В комнату вошла женщина в черном, заговорила о чем-то с хозяйкой вполголоса. Платон смотрел на Галину, не отрываясь: те же ямочки на щеках, такие же полные губы… Вот только в глазах не то искры тепла, не то - льдинки. И уж совсем не понять, какие у нее мысли.
Вышли из барака вместе. Он ждал: сейчас она подумает и все объяснит. Но Галя, идя рядом, молчала. Лишь у насыпи, свернув на тропку, что вела к воротам электростанции, остановилась и каким-то не своим голосом произнесла:
- Интересуешься, что случилось?.. Бросил он меня!
- Прости, не хотел обидеть.
- Не надо меня жалеть. Сама виновата… Если бы знала!.. - и умолкла, не закончив фразы.
Повернулась, пошла, опустив голову.
Хмурый, озадаченный, стоял он в конце насыпи и смотрел ей вслед. Ветер трепал его ленты с золотыми якорями, хлестал ими по плечам, как там, на корабле, в далеком и буйном Охотском море, где почти всегда холодно и где он провел в нелегком морском труде два долгих последних года.
2
На дороге показался невысокий парень. Размахивая руками и поглядывая по сторонам, он торопливо приближался. В его походке, в манере переваливаться с боку на бок, было что-то знакомое. Да и эта кепка с наушниками… кожушок… Где он его видел?.. Как где?!. Это же… Это!.. - Платон подался вперед и, когда парень, понурив голову, чуть было не прошел мимо, произнес:
- Антонио!
На какие-то секунды парень замешкался, но вот, расставив руки, обхватил моряка:
- У-у, Платошка!.. Маринайо люпо! - И с восхищением зацокал языком. - Такой белло! Красивый! Сколько лет не видал… Когда приездил?
- Только с поезда. Хотел к тебе, а где он, твой барак?.. Весь пятый участок исходил…
- Инсендио, пожар то есть… Теперь я проживай барак двадцать семь. Пер-фаворе, прошу! Опять, как тогда, вместе… Жаль, поспешал надо стройка блюминг. Работал надо… Но мы еще повстречался. Русские говорят: работа не вольк, в лес не убегал. Оно, конечно, работа оставался, а деньги пропадал.
- Всех денег не заберешь!
- Зачем все? Валенки покупал надо. А еще - шапку, и я - король! Шнейдер Крезо!.. Понимаешь?
- Тепло уже.
- Знаю, цыган шуба продавал. А я - нет, другой зима будет! Как это говорится: душа в тепле, будешь здоров, проживешь сто годов.
Антонио был все такой же - разбитной, неугомонный. Он и минуты не мог без веселого разговора, без острого словца. Платон дивился его оптимизму. Считал его родившимся в рубашке. Хотя хорошо знал: судьба этого человека на редкость была тяжелой. Лишним оказался он в своей Италии. В поисках счастья исходил почти всю Европу, но так и не нашел его. Поздней дождливой осенью прибился он к финско-советокой границе, решив перейти ее. Финские пограничники не заметили, русские - задержали. Шел 1930 год, и трудно было поверить, что это был не шпион. У задержанного итальянский паспорт, на все вопросы - один ответ: хочу работать! Впрочем, он сказал и еще кое-что. Вернее, не сказал, а выкрикнул:
- Коминтерн! Тольятти!..
Пришлось связаться с Коминтерном, с его видным деятелем - Пальмиро Тольятти.
Так молодой итальянский коммунист Антонио Ригони оказался на Магнитострое.
3
Оглядев недостроенное крыло электростанции, Платон заметил маячивших на лесах хлопцев, помахал им бескозыркой. Занятые делом, хлопцы не отозвались, будто не заметили его. Шагнул к бетономешалке, у которой топтался старичок в фуфайке: "Не Баянбаев ли там, на лесах?"
Старик поправил треух:
- Баян бай, говоришь? Чтой-то не слыхивал.
- А может, кто из бригады Котыги?
- И-и, вспомнила баба деверя, что хороший был! - усмехнулся старик. - Котыга твой, Федот Лукич, давно ушедши… И его бригады нету. Вахтером ноне робит, потому, как говорит, контузия. Будто с крыши упал… А по-моему - сачкует. Сказывали, отстоит смену и опять - в "Шанхай": землянки строить. Заказов - отбою нет. Люди последнее отдают, скорей бы поселиться. Хитер он, Котыга!.. На главной проходной - можешь повидаться.
- Виделись.
Платон понял: не так просто разыскать старых знакомых. Поразъехались кто куда: на другие стройки, в армию, на учебу. Такова жизнь. И все же не уходил, называл и называл фамилии. Старик пожимал плечами:
- Вон кака стройка, може где и робят. А то и сбегли, всяко быват. Энти, которы маменькины сынки, долго не терпют. Не ндравится…
Платон жалел, что не стал писать хлопцам. Да и когда было переписываться? С утра до вечера морзянка, всякие иные занятия, а личное время придет, так опять же почитать охота. Дальше - самодеятельность, выпуск стенгазеты… Скажи иному, не поверит; подумает - ленился. Что ж, может, и это было. Сам не заметил, как не только с хлопцами, - с девушкой переписку оборвал. Вот и получилось: ждала - не дождалась, замуж вышла. Вышла, как и бывает в таких случаях, за первого попавшегося. За болвана… а иначе и назвать его нельзя. Своего же дитяти испугался, бежал… И Платон поймал себя на том, что не может не жалеть Галину, по-прежнему думает о ней. Но с другой стороны… То есть как это - с другой? Что это еще за другая сторона?.. Не может он без Галины, потому что… потому… А в мыслях снова: "Чужое оно, дитя, чужое!" И ему, Платону, нелегко разобраться в своих чувствах, а тем более решить, как вести себя по отношению к Гале, к какому держать берегу. Может, сегодня подойти к ней и сказать… Нет, только не сегодня… Непонятной, надломленной, какой-то половинчатой стала его жизнь.
Опустив голову, медленно шел в конец стройки. Не о такой встрече с любимой мечтал он, сидя в поезде. Полагал, как задумал, так и сбудется. Ан нет, перевернулось все вверх тормашками. Что ж теперь делать? Сесть в поезд и уехать? Выкинуть все из головы, ни о чем не думать? Но это - невозможно! Не может он уехать, а если и уедет, то все равно вернется. И опять упрекал себя в том, что не проявил настойчивости. Вот и сегодня дал волю чувствам, разнежился. А стоит ли плакаться в жилетку? Лучше бы по-мужски встретиться с этим негодником, который так нагло вторгся в его, Платона, жизнь, насмеялся над его любовью!
По мере того, как разбирала злость, пробуждалась и совесть: в том, что произошло с Галей, повинен и он сам.
Еще издали рассмотрел у горы Карадыр новые кирпичные трехэтажные дома. Строится, растет город. Вот только многое, как и раньше, делается вручную -при помощи топора, тачки, лопаты… И все же эти дома, поднявшиеся на пустыре, безмерно радуют его. Сколько рабочих переселится сюда из землянок! И тут увидел в одном из домов цветы на подоконнике. Выходит, уже переселились! Ну да! Вон же у подъезда играют дети! И захотелось войти в дом, подняться на самый верх, посмотреть, как устроились новоселы. Не жилье - рай! В каждой квартире водопровод, цеди из крана, сколько хочешь! Полная отставка кобыле с бочкой. А еще - водяное отопление…
Шагнув к двери, дернул за скобу и чуть было не столкнулся с женщиной. Она не вышла, а вылетела на улицу. Вслед за нею послышались вопли, улюлюканье. Выкатился чайник… Что случилось? Женщина почему-то не отозвалась, угрюмо пошла прочь.
- А то и случилось, что должно случиться, - сказала старуха.
- А все-таки… в чем дело?
- Анжинеры с ума сходють!
- Какие инженеры?
- Обнаковенные. Те самые, которые строют… Шестьдесят семей поселилось здеся, и на всех - одна кухня. Да ты зайди, своими глазами увидь! Чуешь, бабы гвалт подняли? То-то и оно… А как же иначе? Люди в новый дом переехали, можно сказать, из-под земли на свет выползли… Будь он проклят, "шанхай!" Радость-то кака! Ну бабы допреж всего на кухню: первое дело - пища. Кинулись, а там, на кухне - никаких удобствиев! Ячеек на плите шесть, а желающих обед сварить - в десять разов больше. Стали в очередь - одна другой в затылок - горшки, кастрюли в руках, потому как поставить некуды. Ни стола, ни полочки… теснота, жарища!.. Плиту-то, слышь, коксом топят. Ну, значит, шум, крик, - базар, и только. А молодая шустрая бабенка возьми и поставь на плиту чайник без очереди. Бабы, понятно, к ней: по какому такому праву? А она как ощерится: "А вы кто такие, чтоб мне указывать? Мой муж прораб!" - "Ах, прораб? - тут Дарья вперед выскочила. - Бабы, говорит, это он, прораб Винтиков, одну кухню на всех придумал! Премию, говорит, получил за это!" - "Получил! А тебе-то что? Какое твое дело?" - "А вот какое!" Как взвизгнет Дарья, да как двинет чайник, он и слетел на пол. Прорабша подхватила чайник, хотела поставить его на место, да второпях опрокинула чей-то молошник. Что тут началось! Визг, галдеж, проклятья!
В этот момент и вытолкали бабы прорабшу из кухни, выбросив вслед за нею злополучный чайник.
- И поделом! - заключила старуха. - Молоко-то из села для болящей принесено. На стройке где взять-то. Тут коров нету.
По проекту в этих домах вообще не предусматривалось ни одной кухни. Архитектор, видимо, руководствовался принципом: "Захочешь есть, на костре сваришь!". Не понравилось это прорабу Винтикову, и он первым высказал неудовольствие проектом. Высказал еще и потому, что сам должен был поселиться в этих первых домах. Полагал, руководители стройки прислушаются к его голосу, устранят ошибку. Да куда там! Замечания прораба вызвали в Жилстрое целую бурю: "Из-за кухни переделывать проект? Подумаешь, важность! В бараках вон тоже нет кухонь, а живут же люди!" Начальство, кроме того, заявило, что перед ним стоит более важная задача - как можно скорее обеспечить жильем рабочий класс, вывести его из землянок!
И вот тогда, переселившись в новый дом, прораб приспособил одну из комнат в первом этаже под кухню. Не для себя, для всех. Сделал это на свой страх и риск: будь что будет, без кухни не обойтись! Об этом узнали в Жилстрое. На место происшествия прибыл сам начальник и стал отчитывать прораба за самовольство. "Сегодня кухня, завтра - персональный клозет?! - выкрикивал он. - Не позволим!"
Прораб не уступал. А затем и сам пошел в атаку. С ходу подвел он под свою "незаконную" кухню политическую основу. Дело, мол, не только в том, что люди будут варить пищу. Эта, единственная в доме, общая кухня, ну, конечно же, должна стать и станет местом общения, своеобразным центром воспитания женщин в духе коллективизма! Вот, дескать, установим радио, а то и лектора пригласим. Чего проще, варят бабы обед и в то же время слушают, просвещаются…
Начальство отступило.
Такие кухни появились потом в каждом доме. Не совсем удобно, а все же лучше, чем ничего.
Пройдя немного, Платон остановился возле здания пединститута. Он участвовал в его строительстве: кирпичи, камни таскал, копал канавы. Кажется, это было совсем недавно, а уже, говорят, готовится первый выпуск. Увидя на крыльце студентов, подумал: "Счастливчики! Многое бы отдал, чтобы войти в этот храм науки!" Но как войдешь, если за душой три класса образования. И он впервые испытал такое чувство, будто сам себя обворовал, допустил ошибку, которую уже не исправить.
Повернулся, пошел к "шанхаю".
Низкие подслеповатые землянухи неуклюже лепились одна к другой по косогору. Для их сооружения использовалось все, что попадалось под руку: горбыли, глина, старые ящики, ржавое железо. Возле каждой землянки - огород или садик. Это говорило о том, что сюда пришли люди от земли, что и сейчас, став рабочими, они не могут расстаться с нею. Не так просто было завести гряды или посадить деревце: где ни копни, камень. Ломом, киркой вгрызались новоселы в грунт; ведрами издалека носили чернозем, понимая, что приехали сюда жить, растить детей, а придется - и умереть здесь.
Платон огляделся: нет, он не мог забыть. Потянулся к землянке, вырытой чуть в сторонке. Да, тот же каменный дувал, калитка из обрезков жести. Рядом - тополь. Как он вырос! Вот только надписи не было. Не пожалел кто-то охры, жирно вывел на калитке "Королевская вилла". Янка, кто ж еще! Он, Янка Костюкевич, можно сказать, от природы комик. Иной раз такое отмочит, что, как говорится, уши чихают. Потоптавшись, Платон вошел во дворик.
- Король дома?!
В крошечном оконце мелькнуло лицо, затем из-под земли наверх вышла женщина. Молодая, игривая, со смешинкой в глазах. Легкое ситцевое платьице чуть повыше колен. И лицо, и обнаженные до плеч руки усыпаны веснушками, будто маком. Платон сразу узнал ее. Она же, сдвинув брови, бросила недоверчивый взгляд, как бы спрашивая: вам кого? Но, откинув назад, на спину, тяжелые, с медным отливом, волосы, вдруг осветилась улыбкой:
- Платошка! Ей-богу не узнала! - протянула руки. - Какой ты стал!..
Он пожимал ее тонкие, тугие, пахнущие лекарством, пальцы, называл просто - Розой.
- Кали ласка, прошу, - показала на вход в землянку. - Янки пока нет, скоро придет. Да хватит тебе ноги вытирать - заходи!
- Все-таки вилла.
Хозяйка прыснула, уловив иронию.
- Янка дурачится… Да ну его! Люди смеются, "королем" прозвали.
Моряк пригнулся, боясь поцеловаться с притолокой, осторожно переступил порог и оказался в небольшой, уютной комнатке с двумя оконцами без рам. У стены стол, два табурета, один из них - желтый - та же краска, что на калитке. Слева - самодельная кровать. Кружева на подушке. В углу на гвозде - гитара. В старой, облупившейся рамке картина: "Бой аэропланов под Сморгонью".
Аэропланы типа "фарман", похожие на этажерки, кружились в небе, преследуя друг друга. Внизу - окопы, на переднем плане - убитая лошадь, повозка вверх колесами. Пригибаясь к земле, бегут солдаты. Из аэроплана, что повыше, высунулся летчик, намереваясь бросить в противника не то гранату, не то горящую головешку. Отмеченный крестом аэроплан и без того окутан дымом, он горит. Еще немного - и рухнет, врежется в эту изрытую и перерытую солдатами желтую землю.
Рядом с картиной - обложка журнала "Прожектор", с которой смотрят знакомые лица летчиков - первых Героев Советского Союза. Платон сразу назвал их имена. Да кто их не знает! Ляпидевский, Леваневский, Водопьянов, Каманин, Молоков, Слепнев, Доронин… Летчики стоят у самолета Р-5, который по сравнению с "фарманом" просто чудо техники. Это один из тех самолетов, на которых, рискуя жизнью, они спасали челюскинцев.
- Ну, рассказывай. Отслужился?.. Есть хочешь? - защебетала Роза.
Признался: ел только утром, но без Янки за стол не сядет. Хозяйка однако завозилась у примуса, который стоял тут же у порога на ящике. Примус чихал, вспыхивал, наконец затянул свою нудную песню.
- Поженились мы, - не без гордости сказала Роза.
- Вы только собирались жениться, а я уже знал.
- Откуда? - выгнула тонкие брови.
- По радио. Я ведь радист, - усмехнулся Платон.
- Янка писал, наверное?
- И Янка писал…
Роза озарилась улыбкой: было видно, что у нее все хорошо, что, став женой человека, которого полюбила еще в Минске, она счастлива. Счастье всегда выпирает наружу. Платон невольно залюбовался женой друга: красавицей стала!
- А ты все холостякуешь? - лукаво усмехнулась хозяйка.
- На корабле свадеб не бывает.
- Мы тебя здесь женим. Такую невесту найдем!..
Нахмурился, перевел разговор на другое: стал спрашивать, как Янка осваивает самолет, когда учебу заканчивает.
- Кончил уже. Давно сам летает. - Роза глянула в окно и - радостная - обернулась к гостю: - Идет, легкий на помине. Бежит!
Скрипнула дверь, будто кошка мяукнула, и в землянку вошел Янка - скуластый, широкоплечий, галифе заправлены в гамаши. Поверх юнгштурмовки - фуфайка. На старой, помятой кепке - красная звездочка. Увидя гостя, по-медвежьи сгреб его, приподнял, как бы пробуя силу. "Ну, здравствуй!" Затем они стояли рядом - кряжистые, пышущие здоровьем, чем-то похожие один на другого. "Да ты садись!" - подставил табурет хозяин. Сам же метнулся к выходу, побежал по ступенькам. Слышно было, как хлопнула калитка. "Куда это он? - подумал Платон и догадался. - В магазин, конечно". Будь на его месте он, Ладейников, сделал бы то же самое. Так принято. Обычай.
Когда Янка открыл бутылку, выяснилось: в доме один стакан и тот надтреснутый. Платон достал из баула матросскую кружку: видать, неважно в городе с посудой. Он не ошибся: на "вилле" не оказалось даже тарелок. Вместо них, молодожены пользовались глиняной чашкой - приданым Розы, но сегодня и чашка была несвободна. Роза подала бульбу прямо на сковородке: так вкуснее.
- За старого ся́бра! За моряка! - поднял стакан Янка.
- За новую семью! - тотчас нашелся гость. - За любовь! Жаль, на свадьбе не пришлось погулять… в общем, горько!..
- Ой, что вы, - смутилась Роза. - Закусывайте.
- Так горько же! - подхватил муж. - И закуска и все…
- Го-о-о-рь-ко!
Роза чмокнула мужа в нос и попыталась выскользнуть из его объятий: "Чай закипает!" Да не тут-то было. Сграбастав жену в охапку, Янка расцеловал ее. Лицо Розы покрылось краской. "Горько! Горько!" - продолжал выкрикивать гость, изо всех сил хлопая в ладоши. Крышка чайника задребезжала, кипяток хлынул через край, над примусом поднялось пламя, заклубился пар.
- Пусти же! - сердилась Роза.
Взглянув на примус, Янка махнул рукой: главное - женка, а все остальное!..
Потом они сидели и вспоминали, как рыли котлован под домну, которую любовно назвали "Комсомолкой". Очень правильно назвали. Успех стройки решала молодежь. Особенно на тяжелых, земляных работах. Норма - восемь, а то и десять кубометров, смотря какой грунт, выкидаешь за смену, сразу о тебе в листке-"молнии" напишут. Талон ударника - на обед. Бывало, и побольше вырабатывали: знали - надо, не торговались. А когда перешли на строительство ЦЭС, стали подносчиками. Двенадцать кирпичей на "козу" и по настилу вверх… Семь потов с тебя сойдет, а к концу смены и потеть нечем: вся влага из тебя вон! Но строители - народ двужильный.
Поговорив о море, о кораблях, друзья и сами того не заметили, как перешли к авиации. И тут, понятно, все нити разговора оказались в руках Янки. Он вдохновенно рассказывал об У-2, о его создателе Поликарпове, о других самолетах и конструкторах, о фирме "Мессершмитт".
- Откуда про немцев знаешь? - удивился Платон.
- Было б желание. В книгах все сказано.
Желание читать было у Янки поистине неиссякаемым. Читал обычно по ночам: днем некогда! Прикроет лампу колпаком из газеты - и порой до утра. А в выходной, придя в читальню, часами копался в словарях и справочниках, не мог оставить без ответа ни один из вопросов, возникших у него за неделю. Когда же в библиотеке не оказывалось нужных ему книг, используя отпуск, отправлялся в Челябинск, Оренбург, а то и в Москву, рылся в книжных завалах на толкучке, выискивал у букинистов…
Два года Янка ходил в аэроклуб. Работал и учился. "Одержимый", - прозвали его товарищи.
- Небо, оно - для смелых, - говорил он теперь Платону. - Возьмем Нестерова, Уточкина или, скажем, Павлова, возглавлявшего группу летчиков в 1918 году. А тех, кто спасал челюскинцев!.. Это же - само бесстрашие! - Янка перевел взгляд на обложку "Прожектора", выклеенную на стене, и Платон понял, что она была для него не только картинкой, а чем-то неизмеримо большим.
- Хватит вам про самолеты, - вмешалась Роза. - Посоветовались бы, куда Платошке на работу идти, да и невесту проведали бы. Ждет, небось.
- Нет у меня невесты, - сказал Платон.
- Как это нет, а… Галя?