- Мы, чтобы узнать неизведанное, обращались к богам, к Внешним силам. Разве у вас нет своих богов, которые все знают?
- Быть может, где-то и существуют всезнающие боги, но в натуре человеческой - все познавать самому.
- Значит, вы пытаетесь делать то, что должны делать боги, - продолжал свое Кагот.
- Ну почему же?
- Потому что богам легче путешествовать, перемещаться в пространстве и даже во времени. Их не удерживают ни льды, ни непогода, ни огромные расстояния…
- Но мне интереснее и приятнее узнавать о неизведанном собственным путем, - возразил Амундсен, - так сказать, делать божественное дело своими силами.
- А вы не страшитесь, что боги разгневаются за то, что вы вторгаетесь в их дела?
- Если боги достаточно мудры, то они, наоборот, должны быть на моей стороне и помогать мне, - с улыбкой ответил Амундсен. - Разве вам не помогают ваши боги?
- Они помогали мне, - сказал Кагот, - но для этого мне пришлось убить человека.
- Как - убить человека? - вздрогнул Амундсен.
- На пути к какой-нибудь жизненной вершине человеку иногда приходится переступать через жизнь другого человека, - тихо ответил Кагот. - Чтобы занять место, которое занимал в жизни великий Амос, мне пришлось собственными руками лишить его жизни…
- Но это же преступление!
- Нет, это у нас не считается преступлением. Это обычай, человеческий обычай. Считается, что через это ко мне придет такое могущество, что я смогу спасти другие жизни. Я и вправду иногда спасал… Но не мог спасти самую дорогую для меня жизнь, жизнь моей любимой жены Вааль. Боги не вняли моим мольбам…
Слова Кагота внесли странное замешательство в душу Амундсена. Он никак не мог предположить, что именно здесь, с этой неожиданной стороны ему заново напомнят о трагедии Скотта… Как сказал Кагот? "На пути к какой-нибудь жизненной вершине человеку иногда приходится переступать через жизнь другого человека"? Но ведь Кагот понятия не имеет о Скотте, о том безжалостном соревновании в ледяной, самой безжизненной на земле пустыне. А может, кто-то из членов экспедиции рассказал?
- Вы знаете, - начал он осторожно, - что я побывал на южной вершине Земли?
- Слышал, - ответил Кагот, - но мой разум отказывается верить этому и представить такое путешествие.
- А как я туда шел, с кем плыл, знаете об этом?
- Нет.
- Знакомо ли вам имя капитана Скотта?
- Впервые слышу…
- Он погиб на пути от Южного полюса, - тихо сказал Амундсен, - и находятся люди которые ставят его гибель мне в вину…
- Но ведь вы не виноваты? - спросил Кагот.
- Не виноват, - подтвердил Амундсен.
- И не чувствуете своей вины?
- Не чувствую…
Кагот тяжело вздохнул.
- У меня по-другому: все говорили, что я не виноват в смерти Амоса, что это так и должно быть, потому что таков закон жизни… А я все-таки чувствую вину. И понимаю, что только спасением других жизней я могу искупить эту вину, заглушить боль, которая гложет меня на протяжении многих лет.
- Да, я вам сочувствую, - сказал Амундсен.
- Я виноват перед людьми, которые поверили в меня. И очень возможно, что они ищут меня, чтобы убить. Тот, кто избран высшими силами для особой жизни, должен или нести свое бремя до конца, или же уйти. Отступника ждет смерть.
- Вы опасаетесь за свою жизнь? - спросил Амундсен.
- Не столько за свою, сколько за жизнь дочери, - признался Кагот.
- Вы можете чувствовать себя на моем корабле в полной безопасности, - сказал Амундсен. - Что касается вашей дочери, то надо взять ее сюда. Думаю, что она не обременит вас, а тем более нас. Наш корабль пользуется покровительством норвежского короля, и на этой маленькой территории Норвегии действуют законы нашей страны, защищающие честь, достоинство и жизнь человека.
- Я вам очень благодарен, господин начальник. - Кагот низко склонил голову перед Амундсеном.
- А теперь идите спать, - мягко сказал Амундсен. - Ведь вам рано вставать.
Кагот ушел. Амундсен долго смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за тяжелой, обитой для тепла оленьими шкурами дверью, ведущей во внутренние помещения корабля.
В сентябре 1909 года до Амундсена дошла весть о покорении Северного полюса. До этого он хотя и догадывался о возможных соперниках в достижении вершины Земли, но не придавал им большого значения, исходя из опыта собственных арктических путешествий и тщательного изучения предшествующих экспедиций. Все попытки достичь полюса по льду заканчивались полной неудачей прежде всего потому, считал Амундсен, что льды Ледовитого океана не представляют собой единого, цельного поля. Этот дрейфующий, иногда со значительной скоростью, разнородный лед часто пересечен открытыми водными пространствами, а также грядами непроходимых торосов. Поэтому, по его твердому убеждению, единственным научно обоснованным способом достижения Северного полюса оставался дрейф на специально оборудованном корабле, "Фрам" продрейфовал достаточно близко от желанной цели, чтобы, имея нужное количество собак и снаряжения, достичь полюса с корабля.
Возможное покорение Куком или Пири Северного полюса ставило по-иному цели экспедиции Амундсена, хотя он с самого начала подчеркивал, что для него главным является сбор научных данных, а не спортивные рекорды. Но он также прекрасно понимал, что авторитет полярного путешественника, идущего следом за другими, достигшими более впечатляющих с точки зрения обывателя результатов, намного ниже авторитета того, кого с самого начала называют героем.
Оставался Южный полюс. Однако Амундсен не торопился обнародовать свой план, памятуя о том, что неудача и даже промедление в достижении объявленной цели могут повредить его репутации не только как человека, верного слову, но и как серьезного исследователя. Он знал, что к Южному полюсу снаряжается английская экспедиция во главе с капитаном Скоттом. Ему также стало известно, что японская антарктическая экспедиция на корабле "Кайнан Мару" под руководством лейтенанта Шираса намеревается заняться исследованием Земли Короля Эдуарда VII.
Итак, "Фрам" взял курс на Антарктику. Во время недолгой стоянки в Австралии Амундсен послал письмо капитану Скотту, извещая его о своем намерении предпринять попытку достижения Южного полюса. Во время зимовки в Китовой бухте была тщательно и скрупулезно подготовлена санная собачья экспедиция, устроены запасные продовольственные базы. Конечно, элемент соревнования между Амундсеном и Скоттом существовал, и было бы нелепо утверждать, что Амундсен не хотел быть первым.
Достижение Южного полюса было настоящим триумфом. Вернувшись в Норвегию, Амундсен узнал подробности гибели экспедиции капитана Скотта. Из сохранившихся дневников Скотта явственно следовало, что англичанин предчувствовал свою гибель, понимая преимущества более тщательной и научно обоснованной подготовки экспедиции Амундсена. Потом начались нападки английской печати, отдельных весьма заметных и влиятельных лиц… Самым тяжелым был упрек в косвенной вине в гибели членов английской экспедиции.
"Это была честная схватка", - не раз повторял Амундсен, но время от времени в глубине души чувствовал, что уж ничего не поделать с той зловещей тенью, которая иной раз задевала его своим краем, - тенью трагической гибели экспедиции Роберта Скотта.
А тут еще напоминание с неожиданной стороны - от неграмотного чукчи, шамана, исповедующего самую дикую религию. А может быть, он какими-то своими неизведанными путями почуял в нем, Амундсене, существование этой глубоко спрятанной душевной боли? Как это он сказал? "На пути к какой-нибудь жизненной вершине человеку иногда приходится переступать через жизнь другого…" Но что мог сделать Амундсен? Отказаться от своего намерения достичь Южного полюса и подождать, пока это сделает Скотт? По какому праву? Почему? Англичане считают, что он поступил неблагородно. Значит, благородство заключается в том, чтобы седеть дома возле хорошо протопленного камина и, покуривая трубку, следить за тем, что делается в мире, узнавать из газет об открытии неведомых земель, покорении недоступных вершин, далеких морей? Или же согласиться с несправедливым, полным высокомерия мнением, что только англичанину доступно исследование новых земель и морей и только Великобритания, имеющая многовековой опыт покорения стран и народов, может претендовать на приоритет в географических открытиях?
В сознании Амундсена уживались и чувство глубокой правоты, и чувство вины… Что же делать? Может быть, сказанное бывшим шамянпм все-таки споаведливо?
В то утро после ночного разговора Кагот выглядел обычным, ночная бессонница нисколько не отразилась на его облике. А может быть, это объяснялось еще и тем, что европейский глаз еще не научился распознавать на внешне бесстрастном лице эскимоса или чукчи его душевные движения? По заведенному порядку он сообщил начальнику о предстоящей отлучке с борта судна.
- Надо взять свежее нерпичье мясо и печенку, - сказал Кагот, для разнообразия меню иногда готовивший блюда из свежей нерпы. Особенной любовью членов экспедиции пользовалась нерпичья печенка, тушеная или жареная, с рассыпчатым рисом.
Кагот взял для обмена два фунта муки, несколько кусков сахара, любимый ребятишками Амоса яблочный мармелад и ко всему этому присовокупил еще две пачки табака.
21
Кагот спустился на лед и медленно зашагал к ярангам, стоящим на высоком берегу. Тишина прошедшей ночи как бы простерлась и на наступивший день, на разгоревшуюся зарю. Сегодня солнце уже заметно поднимется над горизонтом и будет часа полтора ослепительного снежного света. На этот случай Кагот захватил очкиконсервы с зелеными стеклами. У него имелось и чукотское приспособление, представляющее собой кожаную полоску с узкой прорезью для глаз, оно отлично предохраняло от снежной слепоты.
Кагот знал, что сегодня все мужчины дома: вчера у них был тяжелый, но добычливый день. Першин протащил мимо "Мод" трех привязанных друг за другом нерп. Хорошая добыча и сравнительно спокойная зима радовали сердца людей, и все было бы, наверное, прекрасно, если б не тревожные мысли о том, что и погода, и охотничья удача, и вообще жизнь - вещи непрочные, непостоянные и всегда надо ожидать какой-то перемены.
Кагот сначала зашел в ярангу Каляны.
Возле мехового занавеса большого полога на бревне-изголовье сидел Першин и чистил винчестер. Рядом с ним Айнана играла острконечными патронами. Каляна снимала жир с нерпичьих шкур и была вся перемазана кровью. Першин внешне сильно изменился по сравнению с тем, каким приехал в становище. Он отрастил густую мягкую бороду, начинающуюся у самых скул.
- Атэкай! Атэкай! - обрадовалась Айнана и бросилась навстречу отцу.
Каждый раз, когда Кагот смотрел на дочку, он видел в ней черты ушедшей навсегда Вааль. И тогда на его глаза навертывались слезы, щипало в носу и в груди возникала боль.
- Я всю печень оставила тебе, Кагот, - сказала Каляна. - Пусть тангитаны едят.
- Я возьму здесь две, - сказал Кагот, - а еще две у Амоса. Чтобы все было поровну.
- Хорошо, пусть будет так, - согласилась Каляна.
- Как в море? - обратился Кагот к Першину.
- Дрейфующий лед нынче отдалился, - начал Першин. Он говорил со знанием дела, словно всю жизнь только тем и занимался что бил нерпу на льду. - Припай нарос, и к открытой воде далеко идти. Только откроется вода - тут же замерзает. Опасно ходить по льду. Зато нерпы много. Хорошо охотиться!
Кагот пожалел, что не может ходить на охоту. Надо как-нибудь отпроситься у начальника на день и выйти на лед. Так ведь можно и позабыть, как добывается нерпа: не всю же жизнь быть ему поваром у Амундсена!
Казавшаяся издали непонятной и даже привлекательной жизнь на тангитанском корабле оказалась, в общем-то, однообразной, очень размеренной. Это впечатление усиливалось еще и тем, что начальник экспедиции требовал выполнения всех работ точно по часам. Особенно это касалось времени приема пищи. Задержка хотя бы на несколько минут вызывала его недовольство, и он делал строгий выговор. Но Кагот приноровился подавать и завтрак, и обед, и ужин в точно назначенный час или даже чуточку раньше, чтобы избежать упреков.
- Следов белых медведей немного, - продолжал Першин, - но они есть, особенно возле прибрежных скал.
- Будьте осторожны, - предупредил Кагот, - это скорее всего медведица с детенышем. Может подкрасться сзади и напасть.
- Амос мне тоже говорил, - сказал Першин. - Когда я того медведя убил, мне показалось, что теперь мне ничего не стоит добыть иследующего. А вот не попадаются.
- Белый медведь - редкая добыча, - заметил Кагот. - Когда какой год выпадает. Но к весне звери могут появиться.
Каляна подала чай, и мужчины приступили к основательному чаепитию с сахаром. Налили и Айнане в плоское блюдечко, чтобы не обожглась, и дали большой кусок сахара. Девочка пила как большая, засунув сахар за щеку. Втянув в себя весь чай, она вынимала сахар и клала его на столик, ожидая, пока ей нальют еще.
- Как дела с обучением грамоте? - поинтересовался Кагот.
- Туговато идет, - ответил Першин. - Ведь, по сути, мне приходится обучать не чукотской, а русской грамоте.
- Однако вижу, что у вас-то чукотский язык хорошо пошел, - заметил Кагот.
- У меня хорошие учителя, - улыбнулся Першин. - Учат все время. По-русски ведь не с кем говорить.
- Меня тоже учат грамоте, - признался Кагот.
Першин заметно удивился этому.
- А какой грамоте? Норвежской?
- Пока непонятно какой, - ответил Кагот. - Но мне больше нравится счет и числа… Вот я все хотел спросить у вас: у корабельных тангитанов тоже есть поэты или они только у русских?
- Поэты есть у всех народов, - ответил Першин. - И у норвежцев и у англичан. Я даже уверен, что они есть и у вас. Ведь тот, кто сочиняет песни, тоже поэт. А песни у вас есть, не правда ли?
- Песни-то есть, но в них мало слов, - вздохнул Кагот.
- А разве в вашем языке нет похожего на то, что я читал вам из Пушкина, Блока? - спросил Першин.
- Может быть, и есть, - неуверенно ответил Кагот, - но этошаманские заклинания, и они исходят не от человека, а от Внешних сил.
- Как это? - не понял Першин.
- Внешние силы как бы тоже говорят человеческими словами, но через избранного, через шамана, - объяснил Кагот.
- Значит, шаман и есть поэт! - весело заключил Першин.
Кагот покачал головой. По учителю выходит, что и он, Кагот, тоже является поэтом, как те тангитаны, которые сложили слова про зимнюю дорогу или про звезды, но Кагот сомневался в этом.
Внешне в яранге ничего не изменилось. На прежнем месте висел гостевой полог, свидетельствуя о том, что мечты хозяйки заполучить мужчину в большой полог пока остались неосуществленными. Это несколько озадачило Кагота, который до встречи с членами экспедиции Амундсена и до приезда Першина видел в мужчинах-тангитанах людей, весьма жадных до женщин, не брезгующих часто и старухами. Может быть, эти мужчины как-то иначе устроены? Но телесное устройство членов экспедиции Амундсена ничем существенным не отличалось от его, Кагота, точно так же как и Першина, которого он видел голым в корабельной бане. Странные люди… И не похоже, чтобы брезговали. Наоборот, в кают-компании часто слышались слова похвал и Калине, и жене Амоса Чейвынэ, и особенно юной Умкэнеу.
Должно быть, эти тангитаны принадлежали к роду особо стеснительных или очень преданных своим женам.
- Жена у вас есть? - спросил Кагот.
- Не успел я жениться, - почему-то с виноватой улыбкой ответил Першин.
- А собираетесь?
- Когда-нибудь придется…
- Здесь будете жениться или у себя в Петрограде?
- Это уж как судьба решит…
- Это верно, - вздохнул Каготи засобирался. - Ну, я пойду: мне еще надо соседей навестить.
Возле яранги Амоса катались на санках Эрмэн и Илкэй. Детишки кинулись на гостя с криком:
- Дядя Кагот! Дядя Кагот! Ты принес нам тангитанские сладости?
- Принес, принес! - весело ответил Кагот, чувствуя себя благодетелем, человеком, приносящим радость не только взрослым, но и детям. Он уже привык к своему новому положению. В становище каждый приход Кагота означал пополнение оскудевших запасов муки, чая и сахара, которые хотя и считались лакомством и не определяли главного содержания питания, но, однако, без этих продуктов жизнь уже казалась пресной.
Амос чинил нарту, пристроившись у ярко горящего костра. Чейвынэ занималась исконно женским делом - с помощью каменного скребка, насаженного на деревянную ручку, очищала нерпичью шкуру.
- Амын етти! - приветствовал гостя Амос. - Какие новости?
- Новостей особых нет, - степенно ответил Кагот, присаживаясь на китовый позвонок и развязывая мешок с подарками. - Вот кое-что принес вам и ребятишкам. Он подал мальчику и девочке по конфете, а остальное Чейвынэ. - Счету меня начали обучать.
- Счету? - переспросил Амос. - Для чего это?
- Ну, для того, чтобы знать число вещей.
- Много вещей у тебя завелось?
- Не так чтобы много, но кое-что есть, - ответил Кагот. - Но счет не для этого.
- Ты говорил, что тангитаны все меряют, - сказал Амос. - Им это для чего-то надо. А тебе зачем? Тоже мерить будешь?
- Может, и придется, - туманно ответил Кагот. - А разве русский учитель не учит счету?
- Вроде бы учит, - вспомнил Амос. - Но это так, баловство и развлечение для детей.
- У меня это серьезно, - сказал Кагот. - И чувствую, что за этим большое дело…
- Может быть, и так, - кивнул Амос, отодвигая в сторону нарту. - Чейвынэ, уж коли свежий чай появился, давай-ка попьем.
За чаем разговор продолжался. Амос рассказал о подвижках льда на границе припая и дрейфующих ледовых полей и снова вернулся к делам в становище.
- Все хорошо было бы с этим учителем, но странный он человек, - заметил Амос.
- Да, - кивнул Кагот, - Я это тоже почуял: он так и спит в гос-тевом пологе, не переселился в большой.
- Но главное в другом: он все время манит.
- Куда манит? - заинтересовался Кагот.
- В будущее, - многозначительно ответил Амос, - О чем бы ни зашел разговор, он все переводит на будущее. Будто только-только началась жизнь и все самое главное, самое интересное, самое красивое. - впереди!
- Это интересно…
- И будто это новое начало жизни совсем рядом. Как только уйдут льды, сюда приплывет большой пароход…
- Я слыхал от проезжающих, возле мыса Сердце-Камень во льдах зимует какой-то пароход…
- Не тот, - махнул рукой Амос. - Придет большой пароход, на котором привезут деревянные яранги для школы, больницы, для ловли слов…
- Для ловли слов? - переспросил Кагот и догадался: - А, это радио! Амундсен послал своих в Ново-Мариинск, что в устье реки Анадырь, чтобы через тамошнюю станцию отправить новости на родину. Вот только нам - то зачем такая станция? Кому мы будем так далеко отправлять новости?
- Першин говорит, что таким путем сюда скорее дойдет ленинское слово.