– Он разбился со своей любовницей, – быстро заговорила Рая, и слезы потекли из ее глаз, оставляя на напудренном лице две мокрые дорожки. – Ей оставалось жить несколько месяцев. Это она нарочно! Я знаю, что нарочно! – Рая почти кричала. – Никакого дождя не было! Дорога была совсем сухая! Это она взяла его с собой…
Она упала грудью на перила крыльца и зарыдала.
* * *
– Глорский? Губарев… Губакин… Губкин… Гурыкин… Гуровкин… Может, он на новом?
– Да нет… сказали, здесь…
– Гуревич… Дрыгин… Нет такого.
– Ну как же нет…
– Значит, на новом, – решительно сказал небритый человек, дыша перегаром.
– На новом я уже был.
– Гм… – Человек опять стал листать книгу. – Гарыкин… Гапынин… Гарышев…
В похоронном бюро пахло свежеоструганными досками, хвоей, клеем, воском, краской. Все помещение, похожее на дровяной склад, было завалено венками, лентами, глиняными плошками из-под цветов. Было сыро, и стоял полумрак.
– А он от какой организации?
– Журналист.
– Журналист? – обрадовался небритый человек. – Так бы и сказали раньше. У журналистов и писателей своя аллея. Номер семнадцать. Как выйдете, пойдете направо, там она и начинается. Столбик стоит с номером. Номер семнадцать. Надо было раньше сказать. Полчаса с вами потерял.
Человек отложил в сторону пухлую, потрепанную книгу, взял деревянную ручку, обмакнул в чернильницу-непроливайку и стал заполнять какие-то бланки.
Кутищев вышел. Солнце уже перевалило за полдень, становилось прохладно. Летела паутина. По крестам и дощатым башенкам с красными звездами прыгали маленькие птички. "Клесты", – подумал Игорь.
На кладбище было пусто. Лишь бродила, что-то собирая, сгорбленная старушка, да над свежей ямой с бруствером из комковой глины, опершись на лопаты, стояли двое мужчин в рваных фуфайках – копачи.
– Где семнадцатая аллея? – спросил Кутищев.
– Да вот, сразу налево.
Копачи не проявили к Кутищеву никакого любопытства, даже не посмотрели на него.
С полчаса Кутищев бродил по семнадцатой аллее, разыскивая могилу Глорского, но так и не нашел. Наверно, все-таки его похоронили на новом.
Пора было на поезд.
У выхода Кутищев достал из кармана мятую, запачканную книжку и полистал ее. Все записи расплылись, истерлись, и только на первой странице было четко, ясно, хоть и торопливо, написано: "Горы пахли страстно…"