Тут подвернулся Гольденко. Он слонялся около машин, стараясь не попадаться на глаза начальству. Мишка спросил у него:
- Ты там, в будке, часто околачиваешься. Не замечал, кто ей стихи читает? Лермонтова?
- Кому читает? - спросил Гольденко. - Их, будок-то, не одна. Их пять.
- Не крутись. Про пятую будку спрашиваю.
- В пятой? Там действительно… Марина по всем ночам книгой занимается. Конечно, по молодости все понять стремится. Ну, значит, промеж нас всякие научные высказывания происходят… - не спеша повествовал Гольденко, кося испытующим глазом на слушателя.
Мишка вздохнул.
- Так это было когда? До пересмены. А сейчас, действительно, Женя там. Как, говоришь, фамилия, который со стихами? Ага. Лермонтов?
Задумался Гольденко, потирая свой конусообразный подбородок.
- Как тебе сказать? Знаю. Так себе человек.
- Где он? - допытывался Мишка.
Гольденко подозрительно посмотрел на шофера. После случая с Александром Македонским он стал опасаться подвоха. Нет, лицо Мишки, скорбное и унылое, не внушало опасения. Он спросил на всякий случай, о каком Лермонтове речь, их, может быть, не один?
- А ну тебя. Мишка махнул рукой:
- Знаю одного. Этот парень ничего. Герой. Он у нас на Шито-Хеза багажным раздатчиком служил. Ну, конечно, потом выдвинулся. Одной рукой пятипудовые мешки бросал.
Мишка смотрел в ясное небо и думал о Жениных глазах. Такие же они ясные и голубые, и так же равнодушно взирают они на его, Мишкины, страдания.
Гольденко, увлекшись, продолжал врать, но Мишка не слушал. Он смотрел на пустое мартовское небо, и сердце наполнялось злым огнем…
…Женя и Марина, добравшись до своей комнаты, переоделись, умылись, съели холодный завтрак, приготовленный для них подругами, и перед сном немного посидели, поговорили.
Разглаживая пухлыми ладонями вышитые васильки, Женя вздохнула.
- Это кому? - спросила Марина.
Женя снова вздохнула так жарко и бурно, что Марина снисходительно рассмеялась:
- Опять неизвестному герою?
И Женя рассмеялась:
- Теперь уже известный.
Марину насторожил ее торжествующий смех. Она сказала, стараясь сохранить снисходительный тон:
- Ты, Женька, умнеешь не по дням, а по часам.
- Ох, Мариночка! - простонала подруга.
Потом она легла спать и уснула моментально. Задумчиво глядя в потолок немигающими сухими глазами, Марина снова увидела настойчивого своего посетителя, беспокоящего ее мысли. Встретила и улыбнулась: "Ну, что ж, входите, все равно я одна и, кажется, ожидаю вас". И тут же предупредила: "Но я не стану так вздыхать, как Женя, от меня не дождетесь голубеньких васильков, какие готовит она для своего уже известного героя. Имейте в виду - вы для меня не так-то скоро сделаетесь известным героем. Это трудно. И мне трудно и вам. А пока входите".
ВЕСНА
Нигде с такой робостью, с такой девичьей нежностью не ступает весна, как по таежным темным тропам. Еле заметны и преисполнены чудесной тайны ее приметы. Еще глубокие лежат снега, еще горячее человеческое дыхание белым облачком свертывается в холодном воздухе, а солнечные лучи уже рассыпают по пушистому снегу колючие, острые искры.
Солнце высоко поднимается над тайгой. А давно ли оно, бледное, зябко кутаясь в морозные туманы, проплывало, поднимаясь не выше верхушек сосен.
И вдруг - услыхал Тарас - глубоко вздохнула тайга. Он подходил к дому, возвращаясь с работы. Остановился на крыльце. Тишина. Хорошо покурить и подумать в тишине. Безмолвно стояла тайга, обступив поселок со всех сторон.
И вот в черной глубине тайги глухо ударилось о снег что-то тяжелое. Повторенный эхом, удар прозвучал как вздох.
Тарас улыбнулся в темноте - весна. Он как бы увидел: отяжелевшая за день под солнцем снеговая шапка сорвалась с сосны. И вот освобожденно вскинулись затекшие от усталости ветви. Снег свалился с зеленой вершины, как камень с сердца.
Камень на сердце. Вот и у него на сердце холодная тяжесть. Надо, чтобы очень разгорелось сердце, - тогда подтает она, тяжесть эта, и найдется сила сбросить ее.
"Камушек", - подумал он о Марине. Вспомнил о работе и тоже подумал: "Камушек".
И что там придумал Мартыненко? Двадцать кубиков на лучок - это не так-то просто. Да, тут одним хребтом не возьмешь. По рации передали - звено Мартыненко. Что это за звено, какая у них расстановка? Иван Петрович уехал в трест, обещал узнать, в чем дело. А дни идут.
Тарас бросил папиросу и вошел в общежитие.
Юрок ждал его, сидя на койке. Этот паренек полюбился Тарасу с первого дня. Маленький, неутомимый, верткий - настоящий вьюрок - таежная бойкая птичка. Однако силенкой не обижен и так же одинок, как и Тарас. Вырос в колхозе, выучился в семилетке, прислали его на сезон, а он так и прижился в леспромхозе. Хороший будет лесоруб.
Юрок сказал:
- Я так думаю, Тарас: звено у него человека три.
Тарас, не отвечая, присел около своего помощника. Из кармана старой гимнастерки достал бумагу. Развернул.
- Вот. С инженером вдвоем думали. Вот эта делянка. Первый номер на подготовительных работах…
По расчетам выходило: звено - из четырех человек. Юрок не соглашался.
- Много. По пять кубиков.
Долго не могли заснуть. Юрок поднимал голову. Прислушивался.
- Тарас, не спишь? А я думаю…
Тарас не отвечал. Но Юрок видел - не спит лесоруб. Хотел снова позвать его, но Тарас приказал:
- Спи.
Юрок снова начал думать. Ему показалось, что он нашел правильное решение, начал снова считать и неожиданно уснул.
А когда Тарас проснулся в семь утра, соседняя койка была пуста.
- Вот беспокойный, - усмехнулся Тарас, собираясь на работу.
Не оказалось Юрка и в столовой. В инструменталке сказали, что Юрок не заходил, как всегда, чтобы взять пилы.
Юрок исчез. Тарас, никому не сказав об этом, поехал в лес…
Было темно, когда Виталий Осипович вышел из дому. В гараже и около него малолюдно. Теперь шоферы принимают машины от своих сменщиков прямо на трассе, у заправочной, возле диспетчерской - нововведение, которое экономит дорогое время. Машины заходят в гараж только на ремонт.
На попутной машине он поехал в лес. До обеда пробыл на делянках и лесной бирже.
Шоферы, приезжая на биржу, жаловались, что на лесозаводе машины задерживаются под разгрузкой. Виталий Осипович поехал на завод. Действительно, у третьей пилорамы стояли две машины. Одна разгружалась, другая ждала очереди. Пилостав - маленький сморщенный человек - суетливо объяснил Корневу, в чем дело. Первая и вторая пилорамы завалены лесом, к четвертой дорога настолько разбита, что шоферы не рискуют сворачивать на нее. Ремонтировать дорогу некому. Когда нет погрузки, грузчики за отдельную плату ремонтируют дороги.
- А сегодня подали тридцать вагонов, пришлось снимать людей с дороги и направлять на погрузку. Не хватает рабочих.
- Где завбиржей?
- На погрузке.
Корнев распорядился весь лес направлять на погрузку. И посоветовал остановить пилы на час и исправить дорогу.
- А шпалорезку тоже остановить? Там срочный заказ на переводный брус. Шпальник плохо везут или нет в лесу шпальннка?
Сказав, что шпальник есть на лесном складе, что надо с вечера давать заявку на материал, а шпалорезки ни в коем случае не останавливать, Виталий Осипович пошел по линии узкоколейки к месту погрузки.
Отсюда лес шел на запад, в освобожденные районы. Кругляк, шпалы, брусья, доски, сноса шпалы, шпалы и шпалы нескончаемым потоком идут на запад.
На железнодорожной ветке, протянувшейся через всю биржу, стояла вереница вагонов. Здесь были и открытые платформы, и громадные пульманы, и угольные гондолы - все, в чем можно было возить, подавалось на биржу.
Грузили шпалы. Двое "наливали": подхватив из штабеля тяжелую шпалу, они опускали ее на плечо грузчика, тот нес ее по шатким сходням и с грохотом бросал в вагоны.
Круглый лес - огромные сосновые кряжи, баланы, как называли их тут, - накатывали по длинным покатам на платформы.
Неторопливо шла работа. Несколько человек сидели у костра - перекур. Корнев подошел к ним. Один из грузчиков - высокий, худой, в черной с зелеными кантами фуражке, отодвинулся, давая место техноруку.
Он присел к костру. Грузчики молчали. Чтобы начать разговор, Корнев спросил;
- Как дела?
На что один из них односложно ответил:
- Да так.
- Дела наши все на виду, - пояснил тот, который дал Корневу место у костра, - не блестят у нас дела.
Выяснилось, что положение и в самом деле не блестящее. Люди работают уже вторые сутки, а на станции еще пятнадцать вагонов дожидаются. Вся работа идет насмарку. Леса много, вагонов много, а людей не хватает.
Огромная площадь лесобиржи завалена лесом. Вдоль железнодорожной ветки тянулись нескончаемые штабеля круглого леса, шпал, бруса. Отдельно высятся пиломатериалы: доски всех сортов и размеров аккуратно сложены огромными кубами, блистая нежными желтовато-розовыми оттенками свежей древесины. Штабеля образуют целые улицы и кварталы. А лесозавод выбрасывает все новые и новые партии досок, шпал, брусьев, и все это лежит на бирже, ждет отгрузки.
- Да, незавидные дела.
- Где Логунов? - спросил Виталий Осипович.
- Да где ж ему быть? Тут ходит. Биржа-то что город, только трамваев нету, - лениво отозвался один из грузчиков.
Его перебил другой, высокий:
- А ты языком-то не шлепай. Вон он, Логунов, по шпалам лазит.
Поднявшись во весь свой рост, высокий зычно крикнул:
- Логунов!..
Заведующий биржей Логунов стоял на платформе, высоко груженной шпалами. В голубом небе четко рисовалась его широкая фигура. Услыхав, что его зовут, он не спеша спустился вниз и неторопливой походкой, переваливаясь на коротких ногах, подошел к костру.
Он был небольшого роста, но чрезмерно широк в плечах. Сколько ему лет - определить невозможно: может быть, сорок, а может быть, и все восемьдесят. На лице, задубленном морозами, немного морщин, седые жесткие волосы бороды топорщатся во все стороны, как на еже. Глазки быстрые и блестящие под редкими седыми бровями.
Он подал Корневу узластую, похожую на цепкое корневище руку и вместо приветствия звонко закричал:
- Вы что же, начальник, куда глядите? Народу-то нет. Грузить кто будет?
- Надо было раньше подумать об этом, - раздраженно перебил Виталий Осипович.
- Раньше? Раньше погрузки такой не было. Это мартовский план. Чего всю зиму грузили? 10–15 вагонов в сутки. А сейчас - пятьдесят, да и то мало… Тут одной головой ничего не придумаешь.
- Кабы баланы-то сверху катать, - сплюнув в костер, вставил свое слово пожилой грузчик, - а то ведь в гору! Сколько в нем пудов-то?
- Иной балан всей бригадой вкатываешь, - добавил другой.
Корнев живо обернулся к грузчикам:
- А что, если в самом деле сверху вниз? Вот с этого штабеля по лагам. А?
Все посмотрели на штабель. Пожилой усмехнулся.
- А на штабель-то их кто закатит? Опять мы. Нет, здесь, если хотите знать, без машин нельзя. Это не работы, а позорный факт. Один вагон полдня грузим.
Он сплюнул в огонь и скомандовал: "Пошли, ребята!" Встал и направился к вагону. За ним дружно поднялись грузчики.
Поговорив с заведующим биржей, Виталий Осипович повторил свое приказание о ремонте дорог и спросил, давно ли он здесь работает. Оказалось, давно.
- У меня есть одно предложение, - подумав, сказал Корнев. - Грузчики правильно подсказали. Дело вот в чем…
Он присел на корточки и на сыром предвесеннем снегу начертил несколько линий.
- Ага. Эстакада, - сразу понял заведующий биржей, присаживаясь напротив.
Потом оба поднялись и принялись обсуждать, какой должна быть эстакада.
- Это дело стоящее, - горячился Логунов, - и давай ты, Виталий Осипович, скорее все рассчитывай! Такую погрузку на горбу не поднимешь. Не старые времена, чтобы горбом гордиться. Медведь здоров, а что толку…
ЮРОК ВЕРНУЛСЯ
Иван Петрович возвращался домой. Выехал он рано утром, когда еще в темном небе горели высокие северные звезды. Широкие, расписанные белой и красной краской сани легко скользят по накатанной, промерзшей к утру дороге. Звонко бьет подковами черный жеребец и фыркает от крепкого предрассветного мороза.
А Ивану Петровичу жарко. Он сидит широко расставив ноги и распахнув шубу. В тресте его здорово потрепали за план. И правильно. Хвалиться нечем. Выполнять план это не доблесть в наше время, а перевыполнить не хватило пороху. Верно, для одобрения, должно быть, отметили, что за последнее время "наметились сдвиги".
Дудник заматывает вожжи за передок саней и закуривает. Да, сдвиги, как говорится, наметились. Может быть, даже в апреле леспромхоз вновь станет передовым и знамя им привезут и повесят на старое место, где только дырки от гвоздей напоминают о былой славе.
Но эта слава уже не будет его славой. Что-то он проморгал, недосмотрел старый опытный лесовик и руководить. Выхоит, одного опыта маловато. Застоялся Дудник, зажирел. С Корневым спорил, не соглашался, а он-то и оказался кругом прав.
Если и вытащил кое-как февральское задание, то исключительно благодаря предложению этой колхозной бригадирши. Сколько Дудник ни настаивал на своем, Виталии Осипович показал, как надо бороться за свое мнение. Поставил вопрос на партийном собрании и доказал. Всегда он был настойчивый, а тут еще армейская закалка. Пришлось Дуднику подчиниться, прекратить трелевку и перейти на конную вывозку прямо из делянок, от пня. Сразу дело пошло веселее.
А сейчас и возить стало нечего. Лесорубы, сколько на них ни нажимай, выше головы не прыгнут.
Конечно, никакого рекорда Тарас не поставил. Приказы не помогли. Силы человеческие имеют предел. На хребте много не вывезешь, особенно в наше время. Думать надо, рассчитывать.
Так и ехал в расписных своих санях Иван Петрович и думал не столько о победах леспромхоза, сколько о своих поражениях. Руководил людьми, командовал производством, ходил всегда в передовых, и вдруг оказалось - главное проглядел. Тех самых людей не заметил, которыми руководил, и пошел против них. Так ли это или не так? Время покажет, кто тут прав.
Кругом по-весеннему просыпалась тайга. На вершине сухой ели скрипит черный ворон, разевая белый клюв на пламенеющее северное небо. Может быть, ворону этому не одна сотня лет, и мертвая ель, на которой он сиживал вороненком и сидит сейчас, была тогда еще зеленым росточком. Эх, не дано человеку такого долголетья, чтобы все свои ошибки мог он понять и успел исправить.
Километров за пять от поселка догнал паренька. Шел тот бойко, иногда, подбрасывая валенком снежные комочки, и гнался за ними, по-мальчишески взбрыкивая ногами, и все время поправлял шапку, съезжавшую на глаза. Совсем молодой парнишка.
Услыхав, что кто-то едет, паренек остепенился, отошел в сторону. Иван Петрович узнал Юрка Павлушина. Велел остановиться.
- Куда, парень, ходил?
Юрок смущенно тер рукавицей нос и моргал голубыми детскими глазами, в которых не потухали озорные огоньки. Вот нанесло начальника на его голову. Теперь нагорит. И соврать нечего. Дуднику соврать невозможно. Он сразу видит - заливает человек или честно говорит.
- На второй ходил, товарищ Дудник.
- В гости?
- Нет. Гостевать некогда. По делу.
- Ага, - одобрил Иван Петрович, - люблю, когда по делу в рабочее время ходят. А ну, лезь в сани. Мы все это сейчас проверим.
Юрок вздохнул и нехотя полез в сани. Поехали.
- Докладывай, - приказал Иван Петрович.
Не глядя на начальника. Юрок начал выкручиваться, выдумал какую-то тетку, которая истосковалась по нем на своем втором лесопункте до того, что даже заболела. Иван Петрович послушал, хмыкнул в усы и сказал:
- Ну вот что. Докладчик из тебя, как вица из гнилого пня. Врать ты тоже еще не научился. Давай, парень, начистоту. И скажи мне честно: зачем лучший помощник от лучшего лесоруба в рабочее время дезертирует?
- На Мартыненку ходил смотреть.
- Это что же, вроде больной тетки?
- Нет, мужик это. Ну Мартыненко же. Его все знают. Знаменитый лесоруб. Двадцать кубометров дает, честное слово, чтобы не видать мне свету…
- Ладно, не клянись, - строго сказал Иван Петрович. - Зачем к Мартыненко ходил?
Скрывать больше не имело смысла. Юрок рассказал все, как было. В тот день, когда стало известно о рекорде Мартыненко, лесорубы долго спорили, может ли один человек лучковой пилой дать за день двадцать кубометров. Дело дошло до брани, но вопрос все же остался темным. Бригвадзе, вращая белками, кричал, что пусть ему отрубят голову, если он не догонит Мартыненку. А Тарас молчал. Гордый этот Тарас, товарищ директор. Ему советовали по телефону узнать: как так? А он сказал: "Своя голова есть, чужой не поклонимся". Но больше одиннадцати кубометров свалить не мог.
- Он же переживает. Мы с ним ночью не спим.
- Вдвоем думаете? Это хорошо. Это что ж - он тебя послал?
Юрок, не мигая и глядя в строгие глаза директора, поклялся что ходил посмотреть Мартыненко сам на свой страх и риск. Утром, когда еще все спали, он побежал в соседний леспромхоз на второй участок. На тракте поймал попутную машину и к двум часам был на делянке Мартыненко.
Там он укрылся в ельнике и стал шпионить.
- Это, товарищ начальник, всякий может! Говорят, - секрет. Мартыненко этот, ему до Тараса еще расти два года надо. Он только валит, а вокруг него три помощника. Вот и весь секрет. Один снег откидывает, другие сучья обрубают и кряжуют.
- Так, - сказал Иван Петрович и покусал желтый свой ус. - Просто, говоришь? Это, Юрок, старая истина. Все гениальное просто…
- Так ведь надо поглядеть, как люди-то работают… - объяснял Юрок свой поступок.
- Надо, - согласился Иван Петрович, - никогда не мешает поглядеть, как люди работают.
- Поучиться у них, - подсказал Юрок.
- И поучиться. Да. - Иван Петрович задумчиво помолчал.
- Опыт перенять.
Иван Петрович вдруг спросил:
- А если человек не захочет учиться у других?
- Ну, таких-то, наверное, у нас и не найдется, - протянул Юрок и осторожно улыбнулся.
- Ну, а если найдется? Всякие люди есть…
- Конечно, есть, - согласился Юрок, - лодыри всякие да вредители.
- Прогульщики, - подсказал Иван Петрович и нахмурился.
Юрок решил - не к добру. Сейчас он его взгреет. Ну и пусть. Зато теперь загудит тайга. Подберут они с Тарасом хороших ребят, и пусть Мартыненко заткнется со своим рекордом!
Нет, не об этом думал Иван Петрович. Он думал о широких планах и простых делах. Размахиваемся широко, заносимся под облака, а что в лесу делается, забываем. Вот на совещании все превозносили Мартыненко, о его опыте несколько дней назад по рации передавали, и они у себя в леспромхозе поговорили, пошумели, и все осталось как было. А вот этот малец все разрешил просто, как и полагается у добрых соседей, - взял да посмотрел, как это у них там получается. Ох, мальчишки, мальчишки, скоро дадите вы нам по шапке, чтоб не путались под ногами, не мешались.