Наталья Николаевна и Маша были уже одеты. Обе в белых платьях. В прихожую вышла Александра Николаевна, тоже нарядная, с нотами в руках, которые она обещала в прошлую встречу жене Айвазовского. Они оделись, направились к выходу, и в это время неожиданно появился Петр Петрович, порозовевший от мороза, видно, не в санках ехал, а шел пешком. Улыбаясь, спросил, куда направились, и, узнав, что к Айвазовским, с радостью воскликнул:
– И я с вами!
Александра Николаевна швырнула ноты на маленький стол:
– Прошу передать! – Быстро сняла шубу и направилась в свою комнату.
Петр Петрович помрачнел, стал молча раздеваться. Мир уже было невозможно восстановить. К Айвазовскому поехали Наталья Николаевна с Машей – обе в самом плохом настроении.
Ты знаешь, как я желаю доброго согласия между вами всеми, ласковое слово от тебя к ним, от них тебе – это целый мир счастья для меня, – писала Наталья Николаевна мужу 23 июня 1849 года. Но она все прощала сестре, жалея ее за неудавшуюся жизнь, за погубленную многолетнюю любовь к Аркадию Осиповичу Россету. Любовь эта началась сразу же, когда Александра приехала в Петербург, и закончилась через несколько лет после смерти Пушкина.
Аркадий Осипович был красив, скромен, умен. У него было все, кроме денег, которых не было и у Александры. И не раз после его ухода Наталья Николаевна заставала сестру в слезах. Она обнимала ее, утешала, как могла, а та упрямо твердила:
– Он не любит меня… Неужели нет выхода? Ну, уехать куда-нибудь подальше от света. Я готова давать уроки музыки. Он тоже найдет себе какое-то дело.
– Сашенька, но ведь появятся дети. Их надо учить, воспитывать. Нужны средства. Прав Аркадий Осипович, он понимает всю ответственность этого шага. Надо подождать.
А сама с отчаянием говорила Пушкину:
– Деньги, всюду эти проклятые деньги! Что же делать Сашеньке? Как быть? Но ведь живут же люди не нашего общества в вечном безденежье и бывают счастливы!
Потом разразилась трагедия в доме Пушкиных, и Александра Николаевна уехала с сестрой на Полотняный завод. Вначале Россет писал часто. Потом она успокоилась. Перестала отвечать на письма. Не стала даже вспоминать о нем. А по возвращении в Петербург старалась не встречаться с ним. Но он все же как-то пришел к ним ненастным осенним вечером. И все началось сначала. Александра ожила. Чудо как похорошела! Тогда она уже была фрейлиной императрицы, да и у Россета появилась надежда на улучшение материального положения.
Встречи, встречи, надежды… Но вот осенью 1850 года умерла Наталья Ивановна Фризенгоф, близкая знакомая сестер, и овдовевший барон, ее муж, стал часто бывать у Ланских. Наталья Николаевна с удивлением замечала, что он ухаживает за Александрой Николаевной. Это было непонятно и в какой-то мере даже неприятно. Так быстро забыть жену!
Как-то вечером, когда Фризенгоф ушел, заметив особый блеск глаз Александры Николаевны, Наталья Николаевна спросила:
– Сашенька, ты мне что-нибудь скажешь?
Сестра вспыхнула, помолчала немного и, сияя улыбкой, которая так редко озаряла ее лицо, ответила:
– Ты, Таша, все видишь раньше всех, всегда все знаешь. И я верю: ты будешь счастлива моим счастьем.
Так и случилось. Наталья Николаевна была счастлива счастьем своего верного друга-сестры, когда та вышла замуж за барона Фризенгофа. И, как всегда верно, предчувствовала она, что любовь и материнство изменят характер Александры Николаевны.
Ланской по-прежнему надолго уезжал в другие города. Наталья Николаевна все так же редко ездила с ним. Она писала мужу:
Неужели ты думаешь, что я не восхищаюсь тем, что у тебя так мало эгоизма. Я знаю, что была бы тебе большой помощью, но ты приносишь жертву моей семье. Одна часть моего долга удерживает меня здесь, другая призывает к тебе; нужно как-то отозваться на эти оба зова сердца…
Она не ехала к мужу лишь потому, что у мальчиков наступили каникулы и надо было побыть с ними, и потому, что в сентябре Гриша должен поступать в Пажеский корпус.
Ланской терпеливо ждал ее, предупреждал, что не может предоставить ей комфорта. И она отвечала ему:
Не беспокойся об элегантности твоего жилища. Ты знаешь, как я нетребовательна (хотя и люблю комфорт, если могу его иметь). Я вполне довольствуюсь небольшим уголком и охотно обхожусь простой, удобной мебелью. Для меня будет большим счастьем быть с тобой и разделить тяготы твоего изгнания. Ты не сомневаешься, я знаю, в том, что если бы не мои обязанности по отношению к семье, я бы с тобой поехала. С моей склонностью к спокойной и уединенной жизни, мне везде хорошо. Скука для меня не существует.
Ей вспоминается: они вдвоем с Петром Петровичем; она сидит, он стоит перед ней, немного взволнованный.
– У меня впечатление, Таша, что ты просто не умеешь вести хозяйства. У тебя всегда не хватает денег.
– Не знаю. Может быть, Пьер, – рассеянно соглашается она, но знает, что это не так. Она очень экономна и думает о другом: почему никогда Петр Петрович не упрекнул ее в том, что ему приходится содержать детей Пушкина? Почему ни единого слова не сказал о тех 50 тысячах, которые она положила в банк за издание собрания сочинений Пушкина? Она ценит его такт, его понимание, что эти деньги законно предназначены детям поэта.
Наступал вечер, и в комнату, где они сидели вдвоем, приходили дети – младшие играли, старшие читали. Наталья Николаевна мастерила из своего старого платья одежду для дочери. Семья экономила свет.
Уезжая надолго, Ланской с некоторым беспокойством оставлял жену. Она была еще очень хороша собою и при желании могла иметь много поклонников. Наталья Николаевна по этому поводу писала ему:
Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью божией такое глубокое чувство, я им дорожу… Суета сует, все только суета, кроме любви к богу, и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты – мною, что же нам искать на стороне, о т д о б р а д о б р а н е и щ у т.
И опять же невольно, наряду с этим письмом, память возвращала прошлое: она могла сказать те же слова Пушкину – что никакой француз не мог отдалить ее от него.
Петр Петрович поднялся, на ослабевших ногах, минуя гостиную, прошел в кабинет и там, скрываясь ото всех, плакал, как ребенок.
Зимой 1837 года он, ротмистр кавалергардского полка, был увлечен Идалией Григорьевной Полетикой, внебрачной дочерью Григория Александровича Строганова и графини д'Ега. Муж Идалии, которого в свете называли "божьей коровкой", – его начальник. В гостях у общих знакомых Идалия, взяв под руку Ланского, спросила значительно:
– Вам, Петр Петрович, могу я доверить чужую душевную тайну? И согласитесь ли вы из любви ко мне помочь в одном сердечном деле?
Он ответил красавице, что готов для нее на все и будет нем как рыба. Тогда Идалия пояснила, что ему придется в назначенный день охранять ее квартиру, в которой состоится свидание ее подруги и родственницы Натальи Николаевны Пушкиной и Дантеса.
Петр Петрович не был знаком с Натальей Николаевной, но когда Идалия назвала ее, соединив ее имя с Дантесом, ему стало не по себе (и до него дошли сплетни о Наталье Николаевне), но отказаться было поздно.
Квартира Идалии Полетики – в кавалергардских казармах, и Петру Петровичу было поручено прогуливаться около дома, чтобы вдруг не нагрянул тот, неусыпно следящий за четой Пушкиных, кому не следовало знать об этом свидании. Гуляя возле дома, он видел, как в окно, поднимая занавес, несколько раз выглядывала Идалия, делая ему знаки рукой, ободряюще улыбаясь и посмеиваясь. Видел, как за десять минут до условленного времени Дантес взбежал на крыльцо и исчез в дверях. Через некоторое время подъехала карета, и из нее неторопливо и спокойно вышла Наталья Николаевна. Вышла, не оглядывая улицу, – будто царица, привыкшая повелевать и верить в праведность своих поступков.
Эту царственность подметил в Наталье Николаевне Пушкин. Еще в 1834 году из Петербурга в Полотняный завод он писал ей:
Будь молода, потому что ты молода – и царствуй, потому что ты прекрасна.
Свидание длилось не более десяти минут. Наталья Николаевна вышла из дома с таким же достоинством, как и вошла, только щеки ее пылали, а излом левой брови обозначился резче.
В эти десять минут мимо никто не проходил, только ломовые лошади провезли сани с кирпичом.
Ланской был глубоко убежден, что свидание это не было радостью для Натальи Николаевны, что для нее оно оказалось полной неожиданностью – по сговору Идалии Полетики и Дантеса – и она ни в чем не уронила своего достоинства. И когда разразилась трагедия в доме Пушкиных, когда до Ланского дошли слухи об анонимном письме, сообщившем Пушкину об этом свидании, ему снова стало не по себе. Знали об этом свидании он, Идалия Полетика, Наталья Николаевна и Дантес. Кто же решился на такое черное дело?
После этой истории Ланской охладел к Идалии, но стал внимательнее присматриваться к ней. Она была хороша. С роскошными рыжими волосами, цвета темной меди, каждый раз уложенными в новую замысловатую прическу, с зеленоватыми недобрыми глазами. Ланскому она напоминала хищницу, которая, изнеженно прищуриваясь, незаметно намечает жертву и внезапно кидается на нее, выпустив острые когти. В свете она была известна своей красотой. С Пушкиным общалась еще до его женитьбы, и многие утверждали, что когда-то была она страстно и безответно влюблена в него. Своих стихов он ей не оставил, как другим женщинам, с которыми его связывали нежные чувства. Рассказывали, что когда-то она настойчиво просила Пушкина написать в ее альбом. Он не отказался и написал. Идалия прочла стихи и осталась довольна выражением чувств к ней поэта. Но один из ее гостей обратил внимание, что за подписью Пушкина стояла дата, не соответствующая времени: "1 апреля". Значит, по народному преданию, не следовало верить написанным стихам.
После свадьбы Ланского с Натальей Николаевной они встречались с Полетикой у знакомых. Встречались не как друзья, а как малознакомые люди.
Ненависть к Пушкину у Идалии не проходила. Она проявлялась особенно в ее письмах к Дантесу. Ненависть к Пушкину и нежная дружба к Дантесу, скорее похожая на любовь:
Бедный друг мой, при мысли о вашем заключении сердце кровью обливается. Не знаю, чего бы я ни дала, чтобы прийти немного поболтать с вами; мне кажется, что все, что произошло, это сон, но дурной сон, чтобы не сказать "кошмар", так как в результате я лишена возможности видеть вас… До свидания, мой прекрасный и милый узник, я не теряю надежды увидеть вас до вашего отъезда.
У вас есть дар заставлять меня плакать, но на этот раз это слезы, которые облегчают, потому что ваш подарок на память меня донельзя трогает, он больше не покинет моей руки; но я сержусь на вас, друг, за то, что вы думаете, будто стоит вам уехать, и я забуду о вашем существовании; это доказывает, что вы меня еще плохо знаете, потому, что если уж я люблю, то люблю крепко и навсегда.
Писала она и Екатерине Николаевне, жене Дантеса, когда та уже жила с мужем за границей:
Я вижу довольно часто ваших сестер у Строгановых, но отнюдь не у себя: Натали не имеет духа притти ко мне, мы с ней очень хороши: она никогда не говорит о прошлом. Оно не существует между нами; и потому, хотя мы с ней в самых дружеских отношениях, мы много говорим о дожде, о хорошей погоде, которая, как вы знаете, редка в Петербурге… Натали все хороша, хотя очень похудела. Ее дети хороши, мальчики в особенности похожи на нее и будут очень красивы, но старшая дочь – портрет отца; это великое несчастье.
Идалия Григорьевна Полетика прожила до глубокой старости. Она умерла в 1890 году, но ее странная ненависть к Пушкину не унималась до самой ее смерти. И даже когда еще при ее жизни Пушкину воздвигли памятник в Москве, она грозилась приехать и плюнуть на него.
…Венчался Ланской с Натальей Николаевной в Стрельне, где стоял его полк. Любила ли она его? Он твердо знал, что беспредельно уважала – за доброе отношение к ее детям, за любовь к ней. Она ведь так устала от одиночества, устала от долгов, трудностей быта, сложности воспитания детей, когда все надо было решать одной. Любовь пришла потом. Любовь глубокая, соответствующая летам, без страсти, как откровенно писала она ему, и от этого более прочная.
После свадьбы, как полагалось по этикету, ездили с визитами.
– Друг мой, – сказала Наталья Николаевна мужу, – я много думала о том, стоит ли к Плетневу ехать вдвоем? Не будет ли бестактным нам, счастливым, ехать к другу Пушкина?
Ланской согласился, и она поехала одна. Наталья Николаевна видела, как вначале обиделся Плетнев такому странному свадебному визиту и принял ее сухо. А провожал ее он с увлажненными глазами, целовал ей руки и от души желал счастья. Он понял ее сердечный такт, утонченное понимание обстоятельств.
Обстоятельства… Не они ли и свели Наталью Николаевну с Ланским? В Баден-Бадене, на лечении, он подружился с ее братом Иваном Николаевичем Гончаровым, который жил там с больной женой.
Наталья Николаевна заканчивала читать "Сказку о царе Салтане", в комнату уже пришла няня – приготовилась укладывать детей спать.
– Мамочка, а правда, что сказку эту придумал сам папа? – все еще не верила семилетняя Таша.
– Папа очень много сказок сочинял. Да еще каких! – за мать ответила старшая Мария.
Наталья Николаевна закрыла книгу.
– Мамочка, а можно мне ее взять с собой? – потянулся к книге Саша.
– Зачем, Сашенька? – удивился Гриша.
– А я поставлю ее на столик у кровати и ночью во сне увижу папу.
– Возьми. Только не запачкай и не помни, – с грустной улыбкой разрешила Наталья Николаевна.
И только няня увела детей, как вошла горничная и доложила:
– Петр Петрович Ланской.
"Какой Ланской? – подумала Наталья Николаевна. – Не знаю такого". И сказала с неудовольствием:
– Просите.
Она подошла к зеркалу, поправила прическу. Постояла у дверей, дав возможность горничной провести Ланского в гостиную, и вышла туда. Увидела генерала – он уже успел положить на стол, покрытый вышитой скатерью, большой сверток и конверт.
– Это письмо и посылка вам от Ивана Николаевича, с которым я имел счастье познакомиться в Баден-Бадене, – сказал Ланской и так хорошо улыбнулся, что у Натальи Николаевны мгновенно улеглось недовольство, вызванное его приходом.
Она попросила его сесть и сама села напротив, про себя отметив, что у него приятное, располагающее лицо, а манеры простые, без нарочитой развязности и мешающей скованности.
Неожиданно в гостиную, не зная, что там гость, с громким смехом ворвались дети:
– Маменька, спокойной ночи!
– Приятного сна!
– Будь здорова!
И, увидев гостя, дети смущенно замолчали.
Наталья Николаевна тоже смутилась. Она не знала, как Ланской расценит это внезапное появление детей. Но Петр Петрович встал, подошел к детям и, положив руку на кудрявую головку Гриши, сказал:
– Конечно, маман обязательно надо пожелать и приятного сна и здоровья. Тебя как зовут?
– Гриша.
– А тебя? – наклоняясь, спросил он самую маленькую.
– Я – Таша.
– Тебя, значит, назвали в честь мамы? Очень хорошее имя.
– А меня зовут Машей, – сказала старшая.
– Я знаю, – к изумлению детей и Натальи Николаевны, сказал Ланской и, посмеиваясь, указывая на Сашу, добавил: – А ты – Саша.
Дети вдруг почувствовали искренний интерес взрослого к себе. Они окружили Ланского и наперебой стали расспрашивать его, откуда он знает их имена.
– А я немножко колдун, – засмеялся Ланской, – все знаю. Знаю, что спальня у вас в самой дальней комнате. Знаю, что у Гриши есть лошадка, у Таши кукла. Маша очень любит рисовать, а Гриша умеет изображать слона.
Наталья Николаевна засмеялась и тоже подошла к детям.
– А вас как зовут? – уже смело спросила Маша.
– Петр Петрович.
В дверях стояла растерянная няня и подавала детям знаки – пора идти спать.
Наталья Николаевна почувствовала, что при этом незнакомом ей человеке она запросто, как мать, может раскинуть руки, обнять всех четверых, прижать к себе, расцеловать и отправить спать. И она это сделала.
– Приходите еще!
– Мы вам покажем свои игрушки!
– До свидания, Петр Петрович!
Генерал улыбался детям, приветливо помахивал рукой.
– Что может быть прекраснее детского общества, – сказал он Наталье Николаевне, когда они снова сели за стол друг против друга. И в словах этих она почувствовала искреннюю любовь к детям и какую-то легкую печаль, заблудившуюся в этом чувстве.
"Видимо, он бездетный", – подумала она и пожалела его, прониклась к нему горячей симпатией.
Так познакомилась Наталья Николаевна с Петром Петровичем.
Когда он уходил, она сказала с улыбкой:
– Дети приглашали вас, Петр Петрович, бывать у нас. Я присоединяюсь к их приглашению.
Ланской приезжал с визитами все чаще и чаще, он любил разговаривать с детьми, и те с удовольствием проводили с ним время, потому что детским чутьем угадывали искренность в общении с ними.
Ланской, которому тогда было 45 лет, считал себя убежденным холостяком и вначале бывал у Натальи Николаевны просто как у приятной знакомой, жалел ее, представляя, как трудно ей жить. А потом с удивлением поймал себя на том, что скучает по ней. И тогда появилась мысль о женитьбе, которую пока что он не открывал даже самым близким друзьям.
Наступила весна. Врачи посоветовали Наталье Николаевне поехать с детьми на морские купания, и она собралась вместе с Вяземскими в Гельсингфорс. Но вот и опять обстоятельства: уже были взяты билеты, в суете сборов Наталья Николаевна упала, подвернула ногу, и поездку пришлось отложить.
Ланской ежедневно навещал больную. Обычные разговоры стали задушевными. Ему, как другу, поверяла она свои заботы и тревоги.
В это время (опять судьба!) неожиданно царь назначает Ланского командиром лейб-гвардии конного полка. Ланской получает большую, отличную квартиру. Он делает предложение Наталье Николаевне.
Она часто потом вспоминала тот вечер; непонимание своих чувств, и тихую радость, и укор совести, желание подождать, разобраться во всем и лишь тогда сказать "да" или "нет". Он в присутствии Александры Николаевны сказал ей о своей любви, о нежных чувствах к детям, о том, что просит Наталью Николаевну осчастливить его и стать его женой.