– Я вам говорил про него, – скороговоркой произнес Наум Захарович, словно оправдывая мое присутствие за этим необыкновенным, ломящимся от яств столом. – Это известный тренер из министерства… министерства…
– Сельского хозяйства! Ха-ха-ха! – загрохотал главный начальник с белесыми бровями. Все поддержали его смех.
– Он негра тренировать будет, – продолжал Наум Захарович. – Я этого негра к культурно-массовой работе привлечь хочу.
– Молодец! – одобрил Главный. – Так выпьем за международную дружбу и солидарность всех народов!
Мне уже успели налить в стакан коньяку, положили в одну тарелку с Рисом на двоих закуску (Рис долго крепился, но потом принялся тихо ее уничтожать, однако не сводя глаз с поросенка).
– Хороший тост! – одобрительно зашелестело по столу. – Василий Андреевич если уж скажет…
Все выпили, задвигались, потянулись к закускам, застучали вилками, задвигали челюстями.
Постепенно про нас с Рисом забыли, и разговор вернулся в прежнее русло, из которого его выбил наш приход.
На рассвете затевалась большая охота. Василий Андреевич привез лицензии на отстрел пяти кабанов и трех лосей. Поскольку все прибывшие с Василием Андреевичем тоже желали принять участие в охоте не в качестве зрителей и егерь не мог сразу всех страховать, то охоту решено было провести в два приема: меньшая группа должна была уйти вскоре, прямо из-за стола, а бо?льшая – сначала отоспаться, опохмелиться и двинуться уже ближе к рассвету.
Выяснилось, что лучшим стрелком из всех присутствующих был Василий Андреевич. На его счету было уже двадцать три кабана, восемнадцать лосей и один медведь. Медведя Василий Андреевич подстрелил в сильном подпитии в одном южном лесничестве, где они не водились. Василий Андреевич вышел на рассвете из избушки лесника по своим делам и вдруг увидел, что возле сарая чавкает и роется огромный медведь.
Василий Андреевич не растерялся, тут же сбегал за ружьем и бабахнул в лесного зверя сразу из двух стволов.
Потом выяснилось, что этим медведем оказался выбравшийся из-за изгороди теленок лесника.
За столом дружно и громко смеялись, хотя наверняка уже слышали эту историю много раз. Я обратил внимание, что Рис перестал есть и внимательно слушает все разговоры вокруг. Мне это не понравилось. Я не люблю, когда мой сын перестает есть и начинает внимательно слушать разговоры взрослых. Значит, он собирается высказаться, изречь какую-нибудь истину, наставить на путь истинный.
– Попробуй груздя, – посоветовал я. – Знаешь, какой вкусный. Больше ты такого нигде не попробуешь.
Рис пропустил мои слова мимо ушей. Это было второй верной приметой, что он собирается высказаться.
– Мне никакого егеря не надо! – громко разглагольствовал Василий Андреевич, выпив еще полстакана, предусмотрительно налитых ему соседом. – Пусть спит себе дома, а то всех зверей в лесу своим кашлем пораспугает. Ты что, простудился?
– Нет, Василий Андреевич, – егерь слегка привстал. – Это у меня от природы.
Главный поймал на вилку груздь.
– Ты спи себе, мы сами управимся. И завхоз пусть спит. Мы сами дорогу найдем. Слышь, завхоз, как тебя…
– Наум Захарович…
– Наум, значит. Слышь, Наум, ты иди спи спокойно. Иди отдыхай. Сейчас тяпни еще пару раз и иди себе спи спокойно. Я один пойду. Возьму ружье. И нож. Я с ножом смотри как умею обращаться.
Главный схватил лежащий на столе нож и запустил его в ближайшее дерево. Нож ударился о дерево и шлепнулся на землю. Анна Васильевна засеменила к дереву.
– Не надо, слышь, Васильевна, я тебе свой охотничий подарю. Из нержавейки! Сила! Одним ударом сердце пробивает хоть кабану, хоть кому… Я один раз как полосну оленя по горлу, так голова напрочь!
– Тихо! – вдруг закричал Рис срывающимся голосом. – Я запрещаю убивать животных!
Василий Андреевич осекся на полуслове и медленно повернул свою массивную красивую голову в нашу сторону. Мне даже показалось, что в его глазах промелькнул испуг.
– Что такое? – пробормотал он.
– То! – продолжал кричать Рис. – За что вы убиваете кабанов и лосей? Что они вам сделали?
– У нас лицензия, – сказал неуверенно Василий Андреевич, видно совсем забыв, что перед ним не охотинспекция, а ребенок.
– Плевал я на ваши лицензии! Животных нельзя убивать просто так!
Главный успел прийти в себя.
– Смотрите, какой умный ребенок… Но ведь ты ешь мясо, и ешь потому, что зарезали свинью. А? Что ты на это скажешь?
– То резать для еды, а то убивать, как в тире! – парировал Рис. – А вы убиваете, как в тире! Вы стреляете из винтовок, заставляете больного человека ходить с вами ночью по лесам! – показал Рис пальцем на егеря.
– Больного? – растерялся Василий Андреевич.
– Ну что вы… – Егерь кашлянул. – Мальчик шутит.
– И потом вы убили человека. Его сожрали кабаны.
– Ну хватит молоть чушь, мальчик. Ты очень нервный и впечатлительный ребенок. Не представляй меня этаким чудовищем, который только стреляет в животных. Это я так, между прочим, отдыхаю. А приехал я сюда совсем не за этим. Я приехал изучить возможность строительства трехэтажного жилого дома для ученых и клуба. Понял, мальчик?
Главный поднял палец.
– Трехэтажного дома для ученых и клуба! Вот что здесь скоро будет! Понял? И фильм можно будет посмотреть в культурных условиях, и негру в спокойной обстановке выступать. Не говоря уже об ученых, которые станут приезжать сюда и жить не по квартирам, а в приличных жилищно-бытовых условиях. Понял? Вот так, мальчик, сначала разберись, а потом бухай во все колокола. Многие подвержены этому пороку – сначала наорут, накричат, а потом ходят извиняются, скулят под дверью.
– Но все-таки вы их будете сегодня убивать? – тихо спросил Рис.
Василий Андреевич снова поднял вверх палец и сказал назидательно:
– Не убивать, а отстреливать по лицензии. Это большая разница.
Разговор, видно, уже надоел Главному.
– Ты вот лучше молочного поросенка попробуй. Ты когда-нибудь ел молочного поросенка? Ну-ка, там кто-нибудь, отрежьте мальцу ножку!
Один из сидевших поблизости гостей быстро и ловко – чувствовалось, что делает он это не первый раз, – открутил у поросенка заднюю ногу. Нежно-розовая, обливающаяся собственным соком, она пошла по рукам и легла на нашу тарелку.
Рис взял ногу и внимательно ее осмотрел. Нога действительно была что надо, я невольно проглотил слюну. Как вдруг мой сын с криком: "Меня не купишь!" – запустил этой ногой в Главного.
Надо сказать, что Рис умел прицельно метать различные предметы, в частности перегоревшие лампочки, и нога угодила прямо туда, куда и предназначалась, – в лоб Василию Андреевичу.
– Ах, гаденыш! – вырвалось у Василия Андреевича. Очевидно, в таких ситуациях всегда вспоминается детство. Главный неожиданно быстро для своей комплекции вскочил на ноги и закричал: – Держи его!
Но Риса уже и след простыл. Я вышел из-за стола и поспешил за сыном. Вдогонку мне понеслись возмущенные возгласы, крики: "Хулиган! Ну и дети пошли! Раньше розгами секли – оно лучше было!"
Рис мчался во всю прыть, справедливо ожидая погони. Но никто за ним не гнался, и Рис остановился, уставившись на осколок стекла, который сиял всеми цветами радуги. Это был настоящий обломок радуги. Я тоже остановился возле осколка. Садилось солнце, то цепляясь за верхушки деревьев, то снова как бы приподнимаясь над лесом, словно скачущий по стадиону мяч, показанный в замедленной съемке, Видно, только что прошло стадо коров сотрудников заповедника, потому что в воздухе висело густое облако пыли, пахнущей молоком, свежим навозом, потной коровьей шерстью…
* * *
– Ну что, Васильевна, подпишешь дом? – Наум Захарович пьяно обнял старушку за плечи. – Ведь обещала, а? Договор дороже денег.
– Пусти, – Анна Васильевна отстранилась. – Раз обещала, подпишу.
– Ну ладно, ладно – пошутил, – заместитель по хозчасти поцеловал хозяйку в щеку. – Я не такой живодер, как ты думаешь… Бери шприц и пользуйся на здоровье… В память былого, так сказать… Ух, и хороша ты была в девках, Васильевна… Ох, и хороша!
– Отстань, люди же смотрят…
– Эк удивила, "люди смотрят"… Теперь не будут смотреть, Васильевна, ничего интересного нет. А вот раньше было на что глянуть. В яблоневом саду… Помнишь? Помнишь, где я назначал тебе свидания… А сейчас… Посмотри, где теперь мы встречаемся, Васильевна. Извини… но такова жизнь… у туалета…
Они стояли в тени дерева. Свет лампочки не доставал сюда. От стола доносились крики пирующей компании.
– А все-таки скажи, Васильевна, для чего тебе шприц, а? Скажи, не бойся, – Наум Захарович икнул. – Ну ладно, не говори. Я все и так давно знаю… Наркотики ты изготовляешь, Васильевна… Ведьма старая… Замечал… Ночью… Тени вокруг твоего дома бродят… Замечал… А может, сама колешься, а, Васильевна?
– Дурак ты, Наум…
– Ладно. Не мое дело. Все мы грешны, Васильевна…
2
– Сынок, а сынок, тебя к телефону. – Сзади неслышно подошла и тронула меня за локоть Анна Васильевна.
– Меня? К телефону? – удивился я.
– Ну да. У нас же есть телефон. Я тебе говорила.
– Кто же может быть?
– Уж чего не знаю, сынок, того не знаю. Просили тебя позвать. Трубка на столике у меня в комнате лежит. Как войдешь, сразу столик и стоит-то…
Я торопливо прошел через двор к дому. Уже совсем стало темно. Похолодало. Ветра не было. Еще слегка розовое небо над лесом затягивалось тучами. Наверно, опять будет дождь…
Во дворе, на столбе, что стоял возле стола, горела тусклая лампочка, освещая все вокруг колеблющимся неверным светом. Гости Анны Васильевны продолжали пиршество. Некоторые уже осоловели и вяло ковырялись в тарелках. Двое – Главный и заместитель по хозяйственной части Наум Захарович – плясали под фонарем гопака. Плясали они грузно, равнодушно, будто их кто-то заставлял.
– Эй! – крикнули от стола. – Квартирант! Иди выпей!
В доме было темно, но я не стал включать свет. Я открыл дверь комнаты Анны Васильевны и сразу увидел лежащую на столе черную трубку. Почему-то мне стало не по себе.
Я поднял трубку. Она глухо гудела, словно я приник ухом к длинной, уходящей в землю трубе, которая вбирала в себя все шорохи, все звуки огромной глубины.
– Алло, – сказал я. – Слушаю…
Трубка молчала.
– Я слушаю, – повторил я.
Трубка продолжала молчать. Но я чувствовал, что на другом конце провода кто-то был, кто-то дышал…
– Слушаю…
Я был почти уверен, что слышу чье-то дыхание. Частое, взволнованное.
– Я знаю, кто вы, – сказал я. – Вы Нина… Вы мне всегда звонили и молчали… Что же вы молчите? Ведь я догадался.
Я не знаю, откуда у меня взялась уверенность, что звонила блондинка Нина.
– Ну так что? Мне положить трубку?
– Да… это я… – донесся издалека тихий голос, почти шепот. – Я всегда звонила вам… Когда у меня было тяжело на душе…
– Что случилось? Откуда вы говорите?
– Я звоню из телефонной будки на станции… Мы ждем электричку… У нас идет дождь… Вокруг пусто… По стеклу ползут капли и светятся… Они как жуки… У вас идет дождь?
– Нет.
– Значит, скоро будет… Я тут одна… Наши сидят в буфете и пьют пиво…
– У вас тяжело на душе и поэтому вы позвонили?
– Я вам кое-что должна сказать… Мы больше никогда не увидимся…
– Но почему же?
– Да… Не спорьте…
– Я буду здесь целый месяц. Возможно, когда-нибудь на речке…
– Нет, нет… Я больше никогда не приеду на это место. И звонить вам больше не буду. Все это глупо. Просто когда мне становилось особенно тошно, я хотела слышать ваш голос…
– Вы можете звонить…
– Нет. Нельзя же до бесконечности играть в эту детскую игру… Да и муж обещал бросить пить. Так-то он, когда трезвый, хороший человек. Водка на него сильно действует. Я остаюсь словно одна… не к кому прислониться… А тут еще воспоминание… Ведь мы знакомы…
– Я узнал вас… Вы не пришли тогда на свидание…
– Да. Вот как бывает в жизни… Сколько я проклинала себя… Потом. Я часто шла следом, когда вы гуляли с семьей, сидела на одной с вами скамейке, когда вы отдыхали… Я следила за вами. Я ездила туда, где вы соревновались… Только не задирайте нос. Это потому, что я всегда одна… Муж пьяный… и я одна… Наверно, приди я тогда к вам на свидание, Рис был бы сейчас нашим сыном… До свидания… Вернее, прощайте.
– Подождите…
– Вам что-то хочет сказать Володя.
С полминуты в трубку кто-то хрипло дышал, потом икнул, и голос пьяного человека сказал:
– Слышите… это я, Володька… архитектор… вы слушаете?
– Да.
– Я пьяный.
В трубке опять икнули.
– Я пьяный… Слышите… но я трезвый. Вы меня понимаете? Тело пьяное, а голова трезвая. Так бывает. Понимаете?
– Понимаю.
– Я вам хочу сказать… Я разорву свой проект того вонючего заводика… Приду завтра на работу… возьму у нашего главного чертежи… мол, на доработку… и разорву. Прямо на глазах… Пусть что хотят делают. Хоть выгоняют… Вы верите?
– Верю.
– Потом… Даже если меня выгонят, я все равно буду бороться… за эту речку до конца… Верите?
– Да.
– А почему?
– Так надо…
– Да. Вы правы. Так надо… Я вам скажу… Чего уж там… Вряд ли когда мы встретимся… Да и теперь все равно… Я люблю эту женщину… Любу… Жену Геннадия Васильевича. Она прекрасный, благородный человек… Такие редко встречаются… Она даже не догадывается… Ей просто некогда… Она ухаживает за ним… Когда он потерял сына… Вот… Вы слушаете?
– Да.
– Вот… Я ее здорово люблю… Да… Мысли немного путаются. Так вот… Она как одержимая за ним ухаживает. Хотя не любит… Я уверен, что не любит… Из чувства долга. Она считает своим долгом… Она устала. Вы слушаете?
– Да.
– Это только вам я говорю, потому что больше никогда вас не увижу. Вот… Вы слушаете?
– Да.
– Потому что вы никто. Для меня вы не существуете. Я словно сам с собой говорю… Словно с совестью… Сидите где-то далеко-далеко в темной комнате… У вас темно в комнате?
– Да.
– Вот видите… Я так и знал. Ну вот и все, что я вам хотел сказать… Извините, что отнял время… Здесь в будке крыша протекает…
В трубке послышались частые гудки. Я немного послушал их, затем осторожно положил трубку на рычаг.
С полчаса я просидел в темной комнате, ожидая почему-то, что телефон зазвонит снова, но он не звонил. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы снова раздался звонок и чтобы на той стороне было ожидающее молчание…
Пришла Анна Васильевна, привела с собой Риса.
– Поговорили? А чего ж вы сидите в потемках? Там дождь начинается. Мальцу спать пора…
* * *
Рис заснул сразу, едва коснулся щекой подушки. Я подошел к окну и открыл его. Начинался тихий дождь. Он шелестел в иголках росшей у окна сосны, шуршал по крыше. За сосной чуть погромче звучала утрамбованная дорога, а за дорогой глухо ворчал, вздыхал потревоженный дождем уже заснувший лес. Зябко потянуло свежей, только что зародившейся, еще пронизанной дневным теплом и пылью сыростью…
Где-то под дождем мчится сквозь ночь электричка, унося людей, каждого со своими думами, страхом, счастьем, ненавистью, любовью… Сгусток мысли, пронизывающий отдавшуюся дождю, равнодушную к нам природу…
Несет свои темные воды маленькая речка, шуршат, склонив темные метелки, камыши, лепечет невнятно на том островке ветла. Еще, наверно, не поднялась трава на месте, где только что стояла палатка, сидели мы с Рисом, Люба… Как там сейчас неуютно…
В сенях скрипнула половица… Я резко обернулся на посторонний звук, но все было тихо. Посапывал во сне Рис, сильнее, настойчивее шумел за окном дождь…
Опять скрипнула половица… Не так, как скрипят по ночам рассохшиеся старые доски, а резко и тяжело, словно кто-то переступил с ноги на ногу…
За дверью кто-то был.
Мне вдруг стало, не знаю отчего, страшно. Я не закрылся на крючок, не повернул в замке ключ… Кто же это может быть?.. Что ему нужно?
Я шагнул к двери и рывком распахнул ее.
В темном коридоре стояла Анна Васильевна. В первый момент я не узнал ее. Даже в темноте было видно, что у нее черное лицо, тело все напряглось. Мне показалось, что у нее дрожат руки.
– Что случилось? Почему вы здесь стоите? – Вопрос получился резким, почти грубым.
Анна Васильевна молчала. Она как-то сразу сникла, стала жалкой. Мне сделалось стыдно.
– Что случилось, Анна Васильевна? – спросил я мягко и дотронулся до ее плеча.
– Сынок-то ваш заснул? – спросила моя хозяйка глухо.
– Заснул… А что?
– Под дождик сон-то крепкий…
Я промолчал.
– Хороший у вас сыночек… Устал он сегодня…
– Вы плохо себя чувствуете?
– Я? Нет…
– Тогда идите спать.
– Сейчас…
Анна Васильевна сделала шаг, чтобы повернуться и уйти. Поворачивалась она медленно, страшно трудно, словно старый, заржавевший механизм.
Я опять дотронулся до плеча хозяйки.
– Все-таки что-то случилось?
Анна Васильевна застыла на месте, словно только и ждала моего прикосновения.
– Сынок… я сердцем чую… ты добрый человек… Помоги мне… Больше мне не к кому… Одна я на свете…
– Пожалуйста, Анна Васильевна, что от меня требуется, я готов…
– Тогда пойдем со мной, сынок…
Анна Васильевна пошла вперед, привычно двигаясь в темноте, я двинулся за ней на ощупь, словно слепой.
Мы вышли из длинного темного коридора на веранду. Она была слабо освещена настольной лампой под синим абажуром.
За столом перед бутылкой коньяка сидели Главный и заместитель по хозчасти. Василий Андреевич был красен, несмотря на синюю лампу, и держал перед лицом Наума Захаровича огромный, синий от лампы кулак.
– Вы у меня вот здесь! – говорил он. – Захочу – заказник из вас сделаю! Захочу – национальный парк. Захочу – парк отдыха и культуры!
Наше появление прошло незамеченным. Анна Васильевна, а за ней и я пересекли веранду, вошли в большую темную комнату, где, очевидно, спали прибывшие гости, стоял мощный храп и пахло водочным перегаром.
Анна Васильевна прошла в самый дальний угол, заскрежетал в замке ключ, и мы очутились в маленькой комнатке без окон. Я сразу почувствовал, что она маленькая, хотя было абсолютно темно.