- Это разведка, - таинственно и важно сказал он. - Мне врачи запретили купаться, ну, следовательно, надо избежать скандала. Мы с вами не виделись, имейте в виду. Двигайтесь на дачу, а я своим ходом.
- Ваш ход известен, - в тон ему сказал Андрей.
Матвей Семенович погрозил пальцем и скрылся в кустах.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
По заведенному в поселке ученых обычаю, в субботние вечера собирались по очереди у кого-нибудь играть в карты. В этот вечер принимали Григорьевы.
К приходу Андрея в большой, смежной с верандой, комнате сидело человек шесть. На веранде четверо пожилых мужчин шумно играли в подкидного дурака. Самого Григорьева еще не было.
После разговора с Матвеем Семеновичем Андрей находился в том возбужденно-приподнятом состоянии духа, когда все окружающее служит источником радости.
Он поздоровался с женой Григорьева и подумал, что у Григорьева должна быть именно такая жена - маленькая, хрупкая, с узким лобиком, прикрытым веселыми кудряшками, отчего лицо ее выглядело кукольным, капризным. Ее звали Зинаида Мироновна, и это имя тоже показалось ему уютным. Любая мелочь в обстановке комнаты, вплоть до старомодных кресел с высокими неудобными спинками, находила у Андрея свое оправдание. Он испытывал почти благоговейное чувство, как будто здесь можно было разгадать волнующую тайну того, как живут и творят подлинные таланты.
Вместе с Зинаидой Мироновной он обошел гостиную, пожимая руки гостям, и нисколько не удивился, когда его подвели к Тонкову.
- О, приятная неожиданность, - проговорил Тонков, показан крупные белые зубы.
Сбоку от столика, за которым чопорная седая мать Зинаиды Мироновны раскладывала пасьянс, на диване сидели остролицая, небрежно причесанная девушка и молодой человек с веселыми пухлыми щеками.
- Смородин! - представился он, крепко встряхнув руку Андрея.
Андрею нравились физически здоровые, сильные люди, и то, что Смородин, к которому он собирался обратиться с просьбой о конденсаторе, оказался таким жизнерадостным, милым здоровяком, обрадовало его.
Зинаида Мироновна, пристроив Андрея, удалилась, шурша платьем, к Тонкову.
Девушку звали Анечка. Она обладала острым, насмешливым язычком и на правах племянницы Зинаиды Мироновны вышучивала присутствующих. Ей помогал Смородин. Андрей смеялся, чувствовал себя преотлично, уверенный, что такой безжалостно-иронический тон и должен царить в доме Григорьевых.
- Ого, Петушков извлекает рубль, - объявила Анечка, указывая в сторону веранды. - Взгляните на его седовласую львиную голову, ай-я-яй, такого человека оставили в дураках.
- Зато он оставил всех в дураках при защите, - подхватил Смородин. - Слыхали, Андрей Николаевич, историю с его докторской диссертацией? Он защищал но электрохимии. Химики считали, что в химии он ничего не понимает, но электрик он выдающийся, а электрики голосовали за него как за химика.
- Теперь он получает свои шесть тысяч, - сказала Анечка, - окружил себя таинственным полумраком и вылезает оттуда, что бы обозвать кого-нибудь кретином.
- Анечка, расскажите, какой протокол сочинили наши ребята о Петушкове, - попросил Смородин.
Анечка рассмеялась.
- В своей речи, - нараспев заговорила она, - соискатель коротко и четко изложил содержание темы, доказывая необходимость присвоения ему степени доктора наук. Из выступлений оппонентов явствовало, что диссертации они не читали, но каждый из них имеет о диссертанте свое определенное мнение. Заключительное слово Петушкова свидетельствовало, что возражений оппонентов он не слушал, зато о каждом из них…
В гостиную вошел Матвей Семенович. Он был в черном костюме, с наспех повязанным галстуком, скучный, натянутый. Сконфуженно он совершил, очевидно тягостный для него, обряд рукопожатий и ответов на учтивые расспросы о здоровье. Дойдя до Андрея, он подмигнул, пробурчав что-то вроде "рад вас видеть". Потом он направился на веранду, но теща, не отрывая глаз от пасьянса, тотчас сказала:
- Матвей, вас там просквозит.
Григорьев послушно вернулся.
Зинаида Мироновна громко пожаловалась Тонкову:
- Вы бы повлияли на Матвея. С его здоровьем его посылают по заводам из-за этого самого содружества. Сидеть в цехах, где вредный воздух…
- Зиночка… - коротко попросил Матвей Семенович.
- Пожалуйста, не спорь, - властно остановила его Зиночка.
"Ого, не такая уж она куколка", - озадаченно подумал Андрей.
- Я удивляюсь: куда смотрит общественность института. Не ужели непонятно, как надо беречь таких людей. Юрий Ильич, объясните мне, разве у нас не может существовать чистой науки?
Тонков, нежно поглаживая бороду, успокаивал:
- Это временная кампания. Рациональное зерно в ней, конечно, есть, только… - Он изящно пошевелил белыми пальцами, как бы играя гамму, и многозначительно поднял брови. - Президент Академии, когда речь зашла о связи науки с производством, сказал мне: "Не надо отвлекать ученого мелочами, дружба с производством должна быть такой, чтобы не зарезать курицы, несущей золотые яйца". Наше, Матвей Семенович, призвание - выдвигать основные идеи.
Андрей ждал, что Григорьев жестоко высмеет Тонкова, и готов был прийти на помощь, спросить у Тонкова, зачем же он лицемерит, заключив договор о содружестве с электролабораторией, но Григорьев молчал, потирая лысину, как бы стараясь понять, чего же хочет Тонков. Андрей был уверен, что здесь, в доме Григорьева, Тонков должен чувствовать себя ничтожеством. Однако Тонков держался самодовольно, уверенно, и рядом с его черной бородой, осанистой фигурой и шелковой ермолкой Григорьев в своем мешковатом пиджаке выглядел до обидного щуплым и невзрачным. Видно было, что, за исключением сына, никто в доме с ним не считался, что относились к нему как к большому ребенку, которого надо поминутно останавливать и вразумлять. Здесь он был совсем не похож ни на того Григорьева, который безжалостно прогнал Андрея при первом свидании, ни на того Григорьева, который час назад, на пляже, бесстрашно сокрушал великие авторитеты.
Андрей заметил, что у Зинаиды Мироновны визгливый голосок, и что от седых буклей и пасьянса тещи Григорьева веет нелепой старомодностью. Постепенно он начинал ощущать некоторое несоответствие между тем, что должно окружать Матвея Семеновича, и тем, что было в действительности.
- Посмотрите, - сказала Анечка, наклоняясь вперед, - что там вытворяет Ростовцев.
Смородин прищурился, всматриваясь, и расхохотался:
- Ну и ловкач, он из своего портсигара устроил перископ и подсматривает карты этого тюфяка Пуданова.
Черноволосый, подвижный Ростовцев азартно размахивал руками, его тонкий с горбинкой нос лукаво морщился, из четырех игроков ой был самый азартный и шумливый.
Петушков звенящим комариным голоском о чем-то безуспешно спорил с ним, крохотные глазки его злобно сверкали. Пуданов слушал их с благодушно-сонной улыбкой. Четвертый игрок, высокий неподвижный старик, сидел к Андрею спиной.
Андрей знал Ростовцева как одного из лучших специалистов по антеннам. В своей области он считался магом, волшебником и верховным судьей. Судя по рассказам Анечки, он крепко оберегал свое первенство, бесцеремонно отталкивал тех, кто пробовал его обогнать. Он не боялся ввязываться в любые драки, отстаивая свою руководящую роль. У него было хорошее чутье нового: стоило появиться многообещающей работе, он тотчас подхватывал ее идею и разрабатывал дальше. Благодаря своей прекрасно оборудованной лаборатории, способным помощникам, благодаря невероятному трудолюбию и блестящим способностям он быстро обгонял автора и снова победно шествовал впереди.
- Выходит, он какой-то коршун, стервятник? - мрачно сказал Андрей.
- Ничего подобного, - возразила Анечка, - он вовсе не честолюбив. И не завистник. Он искренне уверен, что никто лучше его не сделает. Может быть, он и прав. Во всем другом, кроме антенн, он добрейший человек. А какой шутник и выдумщик!
- Ого, вы, оказывается, умеете видеть и хорошее, - с иронией проговорил Андрей.
Анечка покраснела, открыла было рот, но ее перебил Смородин:
- Слыхали, какой номер недавно выкинул этот Ростовцев? У Пуданова есть машина, и он считает себя незаурядным водителем. Когда машина стояла в институтском гараже, Ростовцев забрался туда и приделал к глушителю милицейский свисток. Приспособил он его так, чтобы свисток действовал, начиная от определенной скорости. Вечером сажает Пуданов нашего шефа Тонкова в машину, и они едут на дачу. Только разогнались на проспекте - свисток. Пуданов останавливается, подходит к милиционеру. Тот: "Ничего не знаю", - все же на всякий случай записал номер. Поехали дальше. Как газанут - свисток. Тормозят, осматриваются - никого нет. Кое-как выбрались на шоссе. Опять свисток. А кругом ни души. Стариканы чуть не спятили. Галлюцинации!
Пуданов, о котором шла речь, сидел к Андрею боком. Андрей с трудом узнал его. Пуданов растолстел, обрюзг, благодушная улыбка неизменно дремала под тенью его сизого носа.
- Чем он занимается? - спросил Андрей.
- Разводит астры, - отозвалась Анечка.
- Нет, серьезно?
- Единственное дело, к которому он относится серьезно. - Анечка рассказала, что его коллекция насчитывает около пятидесяти видов астр.
Последний раз Андрей видел Пуданова до войны на лекции о созданных им фотоэлементах. Пуданов стал лауреатом, его избрали членом нескольких ученых советов, ввели в редколлегии журналов, о нем писали, он давал интервью, его имя приобретало все большую известность. Слава постепенно становилась его хозяином. Она заставляла его все меньше времени уделять научным работам, избавила от мелких обязанностей и тревог. И вот… астры! А ведь Пуданов - это не Петушков. Тот бездарность, дрянь, но этот - настоящий ученый. И был талант, большой талант. Андрею стало грустно.
- Очевидно, Пуданов до конца жизни останется человеком, - сказала Анечка, - о котором будут говорить: "Ну как же, помните, это он когда-то наделал шуму со своими элементами" - или что-то в этом духе.
- Так и будет, - весело сказал Смородин, - на него уже сейчас ссылаются в предисловиях, а не в тексте.
Андрея покоробил этот веселый тон, эти мелкие злорадные насмешки, с безопасного расстояния запускаемые в Пуданова.
- Не понимаю, чему вы радуетесь, - хмуро сказал он.
Тем временем Григорьев, пользуясь уходом тещи, улизнул на веранду, где игроки шумно приветствовали его появление.
Сидевший до сих пор спиной к Андрею высокий старик поднялся и протянул руки навстречу Григорьеву. Несмотря на старомодный пиджак, седые волосы, стриженные ежиком, он выглядел удивительно моложаво. Его морщинистую смуглую шею красиво оттенял белый отложной воротничок; кроме Андрея, только он был без галстука. Взяв Григорьева под руку, он стал прогуливаться с ним по веранде легким юношеским шагом.
- Кто это? - спросил Андрей у Анечки.
- Кунин.
- Кунин! - Андрей покраснел от удовольствия. Это имя было связано со славой зачинателей русской физики. Кунин работал вместе с Лебедевым, Лазаревым, он знал Попова, Тимирязева, во всех учебниках описывались его знаменитые опыты но электростатике. Еще студентом на экзамене Андрей выводил формулу Кунина.
- Сколько же ему лет?
- Он ровесник Медному всаднику… - начал было Смородин, но осекся под хмурым взглядом Андрея и заговорил о недавней статье Кунина, в которой старик якобы впал в идеализм. Андрей читал ее. Статья покушалась на некоторые классические понятия электрофизики, это была смелая попытка создать единую теорию, объяснить противоречия, и Андрей прощал автору рискованные порой утверждения, плененный свежестью, искренностью и смелостью его суждений.
Мимо них проходил Тонков под руку с Зинаидой Мироновной. Услыхав разговор о Кунине, он сказал:
- Да, да… в наших академических кругах считают, что он серьезно скомпрометирован. Зинаида Мироновна, вы должны предостеречь Матвея Семеновича.
- Ошибки Кунина стоят достижений некоторых ученых, - угрюмо сказал Андрей и густо покраснел.
Тонков, мило улыбаясь, заметил, что вести научные споры в присутствии дам было бы непростительно.
Раздосадованный, Андрей вышел на веранду, подумывая, как бы попрощаться с Григорьевым и уехать.
Пуданов, дремотно улыбаясь, кивал Петушкову и смотрел в угол веранды, где Кунин, Ростовцев и Григорьев о чем-то оживленно говорили. Видно было, что Пуданову и скучно слушать болтовню Петушкова, и лень встать, но если бы кто-нибудь поднял, он с удовольствием присоединился бы к тем троим.
Увидав Андрея, Матвей Семенович представил его друзьям. Они приняли его радушно: Кунин - рыцарски внимательно, Ростовцев - лукаво, выискивая, нельзя ли над чем подшутить.
Они рассуждали, есть ли на Марсе люди. И то, что в этом разговоре не было ничего мудреного и нового, и то, что в таких выражениях об этом могли спорить мальчишки, порадовало Андрея.
В их обществе Григорьев прояснел, взбодрился, неуступчиво мотал головой. Перед Андреем снова стоял прежний Григорьев.
- Вы знаете, как произошли звезды? - хитро сморщив нос, спросил Ростовцев. - Это остатки миров, где люди открыли атомную энергию и не смогли договориться…
Никто не улыбнулся. Да и сам Ростовцев вдруг посерьезнел.
Смуглое лицо Кунина стало бесконечно старым. Зорко прищурились выпуклые глаза Григорьева. Слова Ростовцева круто повернули мысли Андрея, обнажили перед ним то суровое чувство ответственности за судьбу науки, за судьбу человечества, которое роднило души этих людей.
Лучше, чем кто бы то ни было, они знали страшную силу атомно-водородного оружия.
В эту минуту Андрей почувствовал, что эти трое, несмотря на все их человеческие слабости и недостатки, были учеными в том высоком смысле слова, который он никогда не решился бы применить к себе. Они - генералы науки, он - ее солдат; и, как солдат, он придавал особое значение каждому их жесту, слову, испытующе сравнивал их, таких разных, словно определяя возможный вариант собственной судьбы. Целиком никто из них не подходил ему, они были слишком индивидуальны. Зато он отбирал для себя достоинства каждого из них: "Такие тебе полезны!" и недостатки: "Берегись, чтобы они не стали и твоими!"
Подошел Тонков и, вкрапливая намеки на опальное положение Кунина, предложил провести в его лаборатории какое-то исследование, обещая помочь оборудованием. Благородство Тонкова не должно было вызывать никаких сомнений, он поможет Кунину, рискуя, может быть, собственной репутацией; вряд ли Кунин, обвиненный в релятивизме, идеализме и эмпиризме, вправе рассчитывать на какие-либо ассигнования.
Кунин учтиво поклонился, восхитив Андрея той утонченной вежливостью, которой сопровождался его холодный, категорический отказ. И тут же, без видимой связи, Кунин вспомнил один случай времен его студенческой работы у знаменитого Лебедева:
- Тогда Петр Николаевич один из первых в России занимался рентгеновскими снимками. Наша неказистая лаборатория была единственной физической исследовательской лабораторией в стране. Условия были трудные. У нас работал, например, всего один лаборант - Давид. Личность замечательная - мастер на все руки, но характер преотвратный, брюзга, и, надо сказать, Петра Николаевича он любил, но не уважал нисколько. По мнению Давида, Петру Николаевичу не хватало авантажности. Давид обожал представительных. Да, так вот однажды утречком вваливается в наш подвал купчина. Бобровая шуба нараспашку, пузо вперед, белый жилет залит вином, - видно, прямо из "Яра". Бородища - во! - Кунин выставил грудь и, багровея, рыкнул: "А где тут профессор-фотограф?" Петр Николаевич в другой комнате занимался, утренние часы его были святы, никто не смел его тревожить. Давид заметался и, умиленный грозной осанкой купца, не выдержал, позвал Лебедева. Выходит Петр Николаевич. Купец ему: "Вы фотограф?" - "Какой фотограф?" - "Вот что, уважаемый, желательно, значит, нам свой внутренний портрет иметь". Это он про рентген. "В натуральную величину чтобы сделали". Махнул он рукой на наши низкие, полутемные комнатки. "Больших денег не пожалеем. Ежели потрафите, так и супруги портрет закажу". - В этом место Кунин обвел всех глазами, неуловимо выделив Тонкова. - Лебедев побледнел, да вдруг как топнет ногой, как гаркнет: "Давид! Гони его в шею!" Это милейший, обходительный Петр Николаевич, от которого слова громкого никто не слыхал! - Григорьев конфузливо, но довольно потер лысину. - Кто-то из наших студентов потом его попросил: "Петр Николаевич, сняли бы купца ради лаборатории, мы бы аппаратуры накупили". Лебедев обрезал: "Вы, милостивый государь, как видно, считаете науку шлюхой". А Давид после изгнания купчины проникся к Лебедеву величайшим почтением.
Тонков, старательно прохохотав вместе со всеми, отошел к Петушкову.
- Треплют вас за статью? - сочувственно спросил у Кунина Ростовцев.
- Ну что ж, треплют, не треплют, а кто-то должен дело делать, - устало сказал Кунин. - Не на них же надеяться, - он кивнул в сторону Тонкова. - Их дело трепать. А я, знаете, сейчас новую статью готовлю. Ну, были ошибки, так ведь и хорошее было.
Вскоре Ростовцев и Кунин, захватив с собою Пуданова, ушли, и Андрей заметил, что все оставшиеся, кроме Григорьева, как-то оживились, почувствовали себя свободнее.
Матвей Семенович сник, сиротливо маясь между гостями.
Андрей хотел было расспросить его о Кунине, понимая, что и Матвею Семеновичу это будет приятно, но Григорьевым завладел Смородин, упрашивая его взять рукопись для рецензии.
С грубоватым простодушием "рубахи-парня" он пояснял, какой ему нужен отзыв. Надо было отдать ему справедливость: наиболее щекотливые вещи он умел преподносить так беззастенчиво, что в любую минуту их можно было обратить в шутку.
- Критические замечания, конечно, нужны, - разъяснял он Матвею Семеновичу, - но ровно столько, чтобы издательство не боялось заключить договор.
Вслед за ним Петушков комариным голоском напомнил Григорьеву о своем аспиранте. Знакомое выражение муки появилось на лице Григорьева.
- Извините, я смотрел диссертацию, - он слабо развел руками, - беспомощная работа. Кое-что там, конечно, есть… - поспешно добавил он.
- Из одних перлов состоит только перловая каша, - язвительно перебил его Петушков. - Это "кое-что" вы и помогите ему развить. Молодежи, голубчик, надо помогать.
Конфузясь, Григорьев пробормотал что-то извиняющееся.
- Да, да, - вздохнул Тонков, - в этих случаях приходится жертвовать собою. Кунин - тот по старости отделывается притчами, а нам с вами, Матвей Семенович, надо создавать собственную школу, это удается немногим.
- Ну, вам нечего жаловаться, - живо подхватил Смородин, - ваша школа цветет.
Тонков отмахнулся, притворяясь недовольным этой откровенной лестью:
- А сколько это отнимает энергии! Вспомните, Смородин, каким вы пришли ко мне. - Он неожиданно обернулся к Андрею. - Вам я тоже кое в чем сумел помочь с диссертацией, несмотря на то, что вы как будто и не сочувствуете моей школе. - Он тронул рукав Андрея всепрощающим жестом.