Работу закончили поздно вечером. Золотые и серебряные безделушки ссыпали в наволочку. Кинжалы и пистолеты положили в мешок. Я достал спички, чтобы развести сургуч.
- Погоди, - сказал Акимов. Не отрываясь смотрел он на висящие под потолком хромовые сапоги, офицерские френчи, брюки галифе из добротного сукна. Потом перевёл взгляд к полкам, на которых было разложено мужское и дамское бельё. Я сделал вид, будто не понимаю, о чём он думает, и отвернулся.
- Может, рискнём? - шёпотом спросил он. Я молчал.
- Возьмём по паре сапог, по смене белья, брюки, френч… Помоемся, переоденемся во всё чистое. Надо же нам когда-нибудь избавиться от проклятущих вшей! - убеждал меня Акимов.
И я согласился…
Одежду и бельё мы подобрали по размеру, примерили сапоги и завернули всё в клеёнку, боясь, как бы вши не переползли на чистую одежду.
Сдав мешок с оружием коменданту, а золото и серебро кассиру Чека, мы пошли в парикмахерскую - остриглись наголо. Спустились в душевую и долго мылись. Переоделись во всё чистое, а грязные, вшивые лохмотья бросили в топку.
У тёти Паши, коменданта нашего общежития, попросили свежие простыни, наволочки, одеяла и наконец-то легли в чистую постель.
Утром сотрудники по всякому поводу заходили ко мне. Разговаривая, они как-то странно косились на мою новую одежду. Я делал вид, будто ничего не замечаю, но чувствовал себя прескверно. Постепенно до моего сознания дошла вся ошибочность, вся непоправимость нашего поступка. В двенадцать часов меня вызвали к председателю. В приёмной уже сидел Акимов. Высокий, плечистый, он выглядел молодцом в хромовых сапогах и френче. Но вид у него был озабоченный.
Мы ничего не сказали друг другу. Сидели молча, стараясь не встречаться взглядом.
Васин принял нас в кабинете стоя. Сурово спросил:
- Где были вчера?
- В комиссионном магазине, - ответил я. - Произвели там обыск…
- А заодно решили и принарядиться? Скажите, вы кто такие - чекисты или бандиты?
Акимов не стерпел обиды. Шагнув вперёд, он проговорил звенящим голосом:
- Товарищ председатель! Оскорблять нас, Называть бандитами вы не имеете права!.. Я с семнадцатого года в партии большевиков и третий год проливаю кровь за советскую власть!
- По-видимому, - сказал Васин, - вы рассуждаете так: раз я проливаю кровь за советскую власть, значит, мне всё дозволено! Захочу - сошью себе соболью шубу, золото и серебро добуду, реквизирую буржуйскую квартиру и буду жить припеваючи. Благо, прав много и чёрт мне не брат!.. Не так ли?
- Нет, не так! - сказал я. - Кроме одежды, которую вы видите на нас, мы ничего не тронули - ни серебра, ни золота. А переоделись потому, что нас вши заели, - полтора месяца в горах воевали…
- Проверим, тронули вы что-нибудь или нет, - уже немного мягче проговорил Васин. - Если взяли только одежду, строго накажем. Если обнаружим, что к вашим рукам прилипло ещё что-нибудь, расстреляем, как грабителей. - Он позвал коменданта и приказал ему посадить нас под арест до выяснения дела.
Комендант отобрал у нас личное оружие и, запирая дверь камеры, проворчал:
- Доигрались… Не ожидал от вас таких художеств…
Акимов никак не мог успокоиться. Шагая по тесной камере между нар, он ругал коменданта:
- Тоже мне, честный нашёлся!.. Буржуйского добра ему жалко, пошёл ябедничать. Подумаешь, какое преступление - двое бойцов героической Рабоче-Крестьянской Красной Армии переоделись в чистое! Дайте им обмундирование, - они тряпки не тронут! А тут сразу - под арест. Нет, как хочешь, Силин, я жаловаться буду!
- Кому ты будешь жаловаться? Да ведь Васин и прав, хотя малость погорячился… Надо было ему сперва выяснить дело, а затем уж принимать решение. Не кипятись к вечеру всё выяснится…
Так беседовали мы с Акимовым, скрывая за словами горечь и обиду.
Особенно тревожиться, казалось бы, не было причин. Кроме одежды, мы ничего не тронули. И всё же стыдно было перед товарищами-чекистами. Одни нам сочувствовали, - проходя мимо камеры, они останавливались, передавали через решётку несколько папирос, кусок хлеба. Другие явно нас презирали.
Ночью, когда мы лежали на голых нарах, я вдруг с ужасом подумал: что, если хозяин комиссионного магазина, перед тем как покинуть город, присвоил себе кое-что ценное и увёз с собой?
Я разбудил Акимова и поделился с ним своими опасениями.
- Могло и такое быть, - сказал он. - Не с пустыми же руками удрал он!.. Как мы об этом раньше не подумали? Сверят с книгами - бац, чего-то не хватает!.. Вот тогда уж нам никакого доверия не будет… Может, комиссару, сообщить? Он-то знает нас как облупленных, заступится.
- Не хватало, чтобы в полку узнали о нашем позоре, - запротестовал я.
Ревизия магазина затянулась на три дня. С каждым днём, с каждым часом наша тревога усиливалась. На вопросы нам отвечали односложно: "Проверяют"…
Акимов побледнел, осунулся, не спал. По целым дням расхаживал по камере, о чём-то думая. Иногда останавливался передо мной, говорил:
- Если обнаружат недостачу, факт, шлёпнут нас с тобой - и правильно сделают… Не шали, имя чекиста не пачкай! Умереть в бою за трудовой народ - совсем другое дело. А тут - как последний ворюга!
Я пытался успокоить его, но и сам места себе не находил.
Напишут маме: "Ваш сын расстрелян, как грабитель"… Она умрёт с горя, а друзья в мастерских отрекутся от меня…
Эти думы не покидали меня ни днём, ни ночью. На новые сапоги, френч и галифе я и смотреть не мог. Я бы их выбросил, если б было во что одеться…
На третий день, вечером нас повели к Васину. Мы стояли перед ним, низко опустив головы, ждали приговора.
- Ваше счастье, что по книгам всё сошлось!
Не успел он произнести эти слова, как Акимов схватил меня в свои могучие объятия и стал кружить по кабинету.
- Живём, Ванюшка! Мы ещё докажем…
- Отставить! - сердито крикнул Васин, но я заметил в его глазах затаённую улыбку. - Даю вам за ваши художества десять суток ареста. Днём будете работать, ночью сидеть в камере. Одежду и сапоги, что взяли в магазине, отнесёте обратно, положите на место. Можете идти!
Мы не двигались.
- В чём дело?
- Товарищ председатель!.. Товарищ Васин!.. Не можем мы выполнить ваш приказ, - смущённо пробормотал Акимов, сразу утратив всю свою весёлость.
- Как это не можете?
- Да ведь мы всю свою одежду сожгли в топке, - объяснил я.
- Ничего не знаю и знать не хочу! Сумели взять чужое, сумейте и возвратить.
И всё-таки он сжалился над нами - велел дежурному позвать завхоза.
- Выдайте этим орлам по паре белья, гимнастёрки, брюки и, какие найдутся, сапоги, - приказал он завхозу.
Часа не прошло, как мы переоделись и всё взятое отнесли обратно в магазин. У меня словно гора с плеч свалилась: снова человеком стал себя чувствовать!..
А ещё через несколько дней нас отозвали в часть, которая готовилась к выступлению.
Поворот судьбы
Выступили на рассвете. Бойцы хорошо отдохнули, почистились, привели себя в порядок и шагали весело. У нас появились горные пушки и новые "максимки". Обозы пополнились санитарными повозками, палатками. Полк наш выглядел внушительно.
На пригорке Акимов повернулся и, в последний раз взглянув на окутанный утренним туманом город, вздохнул.
- Что, расставаться жалко? - пошутил я.
- Пропади он пропадом!.. Нигде я таких бед не терпел, как в этом проклятущем городе!.. - Он махнул рукой, отвернулся.
На этот раз наш путь оказался ещё труднее. Скалистые горы, леса, ручьи, узкие, труднопроходимые дороги. Подталкивая пушки и повозки, мы медленно поднимались всё выше. На пятые сутки догнали нашу дивизию и заняли отведённый для нас участок фронта. Белые, умело используя рельеф местности, надёжно закрепились. Казалось, нет на свете такой силы, которая могла бы выбить их с неприступных позиций. Наши попытки смять противника, отбросить назад прямой атакой успехом не увенчались. Пулемётным огнём и винтовочными залпами он преграждал нам путь, прижимал к земле.
Командование решило совершить обходный манёвр. Нашему и четвёртому батальонам приказали углубиться в тыл противника и внезапно атаковать его.
Разведчики нашли в горах незащищённые тропинки. Совершив за ночь двадцатикилометровый марш, мы вышли к утру на условленное место, но внезапная атака сорвалась: часовые белых подняли. тревогу. Бой завязался раньше намеченного времени. Положение осложнялось ещё тем, что четвёртый батальон застрял где-то в горах. Вместо того чтобы самим атаковать, мы вынуждены были обороняться. Наша рота несла большие потери: убили политрука, Акимова тяжело ранили.
К двенадцати часам подошёл четвёртый батальон. В небо взвились три красные ракеты - сигнал к атаке. Противник, зажатый в тиски с двух сторон, на этот раз не выдержал и начал медленно отступать. К вечеру его позиции оказались в наших руках. Путь на Закавказье был открыт.
Санитары устроили для тяжелораненых носилки из брезента, похожие на детские люльки, - их отправляли в тыл. Я разыскал Акимова, подошёл к нему. За ночь лицо шахтёра осунулось, глаза потухли, он тяжело дышал. Держа его руку и шагая рядом, я старался успокоить его:
- Не унывай, Аким Нестерович! Поправишься - вернёшься к нам. Мы ещё повоюем!..
- Нет, Ваня… Был конь, да изъездился. Я, кажись, отвоевался… Боюсь, как бы не повезли в тот город, где мы с тобой отличились. - Утомившись, он закрыл глаза, замолчал.
Я сунул ему под подушку две банки сгущённого молока, найденные в окопах белых, пачку махорки и отошёл в сторону.
На душе было скверно, хоть плачь. Нет ничего тяжелее, чем прощание на фронте с раненым другом…
Возвращаясь, встретил Шурочку. Свежая, раскрасневшаяся от утреннего холода, она покрикивала на санитаров, торопила их.
- Копошатся, как старые бабы! Пошевеливайтесь…
Увидев меня, Шурочка всплеснула руками:
- Ваня, и ты здесь!.. Уж не ранило ли тебя опять? - Она подошла, обеспокоенно, ласково заглянула в глаза.
- Нет, друга провожал…
- Ты меня забыл совсем!
- Времени нет, Шурочка. Бои всё…
- Вот и плохо, что бои! Сегодня жив, а завтра… Видишь, сколько народу покалечило, - она указала на палатки, около которых лежали раненые. - Ты, миленький, приходи! Вином угощу, шоколадом, - разведчики столько натаскали - жуть!
- Спасибо, приду!..
Через несколько дней со мной случилось то, чего я никак не ожидал.
Во время привала, когда бойцы, пообедав, отдыхали в защищённой от ветра лощине, к ним подъехали комиссар и начальник политотдела. Слезли с коней, подсели к нам. Завязалась обычная в таких случаях беседа. Красноармейцы интересовались положением на других фронтах, спрашивали, скоро ли конец войне, как насчёт мировой революции. Комиссар отвечал, а потом сказал:
- Нужно, товарищи, подумать о политруке. Ваш погиб в бою за рабоче-крестьянское дело, как настоящий большевик. Хороший был товарищ, скромный. Но его не воскресишь…
- Да, мёртвых не воскресишь, - сказал пожилой коммунист Семёнов, назначенный командиром нашего отделения вместо Акимова.
- Кого выберем политруком? Какие есть на этот счёт соображения? - комиссар ждал ответа бойцов.
- Силина, - раздались голоса.
Я не верил своим ушам. Но поднялся Семёнов и сказал:
- Правильно! Иван подходящий парень, не подкачает. Грамотный, политически подкованный и в бою не подведёт.
- Что ж, я с вами согласен, - поддержал Семёнова комиссар. - Товарищ Силин хоть и молодой и в партии недавно, но успел на деле показать, чего он стоит. Будем надеяться, со временем из него получится хороший политработник. Есть другие кандидатуры?
- Нет, - ответили бойцы. - Силина давай!
- Будем голосовать. Кто за то, чтобы члена Российской Коммунистической партии большевиков Ивана Силина избрать политруком второй роты, прошу..
Я вскочил на ноги, стал отказываться:
- Подумайте, товарищи, какой из меня политрук?! Лучше выберем другого, вон сколько хороших партийцев!..
Бойцы засмеялись. Раздались голоса:
- Хватит, всё ясно!.. Голосовать, голосовать!..
- Итак, самоотвод Силина не принимается. Кто "за", прошу поднять руки!..
Я никак не мог опомниться. Неужели я на самом деле - политрук целой роты? От страха и волнения меня даже в жар бросило.
- Поздравляю тебя, товарищ Силин! - Начальник политотдела пожал мне руку. - Вечерком зайдёшь ко мне, потолкуем…
Хлопот и забот у меня стало так много, что трудно и перечислить. Следи, чтобы кашевары вовремя приготовили обед и ужин. Заботься о сапогах и портянках, чтобы на марше никто не натёр ноги и не отстал. Ругайся с начпродом, думай о ночлеге и топливе. Организуй политбеседы во всех отделениях, снабжай политбойцов и агитаторов свежими газетами, литературой. Кончился день, наступила ночь, бойцы поели и спят себе спокойно, а ты проверяй посты, занимайся кучей всяких дел: напоены ли, накормлены ли кони, получены ли боеприпасы, как с фуражом. Обеспечь, чтобы утром, к подъёму, были хлеб и кипяток. Поздно ночью с командиром уточняешь по карте маршрут роты на завтра. Пишешь политдонесение. Отмечаешь в дневнике дела на завтра…
Единственным утешением было то, что политруку полагался конь. Что греха таить, я гордился этой привилегией. Приятно молодому парню проезжать по деревне или городу верхом на коне во главе колонны, рядом с командиром, и ловить на себе восторженные взгляды детворы, парней и в особенности девушек!..
С моим другом Костей Волчком встречался я редко. На марше или во время отдыха увидимся, перекинемся несколькими словами и разойдёмся. После собрания, на котором меня выбрали политруком, он сам пришёл ко мне, и мы проговорили до самого рассвета.
- Молодец ты, Иван! Здорово, что тебя избрали политруком! - сказал он.
- Хлопот много, - пожаловался я.
- Ничего, зато на коне ездишь! Везёт тебе. Комиссар наган подарил, а теперь - конь. Ещё немного, глядишь, комиссаром станешь!.. А меня назначили командиром пулемётного расчёта. Кончится война, поеду в военную школу. Давай вместе махнём!
- Нет, я военным быть не хочу… Вот консерваторию окончить - это дело. Или университет. И писать статьи, как комиссар. Умная башка! Скажу тебе по секрету - я по музыке скучаю. Лежу по ночам и в уме всё играю… Костя, ты письма из дому получаешь?
- Чудак, кто станет мне писать, разве тётка? Да она неграмотная и особенно горевать не будет, если я не вернусь.
- Мама мне не пишет… Скоро семь месяцев, как мы уехали из дома, и - ни одной строчки…
- Письма застревают!.. Один наш боец получил от жены письмо, написанное в прошлом году. - Костя поднялся. - Мне пора, пойду…
Я долго не мог уснуть. Почему не пишет мама, что случилось? Не заболела ли она? Решил запросить Ростовский военкомат, - пусть узнают, что с мамой, и напишут. Ведь. пишем же мы в другие военкоматы по делам наших бойцов…
Осень вступила в свои права. Вершины гор побелели. Дул пронзительный ветер. За ночь земля покрывалась тонким слоем инея. Холод донимал нас.
Фронта, по существу, не было. Армия белых разлагалась, таяла. С каждым днём увеличивалось количество перебежчиков. Обманутые солдаты переходили к нам в одиночку и целыми группами. И всё же мы продвигались медленно. Враг, сколотив небольшие силы из офицеров, националистов и кулаков, избрал новую тактику - нападал на части Красной Армии из-за угла. Во время похода - чаще по ночам, на стоянках, - отряды конных головорезов делали неожиданные наскоки, разрушали мосты, устраивали завалы, поливали из пулемётов по колонне, рубили спящих бойцов, сеяли панику и бесследно исчезали в горах. Нам приходилось всё время быть начеку.
Однажды, в яркий солнечный день, я ехал рядом с Кузьменко во главе колонны. Неожиданно где-то впереди нас началась беспорядочная стрельба. Пришпорив коня, я поскакал, чтобы выяснить, в чём дело. Вдруг чувствую - что-то ударило меня в правую ногу, повыше колена. Не обращая внимания, догнал идущих впереди разведчиков, спросил, почему стреляли.
Ко мне подошёл разведчик Вася.
- Налетели, сволочи, вон с той горы! Одного нашего убили, другого ранили - и исчезли… Разве их догонишь? - Увидел кровь на моих брюках и сказал: - Да вы ранены, товарищ политрук!
Особой боли я не чувствовал - ногу жгло, кровь обильно просачивалась сквозь сукно.
- Обойдётся! - Мне не хотелось показаться неженкой разведчикам, в особенности Васе.
- А всё же перевязать не мешает. Ребята, нет ли у кого бинта? - спросил он у товарищей.
Бинта не оказалось. Не слезая с коня, я ножом разрезал брюки, достал из кисета табак, смешанный с махоркой, насыпал на рану, оторвал рукав сорочки, и туго завязал. О таком своеобразном способе лечения мне рассказывал в своё время Пахомов.
- Обследуйте тропинки, чтобы колонна случайно не попала под огонь! - приказал я разведчикам и повернул обратно - доложить командиру.
Решили послать на помощь разведчикам одно отделение с пулемётом и сделать короткий привал.
- А ты отправляйся к санитарам, - посоветовал Кузьменко.
- Ерунда, - я махнул рукой. - Из-за каждой царапины обращаться к санитарам! Хороший пример для бойцов…
- Напрасно! Загрязнишь рану, хуже будет…
Я не послушался Кузьменко и жестоко поплатился за это. Нога начала нестерпимо болеть. Знобило, кружилась голова, я с трудом держался в седле.
Кузьменко, заметив моё состояние, приказал двум бойцам снять меня с коня, уложить на носилки и отнести в санитарную повозку.
Увидев меня на носилках в полуобморочном состоянии, Шурочка разволновалась. Нога сильно распухла, сапог снять не удалось, - его разрезали ножом. Обрабатывая рану, Шурочка сердилась:
- Сумасшедший! Ну можно ли насыпать в открытую рану махорку да ещё завязать грязной тряпкой? Это же форменное самоубийство!..
Забинтовав ногу, она напоила меня и решительно сказала:
- Дело дрянь, пуля застряла, а рана загрязнилась! Придётся отправить тебя в госпиталь!
- Что ты, зачем в госпиталь!.. У нас в полку есть свой доктор, позови его. Полежу у тебя в повозке дня три и встану. - Я говорил с трудом - начинался жар.
Шурочка покачала головой.
- Ладно уж, пошлю за врачом, посмотрим, что он скажет!..
Ночь я провёл в бреду, часто терял сознание. Шурочка не отходила от меня, вытирала пот с лица, поила водой, поправляла подушку, давала какие-то капли. А врача всё не было. Он пришёл на следующий день утром, осмотрел рану и пробурчал себе под нос:
- Да… - и приказал немедленно отправить меня в госпиталь.
Шурочка успокаивала меня:
- Ничего, миленький, ты не волнуйся! В госпитале опытные врачи, они быстро вылечат. И вернёшься обратно к нам!
- Не хочу в госпиталь!..
- Мало ли что, - надо! Доктор и так отругал меня, - почему не отправила ещё вчера.
Ногу будто сверлили острым железом. От боли замирало сердце. Я кусал губы, чтобы не кричать, и покорно ждал своей участи - госпиталь так госпиталь, лишь бы скорее конец!..
Меня положили в такую же люльку, как недавно Акимова. Впереди лошадь, сзади лошадь, а между ними укреплённый на палках брезент. От каждого толчка я стонал. К вечеру потерял сознание. Очнулся в госпитале на операционном столе.
Около меня хлопотали люди в белых халатах. Доносились обрывки фраз: "Гангрена… загрязнение… Ампутация неизбежна… Пулю извлёк… ставьте тампон… Подождём до утра…"