Забулькал графин. Тощий мужчина отпил глоток и обернулся к президиуму. На какие-то секунды обернулся, и Андрей сразу заметил: на стареньком кителе - орден Ленина, три ордена Красного Знамени и медалей - сплошной слиток.
- А посмотрю назад, - осевшим голосом продолжал мужчина, - посмотрю назад - ребят наших все меньше и меньше. На первой встрече, в пятьдесят пятом, восемнадцать человек сидели в президиуме, а сейчас - десять. Только за этот год троих потеряли. А ведь придет день, когда кто-нибудь из нас и в зале-то останется один…
- Когда-нибудь вообще никого не останется! - заворочался на стуле прямо перед Андреем полный, с блестящей лысиной мужчина.
- Вообще ни одного участника войны, - уточнил профессорского вида старик в очках.
- Участник войны - понятие растяжимое. Всем досталось. А рабочий - не участник, по-вашему? Ну-ка, постой полсуток у станка с пустым животом… Да еще под бомбами…
- Правильно. Вот я и говорю, все военное поколение сходит на нет…
- А как же иначе - диалектика…
- Диалектика - оно верно, а вам не кажется, что вместе с человеком умирает и его время? Что самое главное в нашей биографии? Война…
- Вы хотите сказать, что вместе с последним участником войны умрет и память о войне?
- В какой-то степени - да. То, что останется в книгах и фильмах, - это уже вторичное, так сказать, отраженный свет. Одно дело - смотреть по телевизору фильм о блокадном голоде и попивать чаек с пирожным, а другое - самому делить на шестерых стограммовый кусочек хлеба. Одно дело - лежать под бомбами, а другое - читать про бомбежку под уютным торшером…
- Так затем и страдали, чтобы детям жизнь досталась посветлее и потеплее…
- Не спорю. А все же спасибо хотелось бы услышать и от правнуков. Будущая-то жизнь… рождена вчерашней смертью…
Председательствующий постучал по графину карандашиком - услышал спор этих двоих, - и они замолчали и сидели, насупившись, делая вид, что слушают выступавших, но, наверное, что-то мучило их обоих, потому что мужчина профессорского вида, не выдержав, опять заговорил:
- Вам не приходило в голову, что память поколений работает, как трансформатор? Главным образом понижающий напряжение. А хотелось бы с повышением.
- Но ток-то все равно бьет… - Лысый усмехнулся. - Вы же помните гражданскую войну, хотя родились в год ее окончания.
"Нет, пожалуй, лысый больше похож на профессора", - подумал Андрей.
- Так мы договоримся до того, что помним Бородинское сражение, - хитровато блеснул очками второй мужчина.
- А что? Помним! Люди уходят вроде бы поодиночке, а получается - целыми поколениями. Поротно и побатальонно, выполнив на этом свете свою боевую задачу… А знамена… - Лысый поискал глазами, повертел головой и вдруг обернулся к Андрею: - А знамена оставляем вот этим…
Андрей залился краской, опустил глаза.
Коренастый мужчина, едва выглядывающий из-за трибуны, рассказывал о каких-то пэтээрах, стрелявших по танкам, о том, как, переправившись через реку всем батальоном, они остались в живых на том берегу лишь втроем - и тут выяснилось, что третий не кто-нибудь, а вот этот самый лысый, минуту назад доказывавший свою причастность к Бородинской битве. Трудно было поверить, что эти люди, отяжеленные возрастом, бросались под танки, переплывали ледяные реки, бежали к рейхстагу по смертоносной площади. Андрею казалось, будто они рассказывали не о пережитом, а о прочитанном или виденном в кино.
Его взгляд намагниченно соприкоснулся со встречным из зрительного зала. Подавшись вперед, похожая на старенькую учительницу женщина во втором ряду с двумя блеснувшими на кофточке медалями долго не сводила с него глаз, но, приглядевшись, Андрей понял, что она смотрит как бы чуть-чуть мимо, и догадался, что ее интересует знамя. Она словно прощупывала, перебирала каждую складку и даже как будто шевелила губами, пыталась прочесть вышитую на знамени надпись; наверное, это было очень трудно - женщина щурилась и все больше высовывалась над плечами сидевших в первом ряду.
"Что это она?" - удивленно подумал Андрей.
А женщина, вдруг вскрикнув, вскочила с места и бегом бросилась к сцене. Споткнувшись, перескочив две ступеньки, она кинулась к знамени и, с глухим стуком упав на колени, схватила бахромистый край полотнища, прижалась к нему губами. Андрей услышал рыдание. Он хотел наклониться, помочь встать и уже было нагнулся, но что-то остановило его, и, цепенея от неловкости, от несуразности положения, в котором оказался, Андрей остался стоять как было положено по инструкции, по стойке "смирно".
Зал оледенело молчал. Молчал и сбитый с толку очередной оратор. Председательствующий подошел к женщине, взял ее под локоть, помог встать и, с неловкой улыбкой о чем-то спросив, усадил рядом.
- Товарищи! - сказал он, постучав по графину карандашиком. - Продолжим заседание. Ничего особенного… Просто человек узнал свое знамя…
Андрей вспомнил то, что по пути сюда замечал лишь мимолетно. Указатели воинских частей, расставленные в парке, вели не просто к полкам и дивизиям, а к знаменам. Ну да, к знаменам. Он же видел, как они вспыхивали, рдяно светились среди деревьев. Люди искали свои знамена.
И еще Андрей подумал о том, почему эти взрослые, пожилые люди, почти уже совсем старики, не стеснялись своих чувств. Почему им не стыдно слез… И почему эта встреча, такая внешне радостная встреча ветеранов дивизии, чем-то очень похожа на прощание… Да-да… Встречаясь, они и прощаются. Вот не пришли трое, сидевшие за этим столом в прошлом году… А эта женщина?! Что значит - узнала знамя? Когда и где она видела его последний раз? А поколения действительно уходят поротно, побатальонно?
- Продолжим!.. - опять постучал карандашиком председательствующий.
10
Задание командира роты было выполнено, и, прежде чем вернуться в роту, раздобревший Матюшин своей сержантской властью разрешил погулять, поразвлечься полчаса - не каждый день и даже не каждое увольнение удается попасть в парк культуры и отдыха.
Народу в парке прибавлялось. Толпы, несметные, как после футбольного матча, вливались в арку и, бурля, растекались по дорожкам. Воинские части, расквартированные на эстрадных площадках, в читальных павильонах и просто на зеленых лужайках, с каждым часом получали подкрепление, и уже не один, а несколько оркестров перекликались трубами, и то тут, то там возникающие песни перебивали одна другую.
Немного отстав, Андрей перешел ажурный мостик и влился в толпу, которая в странном, безмолвном любопытстве разглядывала что-то возле прицепленного на куст боярышника указателя стрелковой дивизии.
Андрей протиснулся дальше и увидел посреди толпы девушку. Она стояла, потупив глаза, словно чего-то смущаясь, а когда подняла их, очутившийся совсем близко Андрей успел перехватить ее темный, как ему показалось, с золотистыми искорками взгляд.
"Глаза с веснушками", - сразу подумал Андрей, но в этих глазах держалась какая-то очень взрослая дума, не соответствующая скуластенькому, со вздернутым носиком личику. Что-то девчоночье и одновременно мальчишечье было в ней, может, потому, что и пострижена она была "под мальчика" - светлые завитушки, наверное непослушные гребню, проявляли полную непокорную самостоятельность.
Глаза с веснушками словно бы вспыхнули от соприкосновения с человеком, нарушившим неподвижность толпы, и Андрей заметил, как, оживясь, они скользнули по необычной его форме, на мгновение задержались на аксельбантах и тут же словно погасли, потеряли всякую заинтересованность.
И только сейчас Андрей обратил внимание на то, что разглядывала толпа. Девушка прижимала к груди лист ватмана с приклеенной к нему фотографией. Наискось лист пересекала надпись, выведенная синим фломастером.
"Кто помнит?" - прочитал Андрей.
С фотографии, как бы через залитое дождем стекло, смотрел парень в гимнастерке и фуражке, чуть сдвинутой набекрень. Черты лица были размыты, только глаза остались черными, словно проникающими сквозь лист, и с них не слиняла та смешливость, которую много лет назад секундно перехватил и запечатлел объектив аппарата. Парень был примерно того же возраста, что и Андрей, и, если бы не военных времен форма, - солдат из соседнего взвода.
"Кто помнит? - было старательно выведено круглым девичьим почерком. - Рядовой отдельного лыжного батальона 20-й армии Сорокин Николай Иванович. Пропал без вести в декабре 1941 года, под Москвой".
Кто помнит?
Было что-то непонятное, неправдоподобное в этой девчонке, державшей фотографию бойца почти у груди, на ладонях, как держат икону. Было странно видеть девчонку в лакировках, снежно белевших на зеленой шелковистой траве, здесь, в парке, под искрящимся полуденным майским небом. При чем тут фотография? Кто он ей, Сорокин Николай, пропавший без вести где-то под Москвой? Почему спустя тридцать с лишним лет они очутились вместе?
"Наверное, отец", - предположил Андрей и тут же усомнился - не могло быть у этой восемнадцати - двадцатилетней девочки отца, воевавшего в ту войну. Она была, наверное, как и он, пятьдесят шестого, ну, пятьдесят седьмого года рождения.
Андрей хотел спросить ее, но почему-то оробел, смутился, отступил в толпу и стал прислушиваться к разговорам. Толпа приглядывалась, толпа вспоминала.
Рябоватый, в оспинках, как в горошинах, мужчина отставил прямую, негнущуюся ногу, склонил голову, всматривался:
- Сорокин… Сорокин… Был у нас во взводе один - Ванька Сорокин. Ох и наяривал на гармони! Особливо в тот вечер, как будто знал, что последний раз. Под Салтыковкой похоронили. Я потом к его матери заезжал…
Стоявший рядом мужчина в шляпе прищурился близоруко, пыхнул сигаретой:
- Сорокиных-то - их как Ивановых да Петровых. Поди-ка вспомни. А всяко могло быть. Я вот получил пополнение за полчаса до боя и списка-то написать не успел… Какое мне было дело - Сорокин он или Смирнов? Численный состав определил, рассчитал по порядку номеров и - в атаку. А потом восьмерых недосчитался…
И он замолчал, опять глубоко затянулся сигаретой, закашлялся, заморгал: то ли дым глаза ел, то ли никак не мог он простить себя за тот бесфамильный список.
Девушка вздрагивала ресницами, чутко ловила эти слова, и темно-карие, - теперь Андрей отчетливо видел, что темно-карие, - с золотыми веснушками глаза ее то освещались внутренним светом, то гасли, осторожно перебегая с лица на лицо. Да, она была очень мила и даже, может быть, красива, с хорохористыми, какими-то взбалмошными завитками мальчишеской прически. Интересно, долго она еще будет здесь стоять? С этой непонятной фотографией?
Андрей подвинулся вперед, рука сама потянулась к фотографии, и он тихо, чтобы не слышали другие, спросил:
- И вы Сорокина, да?
Он шагнул непроизвольно, неосознанно и тут же об этом пожалел. Девушка медленно обернулась на его слова с тем выражением раздражения, уже знакомым Андрею, когда любой вопрос воспринимается лишь как желание завязать разговор; ее глаза подернулись холодком. Девушка отвернулась.
- Вы меня не так поняли, - покраснев, пробормотал Андрей. - Я просто хочу вам помочь. Я могу…
Зачем он это сказал?
Любопытство и надежда мелькнули в ее глазах, и, неприступные за минуту до этого, они широко раскрылись и впустили Андрея. Девушка свернула ватманский лист в трубку и медленно, как бы приглашая Андрея, пошла по дорожке, ведущей к выходу из парка.
- Он вам кто? Дед? - спросил Андрей, пристраиваясь рядом.
- Нет, - с недоверчивой улыбкой приглядываясь к Андрею, сказала она.
- Тогда… дядя…
Теперь засмеялись ее глаза. Ей, наверное, нравилась эта загадка. Завитушки на лбу подпрыгнули, она кокетливо покачала головой:
- А вот угадайте!
- Зачем гадать? - деловито проговорил Андрей. - Нужны данные, и все…
- Данных почти нет… Это же последний его адрес: лыжный батальон. А вы что, - резко обернулась она, - имеете к этому отношение? Вы где служите? Эти аксельбанты… Кто носит такую… - она поискала слово и рассмеялась, - гусарскую форму?..
Андрей вспыхнул, но не подал виду, что оскорбился.
- Я служу в роте почетного караула, - неожиданно прямо сказал он. - И мы имеем возможность… Разрешите, спишу данные…
- Это что же за рота? Ах да! - Поджав губы и нарочито нахмурив брови, но не скрывая насмешки, она всплеснула руками: - Встречаете королей и герцогов? - И сразу же посерьезнела: - Пишите!
Андрей с готовностью достал записную книжку, отлистал страничку с буквой "С".
- Почему вы решили, что я на "С"? - спросила она с удивлением.
- Я не вас, я его… - пробормотал уличенный Андрей, показывая на ватманскую трубку.
- А я так и поняла, - кивнула она, дрогнув завитушками.
- Так как? - настороженно, боясь, что его стратегический замысел, уже разгаданный, сорвется, спросил Андрей.
- Вот, - сказала девушка, - Настя… Можете позвонить… - И назвала номер телефона.
- Спасибо, - проговорил Андрей. За что он сказал спасибо?
К ним гуськом подходили Матюшин, Сарычев и Патешонков.
- Вы куда провалились, Звягин? - начальственно спросил Матюшин, но, взглянув на девушку, осекся и сказал мягче: - Пора ехать в роту!
- До свидания, - произнес Андрей, желая сейчас одного: чтобы Настя осталась, чтобы не пошла с ними - все-таки у Матюшина вид был параднее да и сам он куда симпатичнее.
- Жду, - подала легкую руку Настя. - До свидания…
До конца аллеи они молчали. Первым не выдержал Матюшин:
- За такие штучки два наряда дают… Мы всесоюзный розыск хотели объявлять.
Андрей не ответил, все ощупывал в кармане записную книжку.
- И когда успел закадрить? От хлопец!.. Поделился бы опытом! - с одобрением посетовал Сарычев…
Поздним вечером, выбрав момент, когда опустел кабинет командира роты, Андрей тенью проскользнул в дверь, подскочил к телефону и набрал уже заученный наизусть номер.
Два гудка он ждал. Нет, два с половиной. Кто-то снял трубку там, далеко-далеко, в сверкающем огнями городе, и ее, да-да, ее голос приглушенно вымолвил:
- Алло!..
Андрей затаил дыхание, боясь потревожить микрофон, выдать себя.
- Алло!.. - с беспокойством повторил голос.
Это была она.
11
В казарме ты все равно как на рентгене. Глаза друзей просвечивают насквозь. Линьков шмыгнул носом хитровато:
- Послушай, Звягин, ты, никак, в спортлото выиграл?
И сам себя Андрей чуть с головой не выдал. Однажды на вечерней прогулке он, не обладавший особым музыкальным слухом, без команды, опередив запевалу, вдруг затянул: "Не плачь, девчонка, пройдут дожди". Рота, растерявшись на минуту от такой инициативы, нестройно подхватила, и, когда, выдохнув припев, снова прислушалась, лейтенант Гориков неожиданно подбодрил новоявленного запевалу:
- Продолжайте, Звягин!
Андрей осмелел, взял увереннее, тоном пониже, и эхом ударилось в забор, заметалось в такт вечерним усталым шагам: "Солдат вернется, ты только жди…"
Откуда роте было знать, что Андрей пел о Насте и что, заглядывая в уютные огни "гражданских" окон, сиявших над забором, он мыслями был уже в увольнении, рядом с ней.
…Они встретились возле метро "Университет" без двух минут одиннадцать. Андрей выскочил в стеклянные двери и сразу увидел Настю: ожидая его, она стояла напротив дверей в синем брючном костюме - похожая и непохожая, совсем другая, чем тогда, в парке. Что-то незнакомое появилось в ней, и в то же время она стала словно бы проще, доступнее. Андрей уловил почему - Настя не держала в руке ватманского листа с фотографией солдата, и они как будто освободились от кого-то лишнего, мешавшего им нормально разговаривать. Почему тогда он так обрадовался, что с ней нет фотографии?
Она, наверное, забыла, подумал Андрей, и очень хорошо, что забыла, потому что и он тоже совсем забыл, ничего не успел узнать. Да и что он мог сделать…
- Вы первый раз на Ленинских горах? - просто спросила Настя.
- Я в Москве-то, можно сказать, впервые, - признался, смутясь, Андрей.
Они молча пошли вдоль прямого, похожего на огромную аллею проспекта - на тротуаре лежал опавший яблоневый цвет, его, наверное, не успевали подметать дворники. Цвет был густой, пушистый и такой свежий и белый, что от него, казалось, веяло острым холодком первого снега. "Как хорошо тут! - думал Андрей. - Лишь бы она не спросила…"
- Мы идем на мое любимое место, - проговорила Настя. - Вы лес любите?
Он не понял, почему она спросила именно о лесе. Может быть, потому, что в это время они проходили мимо молодых, с зеленоватыми стволами, уже подстриженных тополей, сладко пахнувших первой листвой. У тротуара стояла шеренга голубых елей, таких нарядно-торжественных, словно они сами только что притопали сюда из-под Кремлевской стены.
- Вот мы и пришли, - сказала наконец Настя.
Прямо перед Андреем из темно-зеленого, островерхого хоровода елей устремилось к небу, ввинчиваясь в синеву шпилем, знакомое и непривычно близко увиденное здание. Квадратики бесчисленных окон, уменьшаясь, убегали вверх, как точки на светящейся рекламе.
- Узнаете? - загадочно спросила Настя.
- Университет!
- А вот и не угадали, - засмеялась она. - Это же настоящий орган! Правда? Вот те колонны, карнизы, как трубы… разных регистров. А музыку слышите? - Настя приложила палец к губам, помолчала и, не выдержав, рассмеялась: - Вот вам моя тайна. Правда, интересно? Только отсюда, с этого места, можно увидеть университет вот таким…
По аллее из незнакомых, южных, похожих на кипарисы деревьев они вышли к гранитному парапету, возле которого толпилось множество людей, наверное приехавших сюда на автобусах, что с распахнутыми дверцами поджидали рядом.
- Смотрите, - проговорила Настя, отступив, пропуская его вперед, как бы на лучшее место.
Внизу, за сбегающими с крутого обрыва липами, макушки которых густо обволокло зеленым дымом листвы, голубела, чешуйчато поблескивала в привольном изгибе Москва-река. Она была здесь широкой, берега перехватил легкий, воздушный полумесяц моста.
Деревья ветвились свободно, не по-городскому, многие из них были уже старыми, но даже самые высокие покачивали верхушками далеко-далеко внизу. От деревьев, от реки Андрей перевел взгляд дальше, и ему почудилось, что он слышит музыку. Как в огромной чаше, окаймленной лентой реки, тысячами, а может быть, миллионами окон сверкал на солнце город. Как будто звездное небо упало и вдребезги разбилось о дома. И Андрей с Настей стояли не на смотровой площадке, а на крыле гигантского самолета, что упруго парил над великим городом.
Над Москвой великой, златоглавою,
Над стеной кремлевской белокаменной…
Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тучки серые разгоняючи,
Заря алая подымается;
Разметала кудри золотистые,
Умывается снегами рассыпчатыми,
Как красавица, глядя в зеркальце,
В небо чистое смотрит, улыбается.
В сизой дымке Андрей едва различил маковку колокольни.
- А это правда, будто фашисты хотели затопить Москву? - спросила Настя.
Андрей ничего об этом не знал, и сам вопрос показался ему нелепым: как это можно - затопить такой огромный город? Это же целое море воды надо… И зачем?