Я не доставал наган: тоже стрелял из кармана. Двойной Петр был здоровым обалдуем, и пули угодили ему в пах.
Он сразу же скорчился, лишь кровь пузырилась у рта.
- Чарли мертв, - сказал я апостолам. - Переходим всей бандою к Леве… А пес пускай подыхает, - хозяин его мертв… Пошли!
…Я вот уже семь лет как в банде Левы. И ничуть не жалею об этом.
У майора
- Теперь пожалеешь, - подумал майор. - Бандюга! Морда!
А затем сказал вслух, обращаясь к оперативному совещанию:
- Вот и все показания, которые нам дал задержанный Павлюк о шайке, точнее, банде Чарли Христа из города Одессы. С деятельностью этого Христа мы столкнулись девять лет назад, когда он гастролировал в нашем городе. Пресечь тогда его не удалось, скрылся. Через год указанный Христос был убит людьми из банды Левы Композитора, хотя, по некоторым данным, был убит другой Христос, а настоящий Христос жив и скрывается под кличкою Котов…
Майор пытливо оглядел оперативное совещание, передохнул и продолжил:
- Одесский уголовный розыск ликвидировал банду Композитора (он же - Босс, он же - Бетховен) месяц назад. Трое из банды бежали из-под стражи и укрываются в Ленинграде.
- Простите, товарищ майор, - перебил Наганова лейтенант Егоров. - Кто именно из банды Композитора прибыл в Ленинград?
- Некто Павлюк, ранее судимый, уголовная кличка Пашка-пророк. Показания его вы только что прослушали, Павлюк задержан. Далее: Фанатюк Моисей, трижды судимый. И, третьим, грек Аристотель. Последний в банду Христа не входил.
- Простите еще раз, товарищ майор, - вновь вмешался лейтенант Егоров. - Каким апостолом у Христа был Фанатюк?
- Третьим… Любимец! - Наганов строго поглядел на пытливого шустрого лейтенанта. - Но суть дела не в том. Нужно задержать Фанатюка и Аристотеля. Напомню, что последний вот уже пять лет разыскивается по делу о пяти частях гражданина Семенова, того, что расчленили на улице Каляева.
Оперативное совещание помрачнело, вспомнив об этом, увы, так и незаконченном деле, давнем бельме в глазу уголовного розыска.
- Как никогда нужна бдительность, - веско сказал майор. - Преступники вооружены. Операцию надо продумать во всех деталях. Вам, лейтенант Егоров, я предложил бы…
И здесь совещание в кабинете приняло столь оперативно-секретный характер, что майор еще раз лично проверил, насколько надежно заперт его кабинет.
Говорили - шепотом…
У Петьки Гнома
Собрались на хате у Петьки Гнома: Саня Голый, Моисей Фанатюк, старый Петькин приятель Федя Порченый, урка Гриша из Ростова, он же Гриша Угловой.
Залетный гость поставил три полбанки. После первой Фанатюк строго спросил его:
- Ты Тэкса знаешь?
Гриша, блеснув тремя фиксами, коротко бросил:
- Однодельцами были.
Потом, вздохнув, сплюнув, добавил:
- Петухом стал, чтоб его мать! Опетушили его в крытке.
Фанатюк потупился: он был девственник. Выпили еще по одной. Добавили. Вторая пол банка подошла к концу. Гриша спросил:
- А где Аристотель?
Фанатюк подозрительно вскинулся на ростовского:
- Тебе зачем?
Федя Порченый, сильно пьяный, бормотнул:
- У Клавки он. У нее спит, у стервы старой. У Клавки Белой.
Гриша запел "Лагеря, лагеря". Нестройно подхватили. Громче всех пел Моисей Фанатюк. Пели долго: "Чинарики-охнарики", "Мать моя старушка", "Часовой, часовой", "Прощай, свобода", "Чифирнем".
После третьей полбанки Фанатюк заплакал. Он стал вспоминать о Христе: у Христа была мать-старушка, из бедной еврейской семьи. Христос не жалел денег. Христос был святой человек, и за это его пришили.
Вытерев глаза грязным платком, Фанатюк добавил:
- Теперь таких людей нет… Нет!.. Нет и не будет.
Гриша Угловой сказал:
- Знаю эту шкуру, Клавку… Что, она по сей день на Литейном?
- Тебе-то, друг, зачем? - удивился Петька Гном.
- Будто сам не знаешь? - ответил, сплюнув, Гриша. И, поясняя свою мысль, добавил длинный и замысловатый мат.
- Так к ней нельзя сейчас, - сказал Санька Голый. - Аристотель там. Не пустит. Зарежет, - ведь грек он.
- За шкуру зарежет? За Клавку?
- Хоть и за шкуру.
- За Клавку?
- За Клавку!
- Ну, это надо еще посмотреть, - сказал, вставая, Гриша. И вдруг, хватив пустой бутылкой по голове Петьку Гнома, оглушительно засвистел.
Преступники оторопели. В комнату ворвались старшины и майор Наганов. Связать пьяных было делом плевым: дольше всех сопротивлялся плачущий Фанатюк.
Внизу уже ждал тюремный "воронок". Майор подошел к Грише:
- Отлично справились с ролью. Поздравляю, лейтенант!
Лейтенант Егоров устало улыбнулся. От него пахло водкою и по́том. Нелегко далась ему, выпускнику университета, роль Гриши Углового. Особенно трудны были циничные витиеватые ругательства.
- Аристотель на Литейном, у Клавки Белой, - сказал лейтенант.
- Литейный, 8, квартира 77, - констатировал майор, держащий в памяти адреса всех подопечных малин. - Будем брать нынче же. Под утро, тепленького.
Перед арестом
Наганов брился долго, тщательно, со смыслом. Был предельно спокоен - бритва ни разу не дрогнула в руках.
Предстоял арест Аристотеля.
Наточенная о милицейский служебный ремень бритва шла легко и податливо. Майор всегда брился дома, не доверяя парикмахерским. Воображение часто рисовало малоприятную картину: улыбнувшись тонкою шизоидной улыбкой, парикмахер всаживает бритву в горло, наискосок, с оттяжкою, безжалостной чужой рукой…
Зарезать мог и не безумец, а кто-либо из родичей преступников, посаженных майором. Или подкупленный им брадобрей. Наконец, скрытый враг милиции мог зарезать майора и просто так, из неприязни к его званию и должности. Всякое бывает… Вот почему майор Наганов предпочитал домашнее бритье.
За окном был серый рассвет: шел пятый час утра. Майор подошел к окну: к дому уже подъехала оперативная машина. Наганов вздохнул, вымыл бритвенный прибор, досуха вытер его полотенцем и аккуратно положил на положенное место.
Потом надел черный свитер (форму не надевал: в борьбе могли оторвать погоны) и вышел на улицу, не забыв проверить, плотно ли заперта дверь квартиры. Квартира оставалась пустой: сын Петька был в пионерском лагере, а жена Шура - в Алуште, в отпуске.
Арест Аристотеля
В машине было темно. Наганов сел не в кабину, к шоферу, а внутрь, где уже разместилось двое старшин.
- Здравия желаем, товарищ майор! - сказали они хором.
Наганов пожал им руки и ответил:
- Здравствуй, Могучий! Привет, Узелков!
В кабину сел лейтенант Егоров, успевший выбриться и отрезветь.
Ехали недолго, несколько минут.
Майор первым вылез из кузова, поежился: утренний холод - чуть синий, свежий, острый - покалывал кожу. Почти совсем рассвело. Старшины были в форме и при оружии. Лейтенант Егоров, также в форме, пошел к окну: Клава Белая жила на втором этаже, и Аристотель мог сигануть из окна, спасаясь бегством.
"Бежав из-под следствия по делу банды Композитора, прибыл в Ленинград, где остановился у сожительницы Клавы Белой, проживающей по Литейному проспекту, дом 8, квартира 77", - зазвучали в голове майора слова будущего протокола задержания.
Аристотель таился там, долгожданный, знающий тайну пяти частей гражданина Семенова, этого бельма в глазу уголовного розыска, да и лично его, майора Наганова.
Наганов дважды глубоко вздохнул, сделал резкий выдох и сказал решительно, но негромко:
- Пошли!
Поднялись на второй этаж. В дверь не звонили: ключ был заранее подобран с помощью дворничихи Нюры Тульской. Осторожно, чуть скрипнув дверью, вошли в квартиру.
- В эту, - шепотом сказал Наганов, указывая на обшарпанную серую дверь (майору не один раз случалось побывать у Клавы Белой).
Вошли на цыпочках: ключ от комнаты также имелся в уголовном розыске благодаря настойчивости самого майора.
Преступник и его сожительница спали на одной подушке, явно пьяные. Аристотель был черен, худ, носат. Он довольно посапывал в щеку Клавы Белой.
Майор и старшины приблизились вплотную.
- Кто?
Аристотель, испуганно-хищный, вскочил молниеносно. Тотчас же кинулся к штанам, но ему не дали. Жилистый Узелков вцепился в Аристотелевы кисти. Навалился, засопев, дюжий Могучий. Старшины повалили Аристотеля на кровать.
Наганов выхватил веревку из кармана плаща.
- Р-руки!
Аристотель отчаянно крутился в жилистых и крепких объятиях старшин.
- Есть!
Майор привычно-ловко накинул петлю на запястья Аристотеля, тотчас ее затянул. И крикнул:
- Не рыпайся! Вставай!
Могучий мощным рывком поднял преступника с кровати:
- Па-адъем!
И старшины, и майор, и Аристотель тяжело дышали от волнения и борьбы. Только Клава Белая была спокойна: даже не встав с кровати, лишь отодвинувшись к стене, она хладнокровно и цинично смотрела на происходящее. Аресты в ее комнате, да и в самой постели, случались не один раз.
Старшины, не сводя глаз с преступника, краешком глаза косились и на сожительницу: одеяло плохо прикрывало прелести Клавы Белой. Мимолетные взгляды в сторону распутницы бросал и майор.
Наконец, сообразив, что нельзя больше медлить, Наганов приказал, перехватив взгляд Узелкова в сторону Клавы Белой:
- Пошли вниз!
Аристотель стал упираться, оказывая явное сопротивление старшинам.
- Не дури, слышишь? - хладнокровно сказал майор и бросил взгляд на Клаву Белую.
- А ты меня не тычь! - свирепо огрызнулся Аристотель. И, воспользовавшись тем, что майор смотрел на Клаву Белую, изо всех сил хватил Наганова ногою в пах.
Боль
- Уйй!.. Уйййййй!!!.. Больно, как больно… Ййй… какая боль внезапно… Мерзавец, бандит… Оййй…
В глазах зеленело, мертвело, туманилось. Согнувшись в три погибели, Наганов закачался по комнате.
Снова выдавил:
- Уййй!
Потом замолчал, держась обеими руками за ушибленное место.
Постепенно боль проходила… Отпускала… Оттаивала… Стихала… Наконец майор отнял руки от ушиба, выпрямился и смело взглянул Аристотелю в глаза:
- Сволочь!
Майору хотелось выхватить пистолет и стрелять. Стрелять, стрелять, продырявить эту наглую, преступную греческую рожу, изрешетить ее до мелких дырочек. Стрелять в лицо, в живот, в пах, в ноги, упавшего топтать, прыгать по нему, бить ногами. Сосредоточенно, долго, азартно, больно.
Лишь огромным усилием воли Наганов подавил это желание. Только сказал:
- Пойдем! - и добавил жестко, по-деловому:
- Будем судить по закону. С-сволочь!
Но заметив, что Могучий уже занес литой кулак над головою Аристотеля, майор сказал помягче:
- Не сейчас, старшина… Привезем, тогда уж разберемся… Аристотель был арестован.
Первый допрос
- Ну, как?
- Продолжает запираться, товарищ майор. Все время твердит, сколько ни бьемся: "Не Аристотель я! Не Аристотель!"
Лейтенант Егоров преданно глядел в глаза майора. Наганов, затянувшись "Беломором", произнес задумчиво:
- Хорошо, лейтенант. Можете идти, отдохните. Я займусь им сам.
- Слушаюсь! - четко ответил Егоров и ушел.
Майор еще раз затянулся папиросою… Последняя, третья (дал слово жене Шуре, что не больше трех штук за день). Потом вызвал старшину Узелкова:
- Приведите арестованного!
Через две минуты Аристотель уже стоял перед майором. Понурив голову, заросший, черный, он озлобленно и хмуро бросал затравленный взгляд на гладко выбритого майора в погонах.
Наганов затянулся "Беломором" в последний раз, с сожалением погасил папиросу и затем перевел пристальный взор на преступника:
- Что, Аристотель? Не колешься?
Аристотель молчал. Наганов, усмехнувшись, сказал ласково:
- Заговоришь, заговоришь, голубчик, - и вызвал старшину Могучего.
- Согласно вашему приказанию прибыл! - отрапортовал Могучий и внушительно посмотрел на преступника.
- Колись, Аристотель! - все так же ласково сказал майор. - Уж лучше сам колись, не то расколем.
Аристотель посмотрел на пудовые кулаки Могучего, на его мощную фигуру. Потом перевел взгляд на прокуренного, жилистого старшину Узелкова… Посмотрел в ясные глаза ладного, широкоплечего, тренированного майора… Вспомнил свой предательский удар в пах при аресте… И сдавленно произнес:
- Виноват, начальник… Бежал с-под следствия.
- Ты не крути, - сказал в ответ майор, сменив ласку на сталь. - Не крути, Аристотель. Семенова ты убивал?
- Какого Семенова? Не знаю я Семенова, гражданин начальник. Не убивал я его. И не видел даже!
- Ах, Аристотель, Аристотель… А ведь колоться обещал… Нехорошо, братец, выходит… Ну, а Сидорук тебе знаком?
- Какой Сидорук? Какой там Сидорук? - заорал Аристотель во весь голос. - Не знаю я Сидорука! Не знаю я Семенова! Никого не знаю! Никого!
- Вот что, Аристотель, - вновь с ласкою сказал майор. - Ты пока что хорошенько подумай. Могучий с Узелковым тебе помогут, если что забыл… А я схожу прогуляюсь, уж больно ты мне голову задурил.
И дружески подмигнув старшинам, майор Наганов покинул свой кабинет.
Второй допрос
- Так, значит, говоришь, не Аристотель?
Преступник, потерявший былую спесь, съеженный, помятый, глухо забормотал:
- Гражданин начальник! Гражданин майор!.. Нэт! Нэт!.. Честное слово, нэт!.. Клянусь, что нэт…
Далее последовали неразборчивые клятвы на иностранном языке (майор догадался: на греческом).
- Не Аристотель я, сукой буду вечною! Не Аристотель!
- А кто же ты?
- Не я, не я! - твердил преступник. - Задопулос моя фамилия. Задопулос. Спирос Задопулос!
- Кто же тогда, по-твоему, Аристотель? Я, что ли? - усмехнулся майор Наганов.
- Нэ знаю! Нэ знаю я! В лагере меня прозвали Аристотелем. Кличка у меня такая… А сам я - нэт! Нэт!
Аристотель перевел дух и продолжал исповедь:
- Вы только посмотрите на меня, - какой я Аристотель? Бежал, поймали - ваша взяла. Не спорю я… У Левки Композитора в банде был, - тоже ваша взяла… Не знаю я никакого Семенова! И Сидорука в глаза не видел… Не Аристотель я, побей меня бог! Не Аристотель!
Вновь последовали греческие клятвы. Майор пропустил их мимо ушей.
- Не Аристотель, этого мне не пришить… Не Аристотель - и не знаю никакого Аристотеля!
Майор глядел прямо в глаза матерому помятому преступнику. В них читалось смятение, страх, тоска… Наганов понял и сам: нет, не Аристотель этот Задопулос, Спирос-Спиридон, по кличке Аристотель.
Уже после первого допроса майор навел справки в картотеке… Увы! Задержанный грек был действительно Задопулос Спирос (Спиридон). И никто иной, как Задопулос. Кличку Аристотель он получил в лагере, отбывая срок заключения за разбой. И кличка эта была ему дана три года спустя после злодейского убийства гражданина Семенова, расчленения его на пять частей…
Этот допрос, второй, майор проводил для страховки, просто так, в ничтожной надежде: а вдруг клюнет? вдруг расколется?
Но, судя по почти мистическому страху арестанта, Наганов понял, что и в самом деле Аристотеля этому Задопулосу никак не удастся пришить. И бельмо в глазу угрозыска останется по-прежнему. Так сказать, до лучших времен.
- Уведите! - сказал майор старшинам, порядком уставшим. - Мы уже звонили в Одессу: его заберут по делу банды Композитора. Также, как и Павлюка, и этого… Фанатюка…
- Пошли, грек! Хлопотной ты! - Узелков и Могучий взяли арестованного под руки и увели, тяжело бухая сапогами.
Майор остался один…
Кто? (эпилог)
Было тихо. Солнечный луч пробился в кабинет майора, упал на край стола. В забывчивости Наганов закурил еще одну, внеплановую папиросу…
Одна навязчивая мысль преследовала его. Огромный вопрос вставал перед его внутренним милицейским взором. Нависал, темно-красный: "Кто - такой - Аристотель?"
Майор почувствовал страх. Он показался себе - впервые в жизни! - одиноким и маленьким перед лицом страшного, неведомого, пустого мира. Проклятый, извечный вопрос о смысле бытия сконцентрировался в этом, казалось бы, частном вопросе. Неразрешимом никакими силами и средствами: "Кто такой Аристотель?"
Продолжение следует
Гомосексуальный выбор объектов
"Иди сюда, Максик!"
- Макс, - позвала она. - Максик, иди сюда!
Рослый ньюфаундленд вошел в спальню своей хозяйки. У него были добрые, красивые карие глаза.
- Ложись ко мне… Даун!.. Рядом… Рядом!
Патриция стала снимать халат…
Макса купили не так давно, каких-нибудь полгода назад. Патриции нравились его честность, преданность и прочие собачьи добродетели. Как-то весною, в конце апреля, она случайно увидела, как Макс бежал к ней… Ее звали Дора, овчарку соседа. Бежал устремленный, сильный, горячий.
Мелькнула шальная мысль: "Тоже мужчина…"
Но Патриция тотчас же отогнала эту мысль как непристойную, глупую. Через неделю в командировку уехал муж Гастон. Длительную командировку - на три месяца.
Сначала она просто гладила Макса. Все чаще, все дольше. Думала: "Я просто так… Шелковистая шерсть. Собачка. Песик".
Потом стала целовать его в нос. Максик страстно лизал в ответ своим шершавым языком, чуть слышно подвывая. Настойчивая мысль не давала покоя Патриции: "Пусть привыкает… Не сразу же…"
Гастон был должен вернуться не раньше августа.
- Иди сюда, Максик. Иди, дурачок… Ну, что ты? Иди же!
Первый раз это было во вторник, вечером. Потом - почти каждый день, на сон грядущий, а случалось, и утром.
- Иди сюда, Максик! Иди, иди!
Максу это нравилось. Очень нравилось. И он был такой прилежный и способный ученик!
Патриции? Она и сама не могла понять до конца. Выносливый и страстный, но… Непривычно, дико. Дышит, повизгивает… Все-таки собака!.. Опять же, шершавый красный язык…
Муж Гастон вернулся в августе, точно в назначенный срок.
В тот вечер Макс долго не мог взять в толк, в чем дело, что случилось. Его грубо прогнали из спальни! Потом, часам к двенадцати ночи, он догадался: лишний, третий.
Макс стал отчаянно царапаться в запертую дверь спальни.
- Черт бы побрал этого пса!
За три месяца разлуки Гастон сильно соскучился по жене. Надев халат, он сказал Патриции:
- Придется успокоить этого негодяя!
Шерсть у Макса была гладко-черной, и Гастон не заметил его сразу, выйдя из спальни в коридор.
- Макс, где ты? - строго спросил он.
Макс не ответил: прижавшись к стенке, он тихонько проскочил в открытую дверь спальни.
- Где ты, Макс? - повторил Гастон.
Ньюфаундленд молчал, устремившись к Патриции (она еще не видела его в темноте спальни).
Не найдя собаки, Гастон пошел в туалет, дабы справить там некую неотложную потребность.
Крик Патриции он услышал в тот момент, когда делу, столь серьезно начатому им, было далеко до завершения.
- Гастон!
Макс вспрыгнул на кровать. Его глаза светились страстью.
- Гастон, Гастон!