Маша разделась до белья и влезла в принесенный из сеней прохладный кэркэр. Ее тут же охватил озноб, но Аканна уже держала наготове чашку горячего чая. А Вуквун тем временем наливал чай в термос. Когда вездеход подкатил, для Маши была подготовлена вместительная сумка с провизией и большим термосом, полным горячего чая.
Обеспокоенные проезжающим по улице вездеходом, люди повыскакивали из домов, и тревожная весть волной катилась по Лукрэну: вертолет пропал.
Сергей Иванович сел рядом с водителем. За его спиной разместились Маша, молчаливый бородатый фельдшер и Вуквун.
- Поедем вдоль морского побережья. Это обычный маршрут вертолета! - прокричал Сергей Иванович, и вездеход, дернувшись, покатил вниз.
В крохотное, залепленное снегом боковое окошечко Маша и Вуквун не могли рассмотреть ничего: полярная ночь покрыла мраком все ледовое пространство.
Кэркэр был впору, только ворот слишком широк. Впрочем, он ведь таким и делался, чтобы женщина легко могла выпростать руки.
Под шум вездехода разговаривать было трудно, но Вуквун ухитрялся произносить слова прямо в ухо Маше.
- Вернемся домой, скажу Аканне, чтобы сшила тебе меховое пальто из неблюя. Она хорошо шьет. Не идет тебе кэркэр. И вообще он отжил свое - совсем немодная и неудобная одежда. А вот пальто из неблюя будет в самый раз… Можно бы и из пыжика, но у пыжика слишком мягкий мех. На "Волге" в пыжиковом пальто ездить, а не на вездеходе…
Маша слушала Вуквуна, но видела другое лицо: родное, мужественное и беспомощное, одинокое, как скала в ледовитом море. И вдруг вспомнила другие слова. Они огнем сверкнули в мозгу: "Человек должен погибнуть на пороге счастья!" Значит, он предчувствовал? Знал? Не может быть! Это какая-то мистика. Ничего не должно с ним случиться. Это только в кино так бывает: сказал красивые слова - и умер…
А Вуквун продолжал свое:
- Мы тут выполняли заказ для московской киностудии. Шили нерпичьи куртки. Только нерпичий мех жесткий, плохо лежит на плечах, а вот неблюй…
Вездеход вдруг остановился. В проеме, соединяющем пассажирский салон с водительской кабиной, показалась голова Сергея Ивановича.
- Видим большой костер. Похоже, что они вылили весь бензин и подожгли.
Вездеход понесся вперед еще стремительнее. Грохот стал таким, что Маша больше не слышала не единого слова, только видела губы Вуквуна, шевелящиеся в полутьме, подсвеченные сверху слабенькой электрической лампочкой.
Маша пыталась рассмотреть костер через боковое оконце, но за стеклом по-прежнему была непроглядная темень.
Судя по рывкам, по чудовищной тряске, которая не давала открыть рот, вездеход мчался прямо по торосам. Это продолжалось еще примерно с час. Наконец водитель притормозил, в проеме опять возникло лицо Сергея Ивановича, и Маша услышала:
- Видны фигурки людей!
"Живы", - с облегчением подумала она.
Теперь уже и в боковое окошечко виднелся отсвет бушующего где-то впереди красного огня. По тому, как быстро этот красный отсвет переходил в белесо-голубоватый, можно было заключить, что вездеход близок к цели.
Зарево теперь проникало даже внутрь вездехода, плясало по лицу Вуквуна, по бороде молчаливого фельдшера.
Как-то неожиданно вездеход остановился.
Вуквун откинул брезент. Вплотную стояли закопченные, растерянные, незнакомые люди. Маша спрыгнула вслед за Вуквуном на снег и принялась искать среди них Андрея.
- Вон еще один вездеход идет, - сказал летчик, указывая на мыс, из-за которого показались две светящиеся точечки фар.
- Что случилось? - спросил Сергей Иванович.
- Беда, - коротко ответил летчик.
А Маша все искала Андрея. Она вглядывалась в каждое лицо, стараясь угадать дорогие черты под густым слоем копоти, и все твердила про себя, едва сдерживаясь, чтобы не закричать во весь голос: "Нет, не может быть!.. Он жив!.. Он должен остаться среди живых!.."
Наконец она не вытерпела, подбежала к летчику, который разговаривал с Вуквуном. Почему-то шепотом спросила:
- А где же Андрей Пинеун?
Летчик опустил голову.
- Не повезло Андрею.
- Где он?
- Нету его.
- Как это нету?
- Вон под брезентом. - Летчик устало махнул рукой в сторону бесформенной кучи тлеющего брезента.
Маша оттолкнула его и побежала. Ее догнал Вуквун, схватил за рукав кэркэра.
- Не надо, Тэгрынэ. Не надо.
- Почему?.. Почему не надо?! Где доктор?
Молчаливый фельдшер возник из темноты, встал в отсвет пламени горящего вертолета.
- Я здесь, Мария Ивановна.
- Идемте вместе.
Вуквун продолжал держать Машу за руку.
- Не надо, Тэгрынэ.
Подошел Сергей Иванович.
- Мария Ивановна. Не надо. Там почти ничего не осталось.
- Этого не может быть! - закричала Маша, не подозревавшая, каким громким может быть ее голос. - Этого не может быть! Почему?.. Почему он погиб?
В тот же миг она поняла, что на вопрос ее нет ответа, а крик неуместен здесь, и бросилась в сторону чернеющих во тьме торосов, чтобы остаться наедине со своим горем.
Сергей Иванович побежал было за ней, но Вуквун остановил его:
- Не надо. Пусть побудет одна.
Тем временем подъехал райисполкомовский вездеход, и оттуда выскочили Кэргына, врачи районной больницы, начальник аэрослужбы, начальник милиции.
Летчик еще раз принялся рассказывать:
- Когда вертолет упал, бочка с запасом горючего сорвалась с оттяжек и заклинила дверь. Андрюша откатил ее, открыл дверь и, придерживая бочку, стал орать, чтобы все выходили. Пассажиры выскочили. Я остановился, хотел помочь ему управиться с бочкой, но он и на меня закричал: "Прыгай!" И только я оставил машину, ка-ак полыхнет сзади, аж отбросило меня. Рвануло и баки и бочку разом. Когда огонь чуть-чуть утих, подобрались мы ближе, а там… страшно смотреть. Оттащили Андрея в сторону, потушили на нем огонь, завалили снегом. Потом уж нашли обгорелый брезент и прикрыли…
- Товарищи, - распорядился Кэргына, - все в один вездеход - и в районный центр. Здесь останутся только начальник милиции, медицинский эксперт да я. Остальные - домой.
Споткнувшись о торос, Маша остановилась. Впереди была чернота ночи, сзади шумело пламя. Вот и все. На пороге счастья… Как же он говорил?.. И лицо было такое доброе, счастливое… И утром сегодня он был такой беспомощный, стеснительный, словно не отец почти взрослого сына, а мальчишка, проведший свою первую ночь с женщиной.
Шумело пламя, и что-то знакомое слышалось в нем. Откуда-то лилась печальная музыка. Что это - галлюцинация?.. Был человек - и нет человека. Так говорят. Много раз слышала Маша такое, но никогда не чувствовала по-настоящему, что это значит: был человек - и нет человека. Какая пустота и темень - нет человека. Нет его дыхания, его голоса, его слов, теплоты его тела, его будущего. Только одно прошлое. Все позади, а впереди - ничего. Был человек - и нет человека. Такая боль в сердце, словно кусок от него оторвался. И горячо в груди от хлынувшей из раны крови…
- Мария Ивановна!
Маша обернулась на голос и увидела Кэргыну.
- Поезжайте, Маша. Вездеход уходит. Пойдемте.
Маша покорно пошла вслед за ним. Как неудобно шагать в кэркэре. Вуквун прав: отжила свое эта древняя одежда чукчей и эскимосов. Мало кто теперь носит кэркэры… Как шумит пламя, и как светло возле вертолета, потерпевшего катастрофу. Не надо туда смотреть! Не надо!!
И все-таки неведомая сила поворачивала ее голову в сторону лежащего на снегу обгорелого брезента. Может быть, под брезентом и нет никого? Ошиблись люди - отскочил в сторону Андрей, прыгнул в темноту, упал в снег, а его и не заметили?
- Жалко Андрея, - услышала она голос Кэргыны. - Такой человек погиб! Красиво погиб!
Но разве смерть может быть красивой? Был человек - и нет человека, разве это красиво? И сил уже нет возразить, крикнуть. Только слезы сами катятся, заполняют рот, забивают дыхание…
Маше помогли сесть рядом с водителем. Побледневший, потрясенный случившимся Ненек запустил двигатель. Заскрежетали по торосистому льду гусеницы и потащили машину прочь от зловещего костра.
Через полчаса Ненек сказал:
- Если бы не было бочки, Андрей остался бы жив. Вертолет так рассчитан, что, когда он падает, лопасти служат как бы парашютами. Получается авторотация. Воздушный встречный поток раскручивает винты и не дает вертолету камнем падать вниз…
Вездеход подкатил к гостинице.
- Вам приготовлен номер, - сказал Кэргына.
- Я пойду к сыну, - глухо ответила Маша.
- Может быть, лучше завтра?
Маша заколебалась. Но желание увидеть мальчика было так сильно, что она тут же отрицательно покачала головой.
- Нет, я пойду. Кто-то должен сказать ему. Так уж лучше я.
Дверь открыла сонная бабушка Софья.
- Кыкэ вынэ! - всплеснула она руками. - В кэркэре!
- Где Спартак? - спросила Маша и тут же услышала его обрадованный голос:
- Мария Ивановна? К нам в гости приехали?
Спартак предстал перед нею в трусиках, босиком, в накинутом на голое тело школьном кителе.
- Что с вами?
- Ничего, - прошептала Маша. - Ничего со мной.
- С папой?! - вдруг закричал Спартак.
Он подбежал вплотную к Маше, вцепился в рукав кэркэра и продолжал кричать:
- Что случилось с папой? Где он? Почему он не с вами?
Маша прошла в комнату, села на диван и прошептала, глядя прямо в глаза Спартаку:
- Нету папы… Нету Андрея Пинеуна… Был человек - и нет человека…
Последнюю фразу сказал будто кто-то другой, неожиданно возникший в Маше, мешая ее мыслям.
Спартак бросился ничком на диван и зарыдал. Он еще был ребенком, и плач для него являлся естественным выражением горя.
Старушка же опустилась у изголовья мальчика и продолжала тупо повторять:
- Как же так?.. Как же так?..
Маша всю ночь провела вместе с ними. Только к утру мальчик успокоился и заснул. Но спал всего часа два. Проснувшись около восьми, он молча встал, умылся, почистил зубы, взялся за свой ученический портфельчик.
- Никак ты в школу собрался? - с удивлением спросила бабушка.
- Папе было бы неприятно, если бы я пропустил уроки, - глухим, изменившимся за ночь голосом произнес Спартак.
Маша вспомнила, как несколько часов назад мальчик бросился ничком на диван, как сотрясались его худые плечи под бременем горя. Но сейчас это был уже взрослый человек. И до чего же он похож на того Андрея Пинеуна, с которым она везла морем песцов из бухты Провидения и который танцевал тогда древний эскимосский танец на сцене уэленского клуба.
- Может быть, тебе действительно не стоит сегодня ходить в школу? - осторожно спросила Маша.
- Нет, пойду, - ответил Спартак. - Если уж совсем не смогу заниматься, отпрошусь…
Маша дождалась здесь девяти часов и пошла в райком. По дороге она вдруг почувствовала, что стесняется мехового кэркэра, старается поскорее добраться до райкома, чтобы спрятаться там от любопытных взглядов прохожих, которые узнавали и не узнавали ее.
Похоже было, что Саша Мухин и Николай Кэргына тоже не сомкнули глаз в эту тревожную ночь.
- К нам летит большой вертолет МИ-8, - сообщил Мухин. - На нем - комиссия для расследования причин катастрофы. Из Анадыря вышел пассажирский. Останки погибшего повезли в Лукрэн. Туда ушли оба вездехода. Так что только после обеда полетим. Я разговаривал с Ходаковым, он просил отправить тебя с первым рейсом, не позднее послезавтрашнего дня. - Мухин помолчал. Потер твердой ладонью голову. - Да, горе, - глухим голосом продолжал он. - Всех спас, а сам погиб… Какой человек!
- Не забудьте, чтобы в Лукрэн взяли сына Пинеуна, - попросила Маша.
- Не забудем, - пообещал Николай Кэргына. - Из Анадыря уже вылетела Валя. А вам, Мария Ивановна, лучше бы пойти в гостиницу и хорошенько отдохнуть. Я попросил жену принести вам туда одежду.
- Да, надо бы переодеться, - машинально сказала Маша…
У крыльца ее ждала райкомовская машина.
Приехав в гостиницу и пройдя в свой номер, Маша скинула кэркэр, повалилась на кровать и зарыдала. Так она и уснула со слезами на глазах. Уснула таким крепким сном, что не слышала, как приходила жена Кэргыны, как дежурная поставила на стол термос с чаем и бутерброды.
Ее разбудили уже перед самым отлетом. Маша, не присаживаясь к столу, выпила стакан чаю, съела бутерброд и стала переодеваться…
На вертолетной площадке ждали только ее. В толпе отлетающих она узнала Валю. Рядом стоял Спартак. Когда все вошли в салон вертолета, Маша увидела там несколько железных венков с ярко окрашенными зеленой краской листьями.
- Такое горе! - всхлипнула Валя, здороваясь с Машей. - Я всегда думала, что добром у него не кончится.
- Мама, не надо, - перебил ее Спартак. - Он погиб совсем трезвым и как настоящий человек, спасая других.
- О погибших всегда говорят хорошо, - обиженно поджала губы Валя.
Она стала еще красивее - прямо столичная дама. На голове у нее была пышная шапка из меха голубого песца, на ногах - расшитые бисером корякские торбаса, шуба из первоклассной норки. Маша-то понимала толк в мехах. И знала, как шьются такие шубы. Это называется "нестандарт"…
В большом вертолете были удобные мягкие кресла. Маша всю дорогу смотрела в иллюминатор. Летчик сделал круг над местом катастрофы, словно отдавая честь погибшему человеку и честно отслужившей свою нелегкую службу машине.
Траурный митинг состоялся в колхозном клубе.
Сколоченные вместе стулья убрали прямо на улицу, а гроб поставили на возвышение. Крышка была наглухо заколочена.
Маша не слушала речей. У нее было такое чувство, будто это происходит во сне. Она старалась проснуться, чтобы исчезло все это, но ничего не исчезало. Мельком заметила, как становятся в почетный караул Кэргына и Мухин. Каким-то образом сама очутилась в почетном карауле с красной повязкой на рукаве чужого пальто. Едва сдерживая слезы, на нее в упор смотрели Антон Каанто и Сергей Кымын.
А потом она поднималась вместе со всеми на холм, где уже была вырыта могила. Когда гроб засыпали мерзлой землей, смешанной со снегом, и водрузили деревянный обелиск с жестяной звездой, прислонили венки с железными зелеными листьями, звенящими на ветру, у Маши так перехватило горло, что отнялось дыхание. Ей показалось, будто пришла и ее смерть. Маша незаметно удалилась в сторону, села на сугроб и положила в рот кусок снега.
Один за другим уходили люди с кладбища. Мухин подошел к ней, спросил:
- Когда за тобой присылать?
- Завтра.
- Послезавтра первым рейсом в Анадырь.
Маша покорно кивнула.
У могилы остались только Валя и Спартак.
Перед тем как покинуть кладбище, они тоже подошли к Маше.
- Не знаю, что теперь делать с парнем, - жалостливо проговорила Валя. - Оставлять его с бабушкой или брать к себе?
- Мария Ивановна, скажите маме, что я должен закончить седьмой класс, а потом видно будет, - попросил Спартак.
- Я думаю, он прав, - сказала Маша.
- Так ведь фактически один остается, - колебалась Валя.
- Не один! - возразил Спартак. - Со мной бабушка. И Мария Ивановна тоже…
- А вы разве не уезжаете? - удивилась Валя.
- Я вернусь, - твердо ответила Маша.
Вечером она пошла в осиротевший домик на берегу залива. Стояла отличная погода, и роскошный йынэттэт - полярное сияние - полыхал по всему небу.
Маша вошла в тамбур, некоторое время помедлила перед обитой оленьими шкурами кухонной дверью.
В кухне было темно, а плита еще теплая. Маша нашарила на стене выключатель. Вспыхнул ослепительный свет.
Села на диван и огляделась. Вещи долго живут после смерти их владельца, но по каким-то неуловимым признакам уже видно было, что нет той хозяйской руки, которая их касалась.
Маша подошла к проигрывателю и включила его. Поджидая, пока нагреются лампы и загорится зеленый огонек индикатора, смежила веки и вспомнила портрет Катаржины Радзивилловой, нарисованный неизвестным художником.
Потом полились знакомые звуки. Музыка рассказывала о том, что было здесь совсем недавно.
Резкий телефонный звонок заставил Машу вздрогнуть. Она поспешно схватила трубку и услышала голос Сергея Ивановича:
- Мария Ивановна. Извините, что беспокою. Увидел свет и догадался, что это вы. Вам оставили ужин в гостинице.
- Спасибо, Сергей Иванович.
Маша медленно положила трубку, выключила свет, разделась и легла в постель. В окно мерцал йынэттэт, и, казалось, несколько его лучиков проникли в комнату, зажглись цветными огоньками на индикаторе, на шкале проигрывателя.
Утром перед самым отъездом Маша еще раз поднялась на холм, к могиле Андрея Пинеуна. Уже издали она заметила там какой-то странный предмет. Это был огромный трехпалый якорь, выкрашенный корабельным суриком.
Видно, Сергей Кымын и Антон Каанто постарались. Только вот как им удалось поднять сюда такую махину?
Маша уселась на одну из якорных лап. Перед ней раскинулся весь Лукрэн, расчерченный ровными улицами, заставленный белыми штукатуренными домиками. Чуть в сторонке, над самым обрывом, притулился занесенный снегом домик Андрея Пинеуна. А там, ниже, на косе, возле торосов, на высоких подставках виднелись корабли, потерявшие своего капитана.
Стояла такая прекрасная погода, была такая тишина, такой покой вокруг, что не верилось в реальность совсем недавно бушевавшей здесь пурги, свирепого ветра, обжигающего мороза.
10
Дорога, запомнившаяся осенней, нынче была совсем зимней. Лаврентьевская аэростанция утонула в снегу, на ней работали снегоочистители. Самолеты надели лыжи. Через залив со стороны Нунямского мыса шли цепочки нарт - ехали охотники, оленные люди.
Накануне весь вечер Маша провела у Спартака Пинеуна. Она привезла ему почти все имущество отца, в том числе большой радиокомбайн.
Сергей Иванович на прощанье не посмел спросить Машу, что же дальше будет с их совместным планом перестройки зверофермы. Видел, как тяжело переживает она смерть Андрея, и был тактично молчалив. Но на лице его Маша прочла этот немой вопрос и почему-то не смогла дать ответа. Неужели у нее самой еще нет твердого решения?
Да, теперь все у нее перемешалось, ничего нет ясного. Что сказать Петру Ходакову? Согласиться с любым его предложением? Можно быть уверенной, он подобрал по-настоящему интересную, достойную теперешнего ее положения работу. Вот только сама она не знает, как быть…
Командир самолета Володя Пины, передав управление второму пилоту, прошел в пассажирский салон, подсел к Марии.
- Обратно возвращаетесь? - спросил он.
Маша кивнула.
- Отдохнули?
Вроде бы отдыха не получилось, но Маша опять кивнула утвердительно. Хороший парень Володя Пины. Летает себе над Чукоткой и, наверное, счастлив. Был у Маши другой вот такой же знакомый - Юрий Анко, первый эскимосский поэт, первый летчик. Чем-то они оба похожи на Андрея Пинеуна.
Пусть мы уедем далеко,
Пусть даже в небо залетим,
В родной Уназик все равно
Мы возвратиться захотим…