Со временем все образовалось. Дорогостоящие передвижные домики тихо вернулись на центральную усадьбу лукрэнского колхоза и стали на прикол у механической мастерской. Некоторое время они использовались как помещения для зимнего хранения мяса, а потом их незаметно демонтировали, и остались возле мастерской лишь массивные рамы с громадными полозьями, обитыми отполированным на камнях и сухом снегу металлом.
…Вездеход прошел косу, на которой стояли вверх килем вытащенные на зиму вельботы и покоились на подпорках два морских катера с зачехленными надстройками. В этой заботе о сохранности судов виделась чья-то хозяйская рука.
- Пинеуна катера, - с оттенком уважения произнес Ненек.
- Чьи? - переспросила Маша.
- Андрея Пинеуна, - повторил водитель.
- Разве он здесь живет? - спросила Маша, вспоминая шумную комсомольскую свадьбу первого капитана из эскимосов Чукотского полуострова и красавицы Валентины Тум, дочери одного из первых учителей культбазы у залива Лаврентия.
Отец Валентины - Иван Тум погиб на войне, а сама она вместе с матерью, чукчанкой из Энурмина, жила в райцентре. Окончила десять классов и осталась работать на узле связи.
Валя и Андрей представлялись такой идеальной парой, что никто не сомневался в прочности их счастья. Но, будучи уже секретарем окружкома комсомола, лет через восемь после свадьбы, Маша узнала горькую историю. Пинеуна направили учиться во Владивостокское мореходное училище. Пока он отсутствовал, у Вали появился воздыхатель. Маша его тоже знала. Это был совсем неплохой парень, ветеринарный врач, тихий и воспитанный человек, с такими светлыми волосами, что казался преждевременно поседевшим. Все считали главной виновницей саму Валю, и она не скрывала этого, гордо выставляла свою любовь напоказ, заставила ветеринара переселиться к ней.
Бедный Пинеун примчался ранней весной, попытался образумить жену, но ничего не добился. Валя развелась с ним. Их сын Спартак остался с бабушкой - Валиной матерью. Школьная учительница как-то рассказала Маше о сочинении Спартака. Ребятам было задано описать свою главную мечту в жизни. И Спартак написал, что больше всего ему хочется, чтобы морской лед как можно раньше уходил от берега и папа мог бы приплыть поскорее.
Андрей Пинеун командовал в это время гидрографическим судном и действительно появлялся на побережье, как только уходили льды…
Течение Машиных мыслей нарушил Ненек - он направил свой вездеход к механической мастерской, отстоящей довольно далеко от центра села.
- Куда же ты? - спросила Маша.
- У них тут свои правила, - пренебрежительно отозвался Ненек. - По улицам не разрешается ездить на гусеничном транспорте… Подумаешь, Лондон!..
А к вездеходу уж спешили встречающие, хотя Маша никому не сообщала заблаговременно о своем приезде. Рядом с людьми топтались собаки, и на их мордах было написано не меньшее любопытство, чем на лицах людей.
Несколько человек помогли Маше выбраться из вездехода. Она вглядывалась в знакомые лица, здоровалась. Кругом слышалось беспрерывное:
- Какомэй, Маша!
- Какомэй, Тэгрынэ!
- Етти!
Вон гарпунер Вуквукай, огромного роста и небывалой силы мужчина. Он остался таким же, каким был десять лет назад.
Вон председатель колхоза Мыльников Сергей Иванович, а рядом с ним Федя Кикиру, первый пастух коровьего стада.
А вот и Андрей Пинеун с темным обветренным лицом, с седой прядью, выбивающейся из-под меховой шапки.
- Отдыхать пойдете? - учтиво спросил Сергей Иванович, не зная, какой тон взять, пока у Марии Ивановны нет должности.
Кикиру подхватил ее чемодан и пошел вперед.
- У нас теперь своя гостиница! - гордо объявил он. - Как "Россия" в Москве. Четыре общих номера и два "люкса"!
"Люкс" представлял собой одноместный номер с отдельным рукомойником и обилием ковров. Ковры были на стене, на полу, и даже кровать застелена ковром.
- Устраивает вас эта комната? - с прежней учтивостью спросил Сергей Иванович. - На кухне есть плита. Она топится с шести утра. Имеется электрический чайник… А вообще можно питаться в столовой. Она рядом с гостиницей.
Кикиру на правах человека, принесшего чемодан, все еще оставался в комнате, хотя перед уходом председатель выразительно посмотрел на него. Парень сделал вид, что не заметил этого.
- Какие тут у вас новости? - спросила Маша, снимая пальто.
- Какие могут быть новости при сухом законе? - сердито буркнул Кикиру. - Выдают только по субботам и только по бутылке на человека. Разве могут произойти какие-нибудь интересные события при такой нищенской норме? - Кикиру сел на стул и посмотрел в окно. - Приходится стиркой заниматься.
- Разве это так уж плохо? - не поняла Маша.
Кикиру неопределенно пожал плечами:
- Стиральная машина берет много энергии. А напиток получается в общем-то не очень крепкий.
- Ничего не понимаю, - растерянно сказала Маша. - Какой напиток? При чем тут стирка?
- А вы разве не в курсе? - невинным голосом продолжал Кикиру.
- Нет.
- В стиральной машине можно варить брагу, - пояснил он. - Это мое личное открытие. Так сказать, открытие века! Вы посмотрите: в магазинах очереди теперь за стиральными машинами.
- Чего только не придумают! - произнесла Маша, пораженная услышанным.
Кикиру вздохнул, взял шапку.
- Тогда я пошел…
Маша долго смотрела на захлопнувшуюся за ним дверь…
Она переоделась, умылась и тоже вышла - решила пообедать в столовой. В свое время лукрэнская столовая славилась по всему району. Только здесь подавались такие экзотические блюда, как моржовые и нерпичьи ласты "фри", бифштекс из белухи, натуральный олений прэрэм, моченая морошка и дикий тундровый чеснок.
В столовой было оживленно, но много столиков пустовало. Кругом - разноцветный пластик, стулья легкие. Словом, колхозная лукрэнская столовая была не хуже какого-нибудь материкового кафе.
Маша выбрала место у окна. На столике лежало меню, отпечатанное на машинке. Суп из оленьего мяса, оленье жаркое… Курица… Свежие огурцы и помидоры… Сметана, яйца…
Подошла девушка. Она была в белом переднике, в белой наколке.
- Еттык! - поздоровалась она по-чукотски. - Хотите свежую строганину? Только что привезли.
Стружки белого чира скоро оттаивали, строганину надо было есть быстро. Потом девушка подала густой олений суп. Поднося ложку ко рту, Маша с тоской подумала, что при такой еде ей ни за что не похудеть. "Надо, наконец, сделать окончательный выбор между едой и стройной фигурой. А может быть, уже поздно заботиться о фигуре?.." Маша в общем-то не очень задумывалась о своем возрасте. Может, и оттого, что у нее не было своей семьи, и оттого, что она всю жизнь или работала среди молодежи, или жила среди молодых. Последние годы она провела в студенческом общежитии. И хотя оказалась там почти на десять лет старше других, не ощущала этой разницы. Да и все другие удивлялись, когда узнавали истинный возраст Марии Тэгрынэ.
Маша с удовольствием доела суп, оленье жаркое и тогда лишь решила, что надо все-таки худеть. Вспомнилась шутка Роберта Малявина. "Надо позавтракать так, чтобы не хотелось обедать, надо обедать так, чтобы не хотелось ужинать. А вечером надо поесть плотно, чтобы и завтракать не хотелось…"
Она уже пила чай, когда в столовую вошел Андрей Пинеун. Заметив Машу, он заколебался, но подошел.
- Можно с вами сесть?
- Я буду очень рада, - ответила Маша. И действительно была рада.
Она еще никогда не ездила по Чукотке в качестве отпускницы. Было как-то странно чувствовать себя совершенно свободной. У нее решительно никаких дел ни к председателю колхоза, ни к кому-либо из колхозников Она даже не гостья здесь, потому что в Лукрэне у нее нет ни родственников, ни близких друзей. Пожалуй, зря она приехала сюда. Ни к чему этот месячный отпуск. Надо было сразу браться за работу. Откровенно говоря, она не чувствовала никакой усталости. Наоборот, испытывала огромное желание поскорее взяться за настоящее большое дело.
Андрей Пинеун заказал себе обед и уставился в окно.
"Что же это он? - подумала Маша. - Сел со мной и молчит. Да еще с таким безразличием смотрит в окно. И выражение на лице какое-то отрешенное. Даже не посмотрел в тарелку и, наверное, не представляет, что ест. Для него все равно, что в тарелке - оленье мясо, моржовое или китовое. Для него это просто питательные вещества…"
Видимо, Андрей почувствовал ее взгляд и поспешно сказал:
- Извините…
- Ничего, ничего, - быстро ответила Маша. - Кушайте.
Но Андрей уже положил ложку на стол, аккуратно вытер губы салфеткой.
- Вы, наверное, удивляетесь тому, что я живу здесь, в Лукрэне?
- Почему?
- Ну, помните… Помните, что вы говорили на нашей свадьбе?
Честно говоря, Маша не помнила.
- Вы тогда сказали: придет время, и Андрей Пинеун будет командовать большим океанским лайнером… Тогда это слово еще было новым - и все старались щегольнуть им… А предсказания-то ваши и не сбылись: я капитан всего-навсего маленького морского катера. Колхозный капитан… Попросту - судоводитель среднего класса.
- Ну и что же? - бодро возразила Маша. - Каждый на своем участке может добиться многого.
- Да-а, - протянул Андрей. - Не выветрилось еще у вас крупноблочное мышление…
- Что?! - чуть не вскрикнула Маша.
- Извините, - усмехнулся Андрей. - Я имею в виду эти выражения: каждый на своем месте добьется великого… нет профессий неинтересных… романтиком можно быть и за кухонной плитой… И многие другие готовые блоки, используемые в воспитательных целях.
- Лучше расскажите, как вы жили эти годы, - попросила Маша.
- Рассказывать долго, - вздохнул Пинеун. - Хотите, встретимся вечером? Вас не шокирует такое предложение? С ходу, так сказать.
- Нисколько. Давайте адрес.
- Я сам зайду за вами, - пообещал Пинеун…
К обусловленному часу Маша почувствовала, что она неспокойна. Обошла все селение, заглянула на звероферму, зашла в сельский Совет, в библиотеку, в школу, в детский сад. Почти все знакомые приглашали вечером на чай - она отказывалась.
Точно в семь послышался стук в дверь, и перед Машей предстал Андрей Пинеун. Он был в морской шинели, в шапке с крабом. На рукаве сверкало золотое шитье. Припорошенные снегом ботинки носили явный след попыток навести блеск.
- Добрый вечер, - сказал Пинеун, краснея. Он вдруг смутился оттого, что Маша так внимательно оглядела его.
Смущение сменилось раздражением. Пинеун сухо произнес:
- Если вы готовы, пойдемте.
Маша молча оделась. Андрей подал пальто и распахнул дверь перед ней.
Холодный воздух, идущий плотным потоком со стороны замерзшего моря, бил в лицо. Вокруг высились дома, новые и старые. Переулки кончались у высокого обрыва, за которым виднелся близкий горизонт заторошенного моря. Что-то было необычное в облике Лукрэна, хотя дома такие же, как во всех иных чукотских селениях, может, только некоторое преобладание многоквартирных зданий да длинные короба центрального отопления придавали ему особый вид… Нет, что-то другое. Может быть, лампочки уличного освещения, закрытые плотными матовыми колпаками?
- Лукрэн отличается от других селений Чукотки тем, что на его улицах нет следов от гусеничных машин, - деловито разъяснил Пинеун. - Земля целая, не развороченная. Мы даже грузовые автомобили пускаем в обход. Тундровая почва обладает таким свойством, что чуть тронешь ее, как уже ничем не прикрыть рану, не залечить… Помните колхозный поселок в Анадыре? Сколько гальки вогнали в топь, а хорошей улицы все равно не получилось. Тундра все глотает.
Действительно, улицы в Лукрэне отличались опрятностью. По ним приятно было идти.
- Летом даже трава растет, - с оттенком гордости сообщил Пинеун.
Миновали массив новых добротных домов и вышли к самому обрыву. У домика, наполовину вросшего в землю, с окнами, обращенными в сторону моря, Пинеун остановился.
- Вот здесь я живу…
Маша огляделась. К домику подведены электричество, телефон, горбился короб парового отопления. На залатанной крыше торчала замысловатая антенна.
В тамбуре было темно и холодно. Андрей отворил входную дверь, обитую оленьими шкурами, и включил свет. Маша увидела кухню-прихожую с большой плитой, заставленной разнокалиберными кастрюлями. В углу цветным пластиком отгорожен душ.
В комнате рядом сразу же бросалась в глаза расстеленная на полу огромная, отлично выделанная шкура белого медведя. Одну стену целиком занимали книжные полки, вдоль второй шли какие-то радиосооружения, а у третьей стены, слева от входа, стояла широкая тахта.
Андрей, проходя в комнату, скинул ботинки.
- Советую вам сделать то же самое, - сказал он Маше.
Маша с удовольствием погрузила ноги в прохладный, шелковистый мех. Как ей хотелось иметь такую же шкуру, но с некоторых пор бить царя льдов запрещалось законом. Его охранял внушительный штраф в пятьсот рублей.
Андрей снял китель и принялся хлопотать, готовя на низеньком столике угощение. Он поставил темную бутылку с неизвестной жидкостью, вывалил на тарелку банку крабов, поставил большое блюдо с холодными оленьими языками, стопки и вышел в тамбур. Через минуту вернулся оттуда с тарелкой, заполненной ярко-красными стружками мороженой нерпичьей печенки. При виде этого блюда Маше даже не потребовалось усилий, чтобы отогнать мысль о необходимости похудеть.
- За встречу, - предложил Пинеун.
Маша выпила и зажмурилась. Это было что-то вкусное, жгучее, медленно разлившееся по всему телу. Холодные, сладковатые куски строганной печенки таяли во рту.
- Ешьте, - угощал Пинеун с плотно набитым ртом. - У меня редко бывает такое угощение.
- А что это за напиток? - Маша показала на темную бутылку.
- Спирт с апельсиновым соком, - ответил Пинеун. - Вкусно?
- Очень.
Молча выпили по второй. Опустела тарелка с нерпичьей печенкой.
- Принести еще? - спросил Пинеун.
- Пожалуй, хватит, - нерешительно сказала Маша, - Я и так безобразно растолстела.
- Ну что вы, Мария Ивановна! - возразил Пинеун. - Вы остались такая же, как полтора десятка лет назад. Только седина появилась в волосах. Но и она украшает вас.
- Спасибо, - потеплевшим голосом поблагодарила Маша.
Перед чаепитием она безуспешно попыталась помочь убрать со стола.
- Ни в коем случае! - остановил ее Пинеун. - Вы гость. Если начнете помогать, вы лишите меня удовольствия принимать вас…
Пока Андрей хлопотал над чайником, приготовляя, по его словам, какой-то совершенно особый напиток, Маша уже подробнее рассмотрела комнату. Радиокомплект, насколько она могла понять, представлял собой комбинацию из магнитофона, проигрывателя и сложной системы акустических тумб, расставленных по всей комнате. В специальном шкафчике стояли пластинки. Много было русских народных песен, хоров и классики.
- Включить? - спросил Пинеун, появляясь с чайником, укутанным в пыжик.
Маша согласно кивнула.
- Что вы хотите послушать?
- Ваше самое любимое.
Пинеун что-то пробурчал себе под нос и щелкнул выключателем. Подождал, пока нагреются лампы, и включил запись. После первых же тактов Маша подозрительно, в каком-то замешательстве посмотрела на Пинеуна. Это было невероятно! Поймав ее взгляд, Андрей спросил:
- Не нравится? Могу поставить что-нибудь другое. Хотите - джаз, Воронежский хор?..
- Нет, нет, - остановила его Маша. - Пусть остается то, что поставлено.
Видимо, это была перезапись с пластинки. Но сделана очень чисто, почти как в стационарной студии. Лишь внимательно прислушавшись, удавалось уловить легкое шипение иголки.
Это опять Николай Зеленьский. Тот самый концерт - "Фантазия Секунда" - для струнных и клавесина в исполнении камерного оркестра.
Андрей Пинеун осторожно поставил чайник на столик и тихо сел рядом с Машей.
Интересно свойство музыки возвращать человека туда, где впервые она была услышана. Маша снова очутилась в "особняке" над Казачкой, в своей крохотной комнатке, и перед ней эта пластинка с портретом Катаржины Радзивилловой. А потом вспомнился Вавельский замок над Вислой, тихий голос пани Янины Козерацкой и подернутые туманом времени изображения прошедшей жизни на роскошных гобеленах.
Это ее воспоминания. А что у Пинеуна связано с этой музыкой? Ведь что-то же связано, если перезаписал ее и она стала для него самой любимой…
Странное у Маши было ощущение: сердце щемило, но совсем не от жалости к прошедшим годам, а скорее от грустной мысли, что человеку свойственно возвращаться к прошлому только в воспоминаниях.
Какие же чувства испытывал автор этой музыки Николай Зеленьский, польский композитор шестнадцатого века? Неужто такие же, какие переполняют сейчас столь далекую от него во времени и пространстве Марию Ивановну Тэгрынэ, наполовину эскимоску, наполовину чукчанку, убежденную коммунистку?..
Музыка стихла. Некоторое время Маша и Андрей сидели молча. Потом Пинеун опять включил свой музыкальный комбайн и спросил:
- Вы знаете эту музыку?
Маша утвердительно кивнула.
- Правда, великолепно?
- Да.
- Я впервые услышал ее у одного капитана в бухте Провидения. Он плавает по всем морям. И в былые времена всегда приглашал меня в гости, как только возвращался из плавания. Однажды в его капитанском салоне слушали мы концерты Бетховена в исполнении Гилельса и Бостонского симфонического оркестра. Потом он поставил вот эту пластинку. Концерт мне понравился. Репродукция с какой-то картины - средневековая дама в роскошном наряде.
- Пани Катаржина Радзивиллова, - сказала Маша.
- Она, - кивнул Пинеун. - Послышались первые звуки, и тут как раз кто-то пришел. Разговариваем, а я все внимательнее прислушиваюсь к музыке. Совсем непохоже на строгую классику. Какая-то вольность и сердечность… В тот вечер несколько раз заводили эту пластинку. Уходя, я захватил ее и переписал в районной студии. С тех пор эта музыка всегда со мной… Может быть, с точки зрения музыкально образованного человека она пустяк, но для меня много значит… Лично для меня, - добавил Пинеун после короткой паузы.
- И для меня тоже, - тихо подтвердила Маша.
Затем они пили чай. О музыке больше не говорили. Маша была убеждена, что рассуждать о содержании музыкальных произведений смешно. Как можно передать музыку какими-то бледными словами?
Андрей Пинеун рассказал о своей работе, о делах в колхозе.
- Вы знаете нашего председателя… Мужик хороший, но сложный. Безусловно, честен и благороден. Только вот дело какое… зарплата у него огромная. Я как-то поинтересовался у секретаря парткома, с каких сумм платит наш председатель взносы. Оказывается, не всякий министр столько получает… Лично я считаю, что ему платят по заслугам…
- Куда ж он тратит здесь такие деньги? - перебила Маша.
- Семья у него большая. Трое дочерей и сын. Две дочки уже студентки. Помогать им надо. Посылает еще и своим родителям и матери жены… Дело, однако, совсем в другом…
Андрей замолчал, нашел сигарету и закурил. Маше вдруг тоже страшно захотелось курить, и она попросила:
- Дайте и мне сигарету.
- Извините, я не знал, что вы курите…
- Собственно, не курю, а так, иногда…
Пинеун дал ей прикурить.
- Так в чем же дело? - спросила Маша, выпустив струйку дыма.