В зале стоял веселый шум. Лесорубы, возчики, грузчики - здесь было больше женщин - смеялись, говорили, танцевали. Играл оркестр - две гитары, скрипка, балалайка и неизменный баян. Оркестранты упоенно отдавались своему искусству, каждый из них простодушно считал себя гением. Даже доктор, высокий, с седыми висками и мудрой иронической улыбкой, самозабвенно безумствовал на самодельных ударных инструментах. Все музыканты с преданностью одержимых смотрели на своего руководителя, который, по их мнению, бесспорно был гением. Искренне обожая музыку, они слепо подчинялись ему - преподавателю какой-то столичной школы, заброшенному в тайгу войной, и, надо сказать прямо, играли хорошо.
Женя любила танцевать и не пропускала ни одного танца, жалея только, что мало кавалеров. Приходилось приглашать девушек, а это - половина удовольствия.
Музыканты, закончив очередной вальс, опустили свои инструменты и зашептались, утирая вспотевшие лица. В зале было жарко, несмотря на распахнутые окна. Иван Петрович, хитровато ухмыляясь в жесткие усы, подошел к сцене и поманил к себе руководителя оркестра. Нагнувшись к директору, тот выслушал его и, обернувшись к насторожившимся музыкантам, сказал тихо, но многозначительно:
- Русскую! Ну, ребятки, не подкачайте.
Доктор потряс руками, держа в одной барабанную колотушку, в другой - медную тарелку, давая понять, что понимает всю ответственность момента.
Русская пляска. Зарокотали струны, кинул по клавишам пальцы баянист, и мягко запела скрипка - медленно, нежно, но так, что сразу подкатило под сердце, замер дух, и даже не умеющие плясать почувствовали зуд в ногах.
- Виталия Осиповича! - оглушительно крикнул Иван Петрович.
Зал загудел, зашумел, очищая круг.
- Просим!
Застигнутый врасплох, Корнев быстро вскинул голову, улыбнулся, оглядываясь, и снова стал серьезным. Он сидел между Женей и Мариной, отдыхая после танца, но его уже толкали, к нему тянулись аплодирующие руки. Он посмотрел на Марину, ее глаза выражали удивление. Взглянул на Женю, сияющую возбуждением, и встал. Не спеша снял китель. Звякнули ордена. Женя протянула руки и подхватила китель.
Марина побледнела.
Васильки. Голубые и синие васильки на золотистом поле ржаных колосьев, которые с любовью вышивала Женя в долгие зимние ночи, замелькали в ее глазах. Марине на секунду показалось, что она теряет сознание. Она сейчас же взяла себя в руки. Она даже заставила себя улыбнуться, но это плохо ей удалось. А он, не замечая ничего, стоял, одергивая вышитую Жениными руками рубашку.
Эх, давно не плясал он! Как это вспомнились Ивану Петровичу залихватские их пляски на гулянках в камских лесах? Ну, ладно, покажем всему миру, что не забыли еще, как надо плясать, когда разыграется русская душа. Шире круг!
Он топнул тонкими офицерскими сапогами раз, другой и пошел по кругу, легкий, стремительный, как вольный ветер.
Доктор оглушительно звякнул тарелкой и колотушкой, и вот уже трудно разглядеть мелькающие руки музыкантов.
Пройдя по кругу, Виталий Осипович, как бы задумавшись, замедлил танец и, остановившись около места, откуда начал, поклонился, разведя руками.
Гордо улыбнувшись уголками губ. Женя медленно передала Марине китель и с достоинством поднялась.
Высокая грудь ее колыхнулась легким порывистым вздохом. Она повела бровью и, вальяжно двинув круглыми плечами, легко понеслась навстречу Корневу. Он, словно изумляясь внезапному ее порыву и ее пышной красе, которая вдруг раскрылась перед ним, отступал, выбивая ногами невообразимую чечетку.
Вдруг, изогнувшись, она плавно повела плечами, грудью и, топнув ножкой, остановилась, гордая и торжествующая.
Он повернулся к ней и уже протянул руки, чтобы поймать ее, но в это время Женя скользким движением всего своего тела вывернулась из-под его руки и пошла, описывая круги около него. Она плясала с такой легкостью, что казалось, и не касается пола.
Они словно играли друг с другом, то приближаясь, то убегая, то отдаваясь безотчетному, влечению, кружились в бешеном танце, стараясь превзойти один другого, показать, что они стоят друг друга.
Зрители, забыв все на свете, тянулись к танцорам, вскрикивали, хлопали в ладоши, притопывали ногами.
- А, дроля! - восторженно говорил Иван Петрович, глядя вокруг растроганными глазами.
Ничего не говоря, Валентина Анисимовна прижималась плечом к мужу. Она всегда утверждала, что они достойны друг друга. Женя и Виталий Осипович.
Это же старались доказать и сами танцующие. Трещал пол под его каблуками, когда он стелился по земле в присядке. А она неутомимо кружилась около него, то гордая и неприступная, то лукавая и манящая.
Да, они оказались достойны друг друга.
Марина словно окаменела. И только потом, когда, казалось, померк свет и рухнул потолок от грохота аплодисментов, почувствовала себя в самом деле ослепленной и оглушенной. Она любила и уже больше не размышляла ни о чем. Она любила и готова была на все муки, прежде чем откроются таинственные двери любви. Да откроются ли? Скорей всего их надо открывать той силой, с такой откровенной страстью, которую показала Женя.
И, почувствовав это, она вздохнула. Ей показалось, что не Женя, а она сама так ясно, так откровенно сказала о своей любви.
И вдруг она увидела Тараса. Он стоял на самом краю сцены, большой, сильный, надежный. Почему за весь вечер он не подошел к ней?
Она провела по лбу тонкой своей рукой. Это все Женькины фокусы вывели ее из равновесия. Надо держать себя в руках. А до каких пор? Один раз она прошла мимо любви, не заметив ее. Во всяком случае, надо еще разобраться во всем этом.
Пока зрители шумели около танцоров. Мишка Баринов стоял в стороне. Широко раздувая ноздри и сверкая цыганскими глазами, он оглянулся. Над ними, на краю сцены, стоял Тарас. Мишка подошел к нему.
- Тарас! Будь человеком - выпить есть?
- Пойдем, - сказал Тарас.
Они сидели в комнатке для бутафории, молча слушая, как затихает в зале шум. Тарас больше не пил. Откинувшись на спинку стула, он, усмехаясь, глядел на шофера.
- Тарас, с кем он? - спросил Мишка, тоскуя.
Тарас улыбнулся насмешливо и промолчал.
- С кем? С твоей или с моей?
- Дурак ты, - вздохнул лесоруб. - Куда ты лезешь? Ты кто? А она кто? Она с тобой говорить не станет, а ты глазами своими цыганскими похлопаешь, вот и весь у вас разговор. А ты вот встань, подымись до нее, заслужи, а потом сватайся. Учиться надо, Мишка. Головой работать надо.
- Это чего? Политика?
- А хоть бы и так. Политика у нас к тому направлена, чтоб всем и тебе учиться идти, а нет - так сиди и не рыпайся. А то с инженером тягаться вздумал, с героем!
Мишка понял, мрачно взглянул на пустой стакан:
- Вот какие слова ты мне говоришь?
- И тебе говорю и себе. Политика для всех дорогу показывает. Вот я тебе опять про то же скажу. Мне, если хочешь знать, не меньше твоего обидно. Нет, не думай ни на кого. Чужому счастью не завидую, коль своего не взял. Болтают всякое - будто сосну я на него нарочно уронил. Дураки. На такого человека! Первое - из лесорубов инженером стал. Поди, попробуй, - легко ли? Второе - немцу жизни дал: ордена даром не вешают. Третье - сам знаешь, его дела у нас. Ты за него держись. Мишка, он из тебя человека сделает. А на это все плюнь. А как плясал! Сумеешь так? Тоже дал жизни! Это четвертое. Вот тебе и вся политика. Человек у нас на все руки мастером должен быть - и в работе, и в жизни.
Часть четвертая
ЧУВСТВА И ДОЛГ
На другой день после праздника Тарас, как и всегда, поехал в лес раньше других. У пятой диспетчерской он сошел с машины и увидел Марину. Он махнул шоферу рукой, и машина, звеня цепями, умчалась в лес.
В опаловом предутреннем сумраке уже чувствовалась невидимая заря. Потеплели краски неба, нежным пламенем вспыхнули верхушки сосен, но внизу еще царил седой мрак, сюда не проникали живительные лучи наступающего дня.
Марина стояла в дверях своей будки, словно загораживая вход, улыбалась спокойной, немного высокомерной улыбкой. И вообще показалось Тарасу, что все это означает немой ответ на немой его вопрос. И ничего благоприятного в этом ответе не мог прочесть Тарас.
- Здравствуйте, Марина Николаевна.
- Доброе утро, Тарас.
Она протянула руку, глядя прямо в его растерянные глаза.
- Знаете что, Тарас! А, пожалуй, нам надо поговорить.
Он насторожился, и Марина поняла, что она сказала слишком высокопарно и, пожалуй, многообещающе. И чтобы все выглядело проще, она легко пояснила:
- Проветрить мозги, чтобы все было светло и чисто.
Она взяла его руку. Тарас с нежностью смотрел на ее маленькие пальцы и другой своей рукой бережно прикрыл их.
- Надо, Марина Николаевна, - согласился он.
- После работы поговорим, хорошо? Вы зайдете сюда?
Войдя в темноту леса, Тарас оглянулся. Вся поляна, где стояла избушка, пылала нежным огнем зари, розовый туман поднимался над пурпурными кочками мха. Поляна казалась чашей, заполненной алым светом. И там, около открытых дверей, стояла девушка, которую он любил. Все было неправдоподобно хорошо. На лесной тропе, по которой он шел, лежали красные листочки брусники. В лесу пахло прохладной весенней сыростью. Он шел, радуясь всему на свете: своей молодости, своей любви, вчерашнему торжеству и торжеству, которое будет сегодня, завтра и которое, как казалось ему сейчас, не окончится никогда. На делянке его ожидал Гоги Бригвадзе.
- Тарас, какое твое обязательство? Сколько даешь?
Тарас не любил пустых обещаний.
- Работа покажет, Гоги. Однако не подкачаем.
Гоги захохотал, блеснув зубами.
- Довольно я терпел, Тарас! Теперь выхожу на первое место. Сегодня бью тебя твоим методом! У меня тоже укрупненное звено.
- Слыхали?! - спросил Тарас, обращаясь к своему звену.
Юрок сдвинул фуражку козырьком на круглый нос.
- Ничего я не слышу, - сказал он.
- Я чего-то слыхал, да не разобрал, - подкрутил свой ус Гольденко.
Ульяна Панина жалостливо посмотрела на Гоги. Рассмеялась:
- Ничего, Тарас. Ему темечко солнышком напекло, вот он и волнуется.
Двое других, новых, старики-лесовики, только посмотрели на Гоги, потом друг на друга и сочувственно покачали головами.
- Слыхал? - засмеялся Тарас.
Гоги вдруг помрачнел. Он всегда завидовал дружной спайке Тарасова звена. Вот и сейчас разыграли его как по нотам, даже эти, новенькие, только что зачисленные в звено лесовики. Ну, ладно, вечер покажет.
- Смеетесь? - спросил он зловеще. - Как бы плакать не пришлось.
Когда он ушел, Тарас обернулся к своим ребятам.
- Поняли, в чем дело?
- Понятно, - протянул Гольденко, затаптывая окурок.
- Дело в том, ребята, - сказал Тарас, - что сейчас мы должны работать в полную силу, как велит рабочая совесть. Я вам митингов устраивать не буду, уговаривать вас много не надо. Одно хочу сказать: наша лесная работа сейчас самая нужная, самая необходимая. На нас сейчас весь мир смотрит. Ну вот, остальное понятно без слов.
В продолжение этой речи он сбросил с себя стеганку, взял лучок, подкрутил бечеву и пальцем тронул тугое зубастое полотно. Оно загудело как струна.
Ничего не надо говорить. Все знали свои места. Звено работало, как слаженный механизм, где поворот одного колеса приводил в движение второе, третье. Звено работало, как не может работать ни один механизм: здесь были люди, полные желания, гордости, умения, люди, думающие о своей работе, задетые за живое…
Потому так и случилось: когда Тарас, кончив пилить, поднялся, чтобы свалить первую сосну, он увидел, что она падением своим словно увлекает за собой другую, на соседней делянке. Он оглянулся и понял все. Да и понимать-то здесь нечего.
Юрок в одно мгновение оценил обстановку. Пока Тарас валит первые хлысты, звену еще нечего делать. Эти несколько минут он решил использовать. Он взял лучок и начал валить на соседней делянке.
- Давай, Юрок, давай! - крикнул Тарас.
Свалив шесть хлыстов, он пошел на вторую делянку. Юрок сейчас же перешел на первую, где Гольденко уже обрубал сучья, а старики-лесовики оттаскивали их в стороны и скатывали бревна в штабель. Юрок раскряжевывал хлысты и успел свалить еще две сосны, пока Тарас управлялся на соседней делянке.
Главное, чтобы работа шла без перерыва. И вот Гольденко заметил, что, обрубив сучья, он вроде как бы отдыхает. Старички целыми возами стаскивают сучья в кучи, а он ждет, когда Тарас кончит валить и перейдет на Другую делянку. Да, он отдыхал, когда другие работали, работали самозабвенно, не замечая ничего, в том числе и его, Гольденкиного, лодырничества.
И почему-то стыдно стало ему, недавнему искателю легкой работы. Стыдно за безделье, а почему - он и сам не знает. Он только понял, что не может стоять и ждать, когда другие работают. Это так поразило его, что он растерялся и, еще не понимая, что творится в мыслях его, взял запасный лучок и подошел к Юрку. Тот приложил двухметровку к хлысту, провел пилой, наметив место реза, и приготовился пилить. Семен Иванович оттеснил парнишку плечом и поставил свой лучок на заметку.
Юрок понял, засмеялся, блеснул озорными глазами:
- Давай, Семен Иванович, давай, в честь близкой победы!
Вдвоем они покончили с раскряжевкой на несколько минут раньше.
Потом так и пошло. Юрок начинал раскряжевку, размечал хлысты и уходил на соседнюю делянку, где работал Тарас. Там он начинал валку и успевал, не мешая Тарасу, свалить несколько деревьев.
Тарас замечал все в короткие промежутки, когда, выпрямляясь, сваливал сосну. Ему уже некогда было смотреть, как она падала. Он шел к следующему дереву, намечая глазами три-четыре, которые предстоит свалить одно за другим.
Он замечал все у себя, на своих делянках, но не упускал из вида и звено Бригвадзе. Он слышал его гортанный крик. Ясно, что там тоже времени зря не теряли. Очень разозлился Бригвадзе. Если зазевается Тарас, пожалуй, придется уступить первенство. Но знал Тарас: не может этого случиться. Все хорошо. Все очень хорошо, не исключая и Марины. Сегодня он скажет ей о своей любви. И будет это - последний разговор.
- Бойся! - закричал Тарас, раскачивая спиленную сосну. Она не поддавалась. Это было очень старое дерево с седым от дряхлости стволом и белыми сучьями. Сосна стояла наклонно и упорно не падала туда, куда хотел положить ее Тарас. Он нажал плечом: "Врешь, упадешь!" Сосна качнулась и медленно, как бы в раздумье, начала падать, кренясь на сторону.
- Эх, мазило! - выругал себя Тарас.
Сосна, зацепившись сучьями, повисла на двух соседних, как древняя старуха на руках могучих внуков.
"Замечтался! - продолжал ругать себя Тарас. - Вот расскажу ей сегодня, как раскис от любви".
Это происшествие нарушило четкий ритм работы. Юрок поспешил к Тарасу, но тот махнул рукой:
- Иди на место. Сам справлюсь.
Он подошел к повисшей сосне. Ее ствол заклинился между двух стволов; надо подпилить один из них. Стоит зазеваться, как под тяжестью нависшего ствола пошатнется подпиленная сосна и придавит Тараса. Нет, зевать не полагается. Ни в тайге, ни в жизни вообще.
Тарас пилил, как всегда, левым плечом прислонясь к стволу. Сосна угрожающе покачивается.
С тревогой следили помощники Тараса за этим единоборством.
Вот, слегка треснув, сосна начала падать. Повисшее на ней дерево, медленно поворачиваясь, покатилось по наклонившемуся стволу.
- Бойся! - крикнул Юрок.
Тарас, выхватив лучок, отбежал в сторону и с досадой махнул рукой.
Старая сосна огромными изогнутыми своими сучьями намертво сцепила обе сосны, удерживая от падения только что спиленное Тарасом дерево. Создалось еще более опасное положение: теперь уже две сосны висели на третьей. Так они могут провисеть десятки лет, состариться, умереть, не разомкнув смертельных объятий, но, может быть, достаточно ударить их ладонью - и все с грохотом повалится на землю.
Раздумывать было некогда. Надо свалить эти сосны. И как можно скорее. Время не ждет. Счет идет на минуты. Юрок притащил вилку, которой помогают свалить дерево, хотя Тарас ею никогда не пользовался.
- Юрок, на место! - послал Тарас. - Сам справлюсь.
Рыжебородый кривоногий старичок-лесовичок снял старенький войлочный колпак, вытер им свою голову и снова надел:
- Эх, парень, на силенку надеешься?
Тарас, не отвечая, пытался вилкой расцепить сучья, но, убедившись в бесполезности, решился на какой-то очень отчаянный маневр.
- Отойди, - сказал он старичку. - Ступай на место - крепок черепок, а не выдержишь.
И вошел под огромный шатер, образованный из трех сосен.
Тарас глянул вверх. Да, игрушка вроде смертельная. Кто кого обманет? Третью сосну и подпилить не успеешь, как завалится вся эта постройка. И бежать некуда. Из опыта знал Тарас: от падающего дерева не беги, а беги к нему. У комля опасности меньше.
Ну, хорошо. Думай не думай, валить эту комбинацию надо. Время не ждет. Осторожно начал пилить, прислушиваясь, не раздастся ли предательский треск вверху.
Старичок-лесовичок топтался неподалеку:
- Тарас! Э, слышь-ка, Тараска! Жизнь надоела тебе? Брось-ка, брось! Сама завалится.
Тарас будто и в самом деле послушался. Бросив пилить, он повесил лучок на плечо, вышел из опасной зоны и, посвистывая, смотрел на верхушки сосен. Так же не спеша подошел к следующей сосне и начал пилить ее.
Юрок досадливо сплюнул. Испугался Тарас. Отступил. Теперь стыдно будет на людей смотреть. Захламили пасеку. Эх!
Но в это время раздался страшный треск. Юрок подпрыгнул от восторга. Тарас и не думал отступать. Подпилив сосну, на которой висели две спиленные раньше, он свалил на них стоящее поодаль дерево. Оно упало на сцепившиеся сосны и тяжестью своей увлекло их.
- Бойся! - крикнул Тарас торжествующе.
А старичку сказал:
- А ты говоришь!
- Да-а, - закрутил тот остреньким войлочным колпачком, - башка тебе, значит, не зря дадена.
Во время обеда появился Леша Крутилин. Он бежал по тайге, прыгая через кочки, размахивал бумажкой.
- Телефонограмма! - кричал он зычным голосом. - Мартыненко за вчерашний день свалил 50 кубометров.
Бригвадзе бросил ложку. Смуглое лицо налилось горячей кровью.
- Пошли, ребята! - крикнул он, срываясь с места.
За ним побежали лесорубы из его звена. Бросились было и ковылкинцы, но Тарас удержал их.
- Дай-ка телефонограмму.
Внимательно прочел торопливые Лешины строчки. Потом спокойно сказал своим ребятам:
- Все правильно. Ешьте поплотнее. Заправляйтесь. Кубиков шестьдесят сегодня положить надо.