно спросил отец.
- Иди наверх! Моя очередь.
Молча поглядев на сына, отец отдал лопату и послушно вылез из ямы.
Иван присел на корточки, огляделся: погреб был не обшит досками, земля мрачновато-тускло светилась.
- Долго тебя ждать? - нетерпеливо позвал отец.
Иван копал землю на полштыка и думал: "Если по-честному, отец не виноват в аварии…"
Ожидая, пока сын насыплет землю в ведро, отец тоже думал: "А если бы в поваленных вагонах были люди?" За тридцать лет работы на транспорте он видел только одно большое крушение, еще до войны, когда состав с углем врезался в хвост воинскому эшелону и несколько вагонов были раздавлены. В грохоте и шуме, в огне пожара, ездивший тогда кондуктором - его состав стоял на соседнем пути, - он бросился к раненым и видел, как начальник эшелона, потеряв от ужаса голову, бледный, с трясущимся подбородком, с револьвером в руке, подбежал к смявшему вагоны паровозу и отчаянно закричал:
- Где машинист? Застрелю!
В окне паровозной будки показался старик-машинист с окровавленным лицом. Поглядев на поднявшего оружие, он отворотил кожаную, закопченную куртку - на груди огненно блеснул орден Ленина.
- Стреляй! Я машинист! - страшно сказал старик.
И начальник эшелона смятенно опустил револьвер. Как выяснилось, стрелочник неверно перевел стрелку.
Через полчаса отец спустился в погреб и сказал сыну, что будет лучше, если они вдвоем поработают: сняв землю, накидают ее в угол, а вытаскают потом.
Им не было тесно. Лопаты легко резали землю, через западню немного сквозило. Работа спорилась, и скоро отцу стало нравиться, как сын привычно держит лопату, как он хорошо, без напряжения дышит. Иван больше не хмурился, вот он улыбнулся своим мыслям, и отец, подумав, что сын, если взялся за дело, никогда не работает по конец рук, передумал говорить ему про аварию.