Роман-газета № 21(273) 1962 г.
Роман-газета № 22(274) 1962 г.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 33
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 55
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 78
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 120
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 120
БОРИС ПОЛEВОЙ
НА ДИКОМ БРЕГЕ
Карл Маркс : "Ничто человеческое мне не чуждо".
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Пассажирский пароход "Ермак" - большое, неторопливое судно, ходившее по реке Онь ещё и в дореволюционные времена, - отвалил от одной из пристаней города Старосибирска вчера под вечер. Позади была ночь пути. Но и сейчас многочисленное и в большинстве своем шумное население всех трёх его палуб не насытилось новизной путешествия. Хотя с севера дул порывистый, холодный ветерок, доносивший с пойменного берега запахи подсыхающей травы, никто не уходил в каюты. Лишь порою, движимые любопытством, пассажиры перемещались от одного борта на другой, не обращая внимания на призывы помощника капитана "рассредоточиться равномерно", не создавать опасный крен.
- Ну прямо овцы!.. Куда одна, туда и все. Никаких резонов не слушают! - жаловался он, забежав в капитанскую каюту. - Давненько таких бестолковых рейсов не было.
Капитан Алексей Раков - пожилой, грузный человек с массивным, слегка побитым крупными оспинами лицом, - сменившись с вахты, сидел за столом без кителя, в нательной рубахе, и пил чай, цедя кипяток из электрического самоварчика.
- Молодежь… Любопытные, это хорошо… А Онь - река! Где такую увидишь! - И, дуя в блюдце, продолжал, не глядя на помощника; - Им тут жить. Однако следите, верно б, судно не опрокинули… Овцы!
И в самом деле, пейзажи, что с каждым поворотом реки открывались и по левому, гористому, и по правому, пойменному, берегам, поражали людей, откуда бы они ни приехали в эти просторные и еще малообжитые края, своей необычностью, девственной яркостью красок, величавой мощью природы.
Могучая Онь то разливалась широким, тихим зеркалом, точно отражавшим в опрокинутом виде и зелень полей, и пестроту тронутых осенью прибрежных лесов, и мягкую голубизну небес, то делилась на протоки, проползавшие меж курчавых пологих островов, то, вновь слившись в единое русло, убыстряла бег своих вод, подергивалась рябью, становилась нервной, беспокойной, а потом, вырвавшись на простор, раздвигала берега и, удовлетворенная, опять поражала четкостью отражений и теплотой красок.
Да и берега её были необычны, непривычны глазу новичка. Грудью надвигалась на реку могучая тайга - лиственные леса, пронзенные сизыми копьями елей. Нависали над водой бурые, слоистые базальтовые скалы, возле которых, как комары в погожий день, стаями толклись стрижи. А потом вдруг за каким-то незаметным поворотом всё мгновенно менялось и открывались зеленые, сочные луга.
И жизнь реки была необычна: берега пустынны, Лишь изредка - слева, на крутоярье, или справа, за простором заливной поймы - виднелись или угадывались большие села, присутствие которых с воды можно было определить по многочисленным причалам для лодок и катеров да по путанице троп и дорог, сбегавших к берегу. Но вот, вслед за пустоплесьем, среди первозданной, казалось бы, природы, как-то сразу возник молодой город. У его пристани "Ермак" задержался больше чем на час. Город этот не значился на карте. На спасательных кругах, висевших вдоль поручней дебаркадера, так и написано было: "Пристань". Но пока краны выбирали из пароходного трюма какие-то тюки, ящики, кое-кто из молодых пассажиров, несмотря на ночное время, всё-таки успел выбежать на берег. Они вернулись пораженные.
- Ребята, троллейбус, ртутные лампы!.. Это же московский Юго-Запад, честное пионерское!., Как его сюда занесло?
Но обильные огни безымянного города скрылись за поворотом, и вновь с обоих берегов надвинулась темь пустоплесья, лишь изредка пронзённая огоньком бакена да чуть разжиженная голубоватым мерцанием спелых осенних звезд. Пассажиры стали было расходиться. Но вдруг кто-то закричал: "Глядите, глядите!" За кормою, на горизонте, возникла цепочка быстро движущихся огней. Разнесся резкий, требовательный гудок, на который старый "Ермак" отозвался сиплым, надсадным ревом. Огни надвигались, забирали в сторону, и, обгоняя ветерана оньских вод, справа проплыло самолётоподобное судно, ослепив всех, кто находился на палубе, голубоватым светом. Оно обдало лица прохладной водяной пылью и вот уже скрылось за поворотом, резко и требовательно сигналя кому-то идущему впереди. На Москве-реке, на Неве или на Днепре появление крылатого корабля прошло бы, вероятно, незамеченным. Но тут, на Они, где днем неторопливый "Ермак" то и дело осторожно обходил долбленные из целого ствола рыбачьи челны, дощатые шитики, густо смоленные, бокастые баркасы, появление этого судна так всех поразило, что несмотря на поздний час, множество пассажиров; снова высыпало на палубу. И помощник капитана сорванным голосом, в котором уже звучала безнадёжность, умолял:
- Граждане, прошу рассредоточиться! А чей-то молодой, насмешливый тенор тем же усталым тоном продолжал за него надоевшую всем фразу:
- Будьте сознательны, граждане пассажиры. Не мешайте движению нашего архивного корыта.
И уже девичий голосок подхватывал эстафету:
- …не толпитесь, как овцы, пройдите в салоны, там к вашим услугам радиола, шашки, шахматы, домино.
- Судно! Разве это судно? Это - судно.
- А скажите, товарищ начальник, это правда, что на нем Григорий Шелехов ходил при Екатерине Второй в Америку?..
Впрочем, и салоны не пустовали. В этом рейсе пали все классовые преграды. В зале 1-го класса полированные, в бронзовых инкрустациях массивные зеркала, которые отражали когда-то дикие гулянки сибирских купцов-золотопромышленников, теперь видели, как, сбросив кепку и ватник, то небрежно, неторопливо прохаживаясь возле маленькой девушки во фланелевом оранжевом лыжном костюме и в очках на коротком носике, то неистово дробя резиновыми сапогами, то пускаясь вприсядку, кружился плечистый парень… Баянист, сидевший на красном бархатном диване, самозабвенно щурясь, растягивал мехи, и целая толпа парней и девушек, наполнявших салон, отсчитывала такт ударами ладоней…
Так, хлопотливо шлепая плицами колес, и двигался вторые сутки вниз по течению старый пароход "Ермак", до предела перенаселенный в этом необычном рейсе. И пассажиры его, захвачунные-красотами удивительного края, раздумьями о своей судьбе, о незнакомой для большинства работе, которая ждала их где-то там, в тайге, на строительстве, о котором они знали лишь то, что оно грандиозно, увлеченные новыми знакомствами, беседами, не заметили, как на "Ермаке" появился высокий, плечистый человек неопределённого возраста и очень примечательной внешности.
Он был обут в странные, сшитые из кожи в виде чулка сапоги. Ремень с патронташем перехватывал видавший виды ватный бушлат. На голове была военная фуражка с облупившимся козырьком и тёмным околышем. Пряди русых, тронутых сединой волос выбивались на загорелый лоб. Значительную часть лица скрывала густая русая растительность. Усы сливались с бородой, и борода, которой, как казалось, никогда не касались ножницы, густая, волнистая, спадала на грудь. За спиной на полотенце висела у него корзина, полная грибов. В руке он держал футляр со сложенным охотничьим ружьем.
"Ермак" обходил черную базальтовую скалу.
Слоистый откос её нависал над водой. Он был сплошь источен гнездами. Целые тучи стрижей с беспокойным писком вились над пароходом.
Мало кому доводилось видеть столько пронзительно гомонящих в воздухе птиц. Все столпились у поручней левого борта, а бородач тем временем расположился на правом. Он уселся на палубе с подветренной стороны, привалился спиной к стене, достал охотничий нож и, постелив на полу газету, начал чистить грибы. За этим занятием он и был замечен пассажирами, когда утёс с птицами остался позади.
- Ух, грибы-то какие!
- Это вы один столько насобирали? Силён!
- Везучий дядька, грибок к грибку, будто по мерке… С таким счастьем только в карты играть.
- Товарищ, а здесь медведи водятся?.. А волки?
- А мамонты, а бронтозавры? Маленькие, крепкие, с пузатыми ножками и замшелыми шляпками грибы один за другим ровным рядком ложились на газету. Бородач с какой-то отрешенной от всего окружающего старательностью делал свое дело, будто бы не видя молодых, задорных лиц, не слыша насмешливых вопросов. Он даже не поднял взгляда. И всё-таки замечено было, что светлые, будто выгоревший голубой ситец, глаза его окружены красными, вабрякшими веками и как-то неестественно напряжены, что большие загорелые и, должно быть, сильные руки дрожат.
- Наверное, он глухой, - предположила девушка в оранжевом костюме, в очках с толстыми стеклами, та самая, вокруг которой недавно носился в бешеном танце чубатый. И попыталась отвлечь толпу от бородатого.
- Дети мои, разгадка проста, - громким шёпотом, адресованным сразу всем, произнес невысокий красивый человек с полным, по-девичьи румяным лицом, про которого на пароходе уже знали, что он инженер по фамилии Пшеничный, певун и весельчак, сумевший уже со всеми перезнакомиться. Общительный Пшеничный даже успел рассказать, что он ученик знаменитого гидротехника Петина, что вместе они покинули Москву и едут в Дивноярское в тайгу на работу. - Разгадка проста, как улыбка младенца, - продолжал он. - Таинственный незнакомец вульгарно пьян. - Пшеничный шумно втянул воздух мягким, задорно вздернутым носом. - Разве вам при таком благоухании не хочется вынуть из кармана соленый огурчик и закусить?..
Никто не засмеялся. Наступило неловкое молчание. Но бородач и в самом деле, должно быть, был глух. Руки продолжали так же бережно брать гриб за грибом и, аккуратно обрезав ножку, класть на газету. Постепенно к нему пригляделись, перестали обращать на него внимание. И только бледная молодая женщина с копною непокрытых темно-каштановых волос, выделявшаяся среди пассажиров ярко-красным свитером и узкими брючками, кутаясь в клетчатый плед, продолжала следить за бородачом, стоя у поручней верхней палубы.
От Пшеничного пассажирам было известно, что эта женщина, занимавшая вместе с мужем единственную каюту "люкс", - жена Петина, что вместе с мужем она оставила столичную квартиру, удобства и готова сменить их на тяготы палаточного существования. Впрочем, об этом знали не только на теплоходе. На пристани Петиных провожало много людей. Полный, грузный человек с наголо выбритой, круглой головой и задорной мальчишеской усмешливостью в узеньких, заплывших глазках, посматривая на жену Петина, выглядевшую рядом с мужем девочкой, полушутя-полусерьезно наказывал вытянувшемуся перед ним капитану Ракову:
- Смотри, Алексей Иннокентьич, чтобы Дину Васильевну доставить в Дивноярское в лучшем виде. Не посрами славы оньских речников.
Дина, тоже почти не покидавшая палубы, очень заинтересовалась новым пассажиром. Она сходила в каюту, оторвала мужа от бумаг, которые он, чтобы не терять попусту времени, изучал в дороге, вытащила его на свежий воздух:
- Наконец-то настоящий сибиряк!.. Ты посмотри, посмотри! Прямо сам Ермак Тимофеевич.
Говорила она тихо, не рассчитывая, что ветер отнесет её слова к незнакомцу. А тот вдруг поднял голову, посмотрел в их сторону. На мгновение ситцевые глаза его оценивающе остановились на женщине, потом взгляд перешел на мужа, и тут, Дина могла поклясться, она отчетливо увидела, как бородач вздрогнул и будто отпрянул. Ей показалось даже, что в глазах его она увидела не то удивление, не то испуг, не то ненависть, а может быть, и все вместе. В следующее мгновение он опустил глаза и снова принялся возиться с грибами. Но немного спустя, будто бы проверяя себя, он снова взглянул на Вячеслава Ананьевича Петина, и женщине стало жутко: такая тяжёлая, густая неприязнь померещилась в них.
Дина прижалась к мужу.
- Ты его знаешь?
- В первый раз вижу. Я здесь вообще никого не знаю, кроме первого секретаря обкома, который нас провожал.
- Но этот человек тебя знает… Милый, поверь, знает, он как-то так странно глядел на тебя…
- Американским корреспондентам при слове "Сибирь" мерещатся колючая проволока, сторожевые будки, собаки-ищейки, а тебе, должно быть, - бродяги и каторжники, бежавшие с Сахалина… в царские времена… Нет, милая, всё проще. Это, - худой, смуглой рукой Петин обвел просторы, отороченные по горизонту синим забором тайги, - это гигантский, сказочно богатый и очень пустынный край, край, ждущий смелых, трудолюбивых людей, чтобы они его разбудили. Прежняя романтика осталась разве что в книгах да в песнях…
- И всё-таки он тебя знает.
- Не исключено. - Вячеслав Ананьевич пожал плечами. - Под моим началом в разное время работало столько людей… Ну, я пойду. К моменту прибытия надо войти в курс дивноярских дел.
Ушел, и когда через некоторое время он вернулся, неся пальто жены, то заметил, что Дина хотя и перешла на другой конец палубы, но и отсюда незаметно наблюдает бородатого грибника. Теперь Петин и сам заинтересовался им. Большие руки незнакомца орудовали ножом, как ланцетом. Вот был очищен последний гриб, и бородач осторожно начал перекладывать их рядками в корзину. Из-за дремучей растительности на лице трудно было угадать его возраст. Ему могло быть и сорок и шестьдесят.
- Н-да, любопытный индивид… В самом деле, герой, сошедший со страниц Мамина-Сибиряка. Нет, ты посмотри, милая, как он эти свои грибы холит… В колхозах уборка, а такой верзила - грибки.
Порыв ветра, густо настоянного на запахах сохнущей травы, лесной прели, прибрежных осок, сбросил с плеч Дины пальто. Муж снова бережно укрыл её, обнял за талию. В это мгновение бородач поднялся и вновь поглядел на них. Теперь светлые глаза его молчали, и всё-таки Дине почудилось, что в зарослях бороды прячется невеселая, недобрая усмешка.
- Ну, видел, видел? - возбуждённо зашептала она.
На этот раз и Вячеславу Ананьевичу почудилось в этом человеке что-то знакомое. Появилось ощущение безотчётной тревоги, и, чтобы жена не заметила этого, он ласково отвел её на другую сторону палубы. Тут парни и девушки в туристских костюмах, в ватниках, в куртках с молниями, в свитерах, привалясь друг к другу, пели, почти выкрикивая припев:
Едем мы, друзья, в дальние края,
Станем новосёлами и ты и я.
- …Вот они, покорители Сибири! - воскликнул Петин, останавливаясь у поручней прямо над хором. - Они по воле партии разбудят этот богатейший край, создадут гигантскую электростанцию, зажгут огни новых городов. - Песня внизу была допета, кое-кто из молодых людей с интересом посматривал наверх, а Петин взволнованным голосом продолжал: - Здесь будет великое сибирское море, все эти скалы уйдут под воду, а по берегам, которые и не увидишь отсюда, разместится гигантский промышленный комплекс: металл, бумага, цемент, химия, сборные дома, мебель…
Дина подняла на мужа серые глаза. Во взгля де было откровенное восхищение.
- Как всё-таки хорошо, что я поехала с то бой!
- …Вячеслав Ананьевич, идите к нам! - кричал снизу Пшеничный. Стоя в центре круга, он дирижировал самодеятельным хором.
Петин, улыбаясь, приветливо помахал рукой:
- Некогда, друзья. - И, держа жену под руку, повел её вдоль палубы. - А ты колебалась…
- Нет, нет, я теперь ничего не боюсь, нипочём не жалею. Квартира, удобства, да бог с ними, с этими удобствами! - И, прижавшись к мужу|, она сказала: - Знаешь, я всё думаю, если бы не этот Литвинов, который свяжет тебя по рукам и ногам, как бы ты там, в Дивноярском, развернулся, с твоими знаниями, с твоим умом, с твоей смелостью…
- Ничего, милая, мы с ним как-нибудь сработаемся. Когда-то и Литвинов был интересным инженером, неплохим организатором, но годы, годы… Если бы не все эти его знакомства - учился с одним, работал с другим, где-то помог третьему, отдыхал с четвертым, с пятым, с десятым… В сущности, он мятый пар, но знаешь, как у аппаратчиков: личное дело Литвинова стоит на первой полке. И будет стоять, пока он сам оттуда не упадет. А Литвинов не упадет… Но нас с тобой это не касается. Я ему нужен. Вот увидишь, как он меня встретит. К тому же ты видела: первый секретарь нас провожал. Он ему, конечно, позвонит… Это тоже имеет значение. Ну, что ты задумалась? Все будет хорошо…
- Нет. Я уже не об этом. Я опять о нем. - Дина повела тоненькой озябшей рукой в сторону бородача. Теперь он стоял без фуражки, опираясь локтями о поручни перил. Ветер трепал волнистую, заметно поредевшую на темени шевелюру. Корзинка с грибами стояла у стены. Толстая девочка лет восьми-девяти со щеками-булками, с рыжей, туго заплетенной косой, с коротким носиком, густо поперченным веснушками, присев, рассматривала грибы. Худой, голенастый, длиннорукий и светловолосый паренек лет пятнадцати с не меньшим интересом рассматривал старый футляр, в котором пряталось недоступное для взора ружье.
- Какие грибки кожаные! - общительно заявила девочка, явно стараясь привлечь внимание их неразговорчивого владельца. - Неужели вы один столько наискали? Дедушка, можно их посмотреть? - И любопытные пальчики осторожно пробежались по прохладным замшевым шляпкам.
- У вас ружье какого калибра?.. Вы его заряжаете дробью или жаканом? - вежливо спрашивал подросток, подчеркивая свою осведомленность в охотничьих делах, - Жаканом, конечно? Ведь в тайге сейчас небезопасно. Говорят, к осени медведи злы… - И виновато пояснил: - Я это… читал.
- Сашко! Смотри, грибки-братики… Нет, наверное, сестрички, под одной шляпкой.
Бородач стоял неподвижно. Он, как казалось Дина, даже отворачивался от детей. Сашко, снедаемый любопытством к ружью, к патронташу, к самому бородачу, делал вид, что не замечает подчеркнутой неразговорчивости незнакомца. Но девочка, которую брат назвал Ниной, была не такова. Она решительно дернула бородача за руку:
- Дедушка, это неприлично - не отвечать на вопросы. - И вдруг громко, так, что её слова долетели и до Петиных, заявила: - Сашко, он выпивши, его развезло.
Дина даже зажмурилась. Но бородач остался неподвижным, только еще ниже наклонил кудлатую голову. Брат схватил сестру за руку и потащил прочь:
- У, барабошка!
Охваченная непонятным интересом к этому странному человеку, Дина сказала мужу:
- Я куплю у него грибы. Отдадим на кухню, поджарят со сметаной, как ты любишь.
- Зачем? Разве нас плохо кормят?
- Мне самой захотелось, - настаивала женщина. В её звучном голосе слышались капризные нотки. - Покойный отец и Волька носили грибы корзинами, бывало, мама не знала, куда их девать… Я тоже люблю.
- Ну тогда скажи проводнице, она знает местные цены. А с тебя он заломит, знаешь их, этих торгашей.