Эмуль наблюдала за Геннадием. Сначала на его лице родилось выражение любопытства и некоторого недоумения. Но то, что потом увидела Эмуль, встревожило и огорчило ее: на лице Барышева возникло выражение глубокого разочарования. Он вертел в руках отлека. Но неужели это так трудно увидеть? Эту единственную линию, которая выражает все? Может быть, в комнате слишком светло?
Геннадий Барышев был еще очень молод, и на его лице еще не загрубели мускулы, поэтому, как он ни старался скрыть улыбкой разочарование, Эмуль все поняла и все увидела.
- Да, конечно, все это здорово, - нарочито бодрым голосом протянул Барышев, - но ведь сегодня в моде пиликены! Как я без них покажусь в Ленинграде?
Эмуль круто повернулась и бросилась вон из комнаты. Она слышала, что парень кричал и даже, ей показалось, бежал за ней, но Эмуль не оглядывалась. Она бежала прочь от этого домика, от большого парохода, мимо домов, в тундру, туда, за маяк, где гора поднимается все выше и выше, пока не становится вровень с облаками.
Поднявшись, Эмуль уселась на камень лицом к морю. Так она просидела до позднего вечера. Слезы обиды и горечи застилали глаза, а там, внизу, гремел лебедками пароход.
Зашло солнце, стало прохладно.
Эмуль вытерла слезы и встала. Пароход выбрал якорь и дал протяжный прощальный гудок.
Она смотрела вокруг прояснившимися омытыми глазами и чувствовала, как к ней возвращается то, что она считала навсегда утраченным: она снова видела каждую травинку и каждый камешек. Горизонт был резко очерчен, и морская синь была густо-черной, и облака были объемны в небе, и мысль оставалась незамутненной, лишь с легкой грустинкой, с той линией несбывшейся нежности, которую уносил большой пароход.
ХРАНИТЕЛЬ ОГНЯ
Кэвэв шел, с трудом вытаскивая ноги из рыхлого снега. Позади оставался кривой след - беспощадное свидетельство возраста человека. Лет двадцать назад цепочка снежных ямок от ног казалась вычерченной по длинной ровной линейке на розовом снегу. Кривая линия следов напоминала Кэвэву о том, что ему пора проведать склад погребальных дров, укрытый над таежным озерком в потаенном месте. Свой дровяной запас старик держал в секрете, о нем не знала даже жена. С годами дерево стало сухим, березовые поленницы потемнели…
Кэвэв присел отдохнуть.
Как прекрасна тайга! Даже такая редкая и мелкая, как здесь, на самой границе тундры. И деревья похожи на северных людей - коренастые, крепко держащиеся за землю. Попробуй выкорчуй вон ту иву! Придется переворошить всю землю, долбить ломом вечную мерзлоту.
Кэвэв встал и зашагал дальше, стараясь аккуратно ставить ногу, чтобы не провалиться в снег. Он глубоко вдыхал свежий воздух, и легкая боль в груди была сладостной. Свежесть, верил старик, разглаживает морщины в легких, отслаивает наросший за многие десятилетия черный табачный налет.
Неожиданно в воздухе почуялось что-то новое, необычное, странное. Кэвэв приостановился, прислушался.
Так он делал всякий раз, когда в таежных дебрях что-то настораживало его. Словно внутри существовал какой-то второй человек, который всегда был начеку, чуткий, как тугая тетива лука.
В те годы, когда Кэвэв еще охотился в тайге, этот умный двойник работал круглые сутки, приносил ему славу лучшего добытчика пушнины. И теперь, когда Кэвэв почувствовал запах дыма, услышал людские голоса, увидел высокое пламя, он догадался о случившемся, и силы покинули его. Он свалился возле разоренной поленницы.
Подбежали люди, подняли старика и понесли к огню.
Кэвэв отбивался, рвался, но люди были сильные и крепкие.
- Дедушка, да ты что? - удивленно кричал самый большой, в собачьей меховой шапке. - Что ты брыкаешься? Чего ты боишься? У-у, дикий какой!
- Сама ты дикий! - закричал ему в лицо Кэвэв. - Дикий и дурной человек. Взяли мои дрова! Жаловаться буду в Москву! Бумагу напишу!
- Пиши, пиши, - ласково сказал большой, усаживая старика на проталину от огня. - Жадность свою покажи Москве.
Кэвэв увидел близко от себя высокое, чистое, чуть синеватое сильное пламя и над ним, над этим священным огнем, большое закопченное ведро с клокотавшим варевом. Это было кощунство.
- Зачем так обидели? - выкрикивал старик сквозь слезы. - Почему взяли? Сколько дров вокруг - вали да руби…
Высокий парень присел рядом.
- Извини, старик, - сказал он взволнованно. - Не знали, что это твои дрова. Завтра утром нарубим… Ребята устали. В наледь попали, промокли. Надо было обсушиться. А тут - дровяной склад. Вернем дровишки, не сердись.
Кэвэв вдруг понял, что до этого высокого парня не доходит самое главное - какие дрова он сжег, на каком огне варит суп в закопченном ведре.
- Не простые это дрова, - всхлипнув, сказал Кэвэв.
- Знаю, - отозвался высокий парень, сдвигая собачью шапку на затылок.
- Таких дровишек поискать. Может, деньги заплатить?
- Да что я, на деньгах твоих буду гореть? - с болью воскликнул старик.
- Не понимаю, - сказал высокий парень, виновато улыбаясь.
- Понимать нечего! - ответил Кэвэв. - Когда помру - на чем буду гореть? Сожгли мои погребальные дрова!
Он мечтал: огонь будет жарким, высоким и бесцветным. Это будет хорошее пламя - свидетельство хорошо прожитой жизни…
- Извини, дед. Если бы мы знали… Как же так получилось? Игнат!
На зов прибежал молоденький паренек. Он держал в руке дымящийся котелок с гречневой кашей, заправленной колбасным фаршем. Содержимое котелка Кэвэв безошибочно определил по запаху.
- Кто дал распоряжение взять эти дрова? - спросил высокий.
- Вы, товарищ Петров, - быстро ответил Игнат. Петров опустил голову.
- Верно, я распорядился. - Он повернулся к старику. - Один я виноват. Можешь меня наказывать как хочешь.
- Как я тебя могу наказать?
Понемногу к Кэвэву возвращалось спокойствие. Священные дрова, конечно, сожгли не из озорства, а по необходимости. Да и откуда этим русским знать древний их обычай.
- Мы тебе нарубим новых дров, - пообещал Петров. - Не сердись, старик. Поужинай с нами.
Кэвэву подали большую алюминиевую ложку. Когда в тайге предлагают еду - грех отказываться. Он принялся за кашу, черпая ее из общей миски.
Костер пылал, кое-где дрова уже прогорели, и синий пепел вздрагивал от мощного потока теплого воздуха.
- Я знаю, как хоронили в старину чукчи, и эскимосы, и коряки… А вот такое - впервые мне попадается, - заметил Петров.
- А я из старинного рода кереков, - заговорил Кэвэв, - мы давно смешались с чукчами и коряками. Только речью отличались да некоторыми обрядами. И покойников хоронили по-своему. Сейчас, правда, все совершают обряд по-новому, в ящиках хоронят. А раньше пылали костры в лесотундре. Особенно когда мор или голод. Снег таял в лесах от жарких погребальных костров!
Кэвэв рассказывал с увлечением, но вместо почтительного интереса ловил в глазах слушателей ужас.
- Красиво было… - задумчиво закончил свой рассказ Кэвэв и взял сигарету, предложенную Петровым.
Он наблюдал, как геологи готовили ночлег, разбивали палатки, расстилали внутри оленьи шкуры и спальные мешки.
- Тут будете спать? - спросил он Петрова.
- Где же нам еще? - весело ответил геолог. - Приглашаю вас в свою палатку.
Палатка начальника партии стояла у самого огня.
Кзвэв не стал влезать внутрь спального мешка. Он улегся поверх и закурил свою трубочку.
Мысли мешались в голове. Он искал в душе обиду и досаду на этих ребят - и не находил. Да и думал он сейчас о другом. Он догадался, что группа Петрова из тех, что будут строить новую автомобильную дорогу через всю лесотундру на новые прииски. О них часто говорили по радио.
Наутро старик поднялся раньше всех. Легкий ветер шевелил невесомый белый пепел на кострище. Чайник и ведро стояли холодные.
Поколебавшись с минуту, Кэвэв взял топор, вынул из оставшейся поленницы чурку и принялся настругивать растопку.
Когда занялся огонь и затрещали дрова, изыскатели начали просыпаться.
Из палатки вышел Петров, увидел Кэвэва, хотел что-то сказать, но промолчал.
А старик тем временем подвесил чайник, натопил снеговой воды для утренней каши.
- Ребята, подъем! - скомандовал Петров.
Изыскатели выходили из палаток и радовались большому жаркому костру. Кэвэв охапками носил дрова, валил в огонь и с какой-то отчаянной веселостью покрикивал:
- Давай! Давай! Огонь, гори! Вари кашу, вари чай!
После завтрака изыскатели принялись рубить дрова. Старик работал вместе с ними, носил расколотые чурки к поленнице и аккуратно укладывал их.
- Морозом быстро их высушит, - говорил он. - К весне как раз будут годны.
- Да ты что! - Петров даже остановился. - Не собираешься же ты весной помирать!
- Не собираюсь, - деловито ответил Кэвэв. - Зачем собираться! Пенсия теперь у меня хорошая, живу со старухой. А дрова пусть все-таки про запас будут.
К полудню, когда изыскателям надо было отправляться дальше, весь дровяной запас старика был восстановлен.
Тепло попрощались и погрузились на вездеход. Кэвэв долго смотрел ему вслед. В селение возвращаться не хотелось. Кэвэв решил заглянуть в свою охотничью избушку.
Избушка так была скрыта среди деревьев, что ее мог отыскать разве лишь сам хозяин. Дверь занесло снегом, и пришлось порядочно поработать, чтобы откопать вход.
Приведя в порядок домик, Кэвэв остался проверить старые пасти и ловушки, поставленные на пушного зверя.
На третий день он почувствовал, что достаточно силен и бодр, чтобы провести в тайге еще один охотничий сезон.
К концу недели он услышал урчание вездехода и направился на его звук. Кэвэв ожидал увидеть Петрова, но это были другие люди. Они стали лагерем там же и снова жгли его священные дрова.
- Здравствуй, дед, - поздоровался обросший до самых ушей золотистой бородой парень.
Он выпростал из рукавиц большую ладонь и подал старику.
- Твои дрова?
- Мои, - кивнул Кэвэв, но не стал рассказывать, для чего они предназначены.
- Не волнуйся, мы заплатим, - сказал бородатый.
Утром старик принялся восстанавливать поленницу. К вечеру, закончив работу, он услышал знакомый звук вездехода.
Молодая девушка, оказавшаяся, на удивление, старшей в этой группе, весело захлопала в большие рукавицы и крикнула своим спутникам:
- Глядите! Добрый дед-мороз приготовил нам дрова! Айда варить кашу и кипятить чай!
Кэвэв молча, вместе со всеми носил дрова к костру, пил чай и улыбался на благодарные слова.
Теперь старику потребовалось два дня, чтобы восстановить запасы дров.
Потом пришли еще две группы, которые тоже пришлось обогревать.
А тем временем по таежным партиям большой комплексной экспедиции пошел слух о чудном старике, который готовил дрова для проходящих групп, щедро делился огнем с замерзшими путниками.
Эти слухи дошли до Петрова, и он навестил старика.
- Здравствуй, Кэвэв! - сказал изыскатель, вылезая из кабины вездехода.
- Здравствуй, Петров, - ответил старик.
Он похудел, но выглядел бодрым и здоровым.
- Как твои запасы дров?
- Держу наготове, - коротко ответил Кэвэв.
- Слышал я, что делишься священными дровами с моими людьми?
- Пусть греются, - тихо сказал Кэвэв. - Мне приятно.
- Но тебе же нужно иметь свой запас?
- Живым людям нужнее.
- Смотри, Кэвэв, - задумчиво произнес Петров. - Хочешь, оформим тебя на работу?
- Разве это главное?
- Главное не главное, а порядок нужен. Будешь у нас хранителем огня.
- Хорошо, - согласился Кэвэв.
Так и живет до сих пор на границе тундры и леса старый керек Кэвэв. Дрова у него всегда есть, и любой путник - будь то изыскатель, геолог, охотник - знает, что в этом квадрате обширной корякской тундры они всегда найдут тепло священных дров, костер жизни.
ДЖЕЙМС БОНД СТУЧИТСЯ В ДВЕРЬ
Мягкий снег падал на не замерзшую еще землю и быстро таял, превращаясь в жидкую кашицу, по которой разъезжались и скользили мои ярко начищенные ботинки, - я их долго полировал под пристальным взглядом портье в вестибюле маленького отеля "Желтый Нож" (звучало это как "Йеллоу Найф") в городке того же названия, на северном берегу Большого Невольничьего озера.
Я не успел заглянуть в путеводитель, и все эти названия - и Желтый Нож, и Большое Невольничье озеро - еще таили для меня множество загадок и причудливых ассоциаций. "Конечно же, - думал я на следующее утро после приезда, - недаром, совсем не зря эти названия стоят рядом". Протянешь руку к стопке бумаги, вложишь лист в машинку, и тут же готов заголовок - "Желтый Нож с Большого Невольничьего озера". Это должна быть захватывающая история времен покорения белым человеком канадского Севера, а может быть, еще и тех времен, когда Генри Фробишер, обманувшись блеском пирита, нагрузил свои корабли простым булыжником и отправился к берегам Англии, победно распустив паруса, чтобы снова вернуться и найти себе могилу невдалеке от этих суровых берегов… Или эти названия родились еще раньше, во времена викингов?.. Но это не моя тема. И приехал я в Желтый Нож совсем не за тем, чтобы ковыряться в истории. Главная цель моего путешествия в эту северную провинцию Канады состояла в том, чтобы увидеть, как живут мои дальние родичи - канадские эскимосы.
Но сегодня я не могу заняться своим делом - сегодня большой праздник, все дела отложены на завтра.
Утром я надел чистую рубашку, тщательно повязал галстук, вырезал бритвой из глянцевой красной обложки какого-то журнала флажок и булавкой прицепил к отвороту пиджака.
На этот-то флажок более всего смотрел портье, а не на то, что я чистил обувь машинкой, перед тем как выйти в такую слякоть.
Сыпал снежок и таял, кое-где оставляя белые пятна. Серое небо низко нависало над яркими, добротно сработанными домиками Желтого Ножа. На улице - ни одного прохожего, если не считать мальчишку на другой стороне улицы, разглядывающего выставленный в витрине усовершенствованный индивидуальный снегоход… Тихий, серый, унылый вторник.
А ведь это было седьмое ноября 1967 года, пятидесятая годовщина Великого Октября!
Я представил, что делается сейчас в Москве, в Ленинграде, на всей большой нашей земле, от моего родного Уэлена до Балтики, и у меня защемило сердце: угораздило же меня в такой день оказаться в этом Желтом Ноже, на берегу Большого Невольничьего озера!
Я прошел мимо здания почтового ведомства, мимо высокого каменного дома, принадлежащего, судя по вывеске, Канадской национальной телевизионной компании, мимо торгового центра… Через несколько домиков улица уперлась в низкий, запорошенный снегом берег озера. Тихо плескалась волна, слизывая талый снег, а вдали налитые водой свинцовые тучи смыкались с волнами того же цвета.
На этом моя праздничная демонстрация была окончена. Возвращался я той же дорогой, воображая себя то на Красной площади, то на Дворцовой в Ленинграде, то в Уэлене у косторезной мастерской, закрытой сегодня по случаю праздника, то в Анадыре, на площади перед Домом культуры… Анадырь отсюда - самое близкое место моей родины. Почти одна и та же широта. Примерно шестьдесят пятая параллель. Расхождение может быть только на несколько минут. Летного времени часа три. И все-таки, чтобы снова увидеть Анадырь, мне придется облететь почти вокруг всего земного шара: отсюда через Саскатун и Эдмонтон мне надо сначала попасть в Торонто, из Торонто - в Монреаль. Полет Монреаль - Москва занимает чуть меньше времени, чем рейс Москва - Анадырь.
Я вернулся в гостиницу. Хорошо строят канадцы - умело, добротно. В моем номере пахло лиственницей, и еще здесь жили какие-то лесные запахи. Их источали толстые бревна, из которых сложены стены дома. Встречали меня и принимали исконные канадцы с редкой доброжелательностью и гостеприимством. Ведь в тот год работала выставка "ЭКСПО-67", на которой наш советский павильон пользовался грандиозным успехом. Едва только мои собеседники узнавали, что я из Советского Союза, как тут же начинался восторженный разговор о советском павильоне. Можно подумать, что каждый канадец побывал в Монреале, посетил наш павильон, полюбовался космическими аппаратами, посмотрел советские кинофильмы, побывал на концертах многочисленных ансамблей, отведал яства русской кухни в выставочном ресторане.
Но здесь, далеко на севере Канады, отзвук монреальской выставки уже был приглушен расстоянием и, может быть, до некоторой степени нелюбопытством обитателей Желтого Ножа.
Я открыл припасенную бутылку "Советского шампанского" и в одиночестве уселся в кресло. Я пытался читать, но строки расплывались - мысли мои были далеко от этого места. Тихо падал снег за окном, тишина царила в полупустом отеле. Только где-то слышалось приглушенное гудение пылесоса.
Я включил приемник. Комната наполнилась музыкой. Медленно поворачивая ручку настройки, я пытался поймать Москву. Послышалась русская речь, но это была не советская станция… На английском языке звучали новости со всего света. Где-то у Гавайских островов разбился большой пассажирский лайнер. Шейх занял в нью-йоркском отеле "Уолдорф-Астория" целый этаж. Потом пошли внутренние новости: новая демократическая партия одержала победу на выборах в парламент провинции Онтарио… И только в конце коротенькое сообщение: сегодня Советский Союз отмечает военным парадом на Красной площади пятидесятилетие революции, совершенной в семнадцатом году под руководством Ленина… И все.
Но вот наконец Москва. Музыка, а потом голос диктора - торжественный, праздничный. Я с трудом разбирал слова, но успел услышать, что первыми сегодняшний праздник встретили жители далекого Уэлена… Так и должно быть: Чукотка живет на десять часов впереди всей страны, и этим немало гордятся ее жители. Затем слова диктора заглушил треск. Что поделаешь - высокие широты, начинается пора полярных сияний, когда бывает, что помехи начисто отрезают всякую связь.
Перед обедом я выглянул на улицу. Снег наконец воцарился, вся главная улица Желтого Ножа стала белой, ее прочертили во всех направлениях свежие автомобильные следы. Тучи поднялись выше, и вокруг стало как-то просторнее, шире и словно воздуху прибавилось. Пахло свежим снегом наступающей зимы.
Остаток дня прошел в тщетных попытках поймать Москву: иногда это удавалось, но разбушевавшиеся магнитные бури каждый раз забивали родную речь.