– Не мог он взять. Морду набить – это мог. Из ревности. Может, застал с кем. А деньги не мог.
– По пьянке-то!
– Ну и что – по пьянке? Мало ли что по пьянке…
– По пьянке чего не сделаешь.
– Предел есть. Через предел не сделаешь.
– А вот сделал.
– Может, и не сделал.
– Как это?
– А вот так.
– Собака приедет – разберется.
В десять часов милиция еще не прибыла, и возле дверей бухгалтерии собралась большая толпа, "Ограбление века" рассматривали со всех сторон. Мнения резко разделились; одни были на стороне Минакова, другие – на стороне Леночки. Сама кассирша закрылась в женском туалете и ревела там навзрыд.
Вскоре стали известны дополнительные обстоятельства, которые нанесли сокрушительный удар сторонникам Кости Минакова. Оказывается, накануне вечером младший бухгалтер получил какое-то письмо без марки и штампа. С этим письмом и гаечным ключом в кармане Минаков побежал в гостиницу "Тихие зори". Что он там делал – неизвестно, наверно, кого-то искал, во выбежал из гостиницы в крайне возбужденном состоянии.
Потом Минакова видели в парке, тоже с гаечным ключом, возле дома кассирши, на заводе – везде с гаечным ключом. Особенно удручающ был рассказ вахтера, который не оставлял сомнений, что Леночка говорила правду: младший бухгалтер действительно был пьян, возбужден, а когда возвращался назад, его лицо было в крови. Окровавленного Минакова видели на вокзале, где он "добавил" в ресторане и затем сел в автобус с какой-то красивой женщиной, вроде бы цыганкой, но не цыганкой. Гаечный ключ нашли в вокзальном туалете на подоконнике.
Поистине в Петровске ничего нельзя было скрыть.
В общем, картина стала ясна и до приезда милиции с областной сверхученой собакой.
В половине одиннадцатого прибыл младший лейтенант Кобчиков с овчаркой и проводником. Кобчиков быстро навел в коридоре порядок, отправив всех по рабочим местам, оставил лишь работников бухгалтерии.
Дело горело в руках младшего лейтенанта. Новый осмотр места происшествия, фотографирование – все это заняло несколько минут. Потом Кобчиков действительно дал понюхать овчарке ботинок Минакова и строгим голосом приказал областной знаменитости: "Искать!"
Собака тут же взяла след, заметалась по комнате, но потом остановилась с растерянным видом и стала лаять на главного бухгалтера.
– Ну, – зло прошипел Кобчиков, – что я вам говорил? Вот и придется вас брать за ограбление.
– Показания собаки не документ, – огрызнулся Рудаков.
– Ладно умничать…
Первой Кобчиков вызвал Леночку Перову. Допрос проходил в комнате с дверью без таблички, за которой кассирша уже раз побывала.
– Что-то мы часто стали встречаться, – усмехнулся Кобчиков. – Если дело так пойдет и дальше, боюсь наши свидания перерастут в любовь.
Леночка не поддержала шутку. Она мрачно смотрела в пол. Ее лицо превратилось в безвкусно раскрашенную маску.
– Собственного говоря, мне все ясно, – сказал Кобчиков. – Может быть, только у вас есть что добавить?
Леночка мотнула головой.
– Я все рассказала вам… вчера.
– Ну тогда закроем этот вопрос. Поговорим на отвлеченные темы.
Младший лейтенант Кобчиков недавно приехал в Петровск и поражал всех энергией и напористостью. Здешние милиционеры во главе с начальником милиции капитаном Яковлевым были неторопливые, уравновешенные, добродушные. Во-первых, они всех и про всех все знали и торопиться бежать узнавать им ничего не надо было, а, во-вторых, в Петровске никогда ничего серьезного не происходило.
Кобчиков же так рьяно, так горячо брался за любое дело, за любой пустяк, что, бывало, ставил в тупик самого начальника милиции. Иногда капитан даже сдерживал пыл своего горячего помощника: "Постой спокойно, не рой землю копытом".
– Дело с ограблением ясное и неинтересное, – продолжал младший лейтенант. – Поговорим лучше о том вечере.
– О каком вечере? – вздрогнула Леночка.
– Знаете. Когда вы заблудились в Пещерах.
– Но я вам все рассказала…
– Может, что и забыли?
– Не-нет… н-и-ичего…
– Я не для протокола. Это частное расследование.
– Да нет же…
Младший лейтенант быстро нагнулся и посмотрел Леночке в заплывшие глаза.
– А Старик?
– Какой Старик?
– Ну этот, привидение.
– Откуда вы взяли?
– Вы заблудились в Пещерах и не видели Старика? Такого не может быть.
– Не видела… Вы шутите?
Кобчиков откинулся на спинку стула, потом встрепенулся, рванулся к кассирше, прошипел:
– Ну? Только быстро и правду! Почему вы заблудились? Вы что-то увидели? Почему от вас ушел Токарев? Его кто-то поманил? Ну?
– Я вам все сказала… – Леночка закусила избитую губу, из ранки засочилась кровь. – Отпустите меня… Я себя плохо чувствую.
– Ладно. Идите, – бросил младший лейтенант. – Но мы еще поговорим на эту тему. Найдем вот Токарева, и если вы соврали…
– Я не соврала…
– Вы свободны. Позовите Рудакова.
Когда главный бухгалтер вошел, Кобчиков с задумчивым видом листал свой блокнот.
– Слушаю вас… – сказал Рудаков.
Семен Петрович стал перед милиционером. Тот некоторое время вчитывался в какую-то запись в блокноте явно с деланным видом – очевидно, это был научный психологический прием, потом рассеянно бросил:
– Ах, это вы… Присаживайтесь.
Рудаков присел на скрипучую табуретку. Младший лейтенант продолжал изучать запись. Воцарилась долгая, гнетущая тишина. Главный бухгалтер не выдержал первым.
– Слушаю вас, – повторил он.
– Рассказывайте, – процедил Кобчиков, не отрываясь от блокнота.
– Значит, прихожу я утром…
Младший лейтенант поморщился:
– Я не об этом. Здесь мне все ясно.
– А о чем же?
– Вообще о жизни.
– О жизни?
– Ну да.
– Да ничего нового. Живу – хлеб жую.
Кобчиков вдруг отбросил в сторону блокнот и впился острым взглядом в глаза главного бухгалтера, как только что в Леночкины.
– Вот что я вам скажу, Рудаков. Сейчас я не веду протокол. Я для вас частное лицо, Рудаков. И слушайте меня внимательно. После этого ограбления ваше положение усугубилось, надеюсь, вы это понимаете?
– Да, понимаю… – На лбу Семена Петровича выступил пот. – Еще бы не понимать…
– Ну вот… Хорошо, что понимаете… В таком случае, вот вам мой совет: признавайтесь.
– Мне не в чем признаваться.
– Не упорствуйте, Рудаков, – поморщился младший лейтенант. – Если неделя поисков не дала результатов, вы надеетесь, вообще не найдем? Не надейтесь! Вы знаете, что вам грозит, когда ее найдут?
– Что?
– Немало… Да плюс ваше упорство, да плюс это ограбление кассы. Конечно, я уверен, к ограблению вы никакого отношения не имеете, но все же, знаете, как это действует на суд? Начнут задумываться, почему это именно у вас случилось… В общем, врежут на полную железку.
– Вы меня не пугайте.
– Я не пугаю, я советую. А если признаетесь, то суд может учесть это. Да еще, мол, на почве ревности. Ведь на почве ревности?
– Вы меня не ловите, молодой человек. Вы слишком неопытны для этого.
Кобчиков вспыхнул.
– Вот как!
– Да. Так.
– Значит, все-таки было дело?
– Я же сказал – не надо ловить.
– Ну смотрите, Рудаков, – с угрозой сказал младший лейтенант. – У меня много энергии. Весь город, все окрестности перерою, а найду ее.
– Ваше дело искать, наше – прятать, – усмехнулся Семен Петрович.
– Ах вот даже как! Острить изволите!
– В меру своих возможностей, товарищ младший лейтенант.
Кобчиков опять вспыхнул. Хотел что-то сказать резкое, но сдержался.
– Ладно. Идите, Рудаков. Не хотите так, будет по-иному.
– Да, вот еще что, товарищ сыщик. Может, вас это заинтересует. Из сейфа пропали кое-какие документы, – сказал Семен Петрович и вышел.
В бухгалтерии никто не работал. Проводник собаки лил чай, любезно заваренный сотрудниками, Леночка ушла домой, а бедная оскандалившаяся овчарка все ходила и ходила кругами по комнате, отыскивая нужный запах…
В дверь заглянул младший лейтенант Кобчиков.
– Пойдем, – кивнул он проводнику.
Проводник торопливо допил чай и вышел, пропустив впереди себя овчарку. На вороге овчарка остановилась и посмотрела на Семеня Петровича долгим, пристальным взглядом.
Главный бухгалтер не выдержал и отвел глаза.
– Вот еще… и она туда же, – пробормотал Семен Петрович и плюхнулся на "трон Его Бухгалтерского Величества". – Хватит развлекаться, давайте работать, – буркнул он.
Через минуту в бухгалтерии как ни в чем не бывало щелкали арифмометры.
16. ГЛАВНЫЙ БУХГАЛТЕР СЕМЕН ПЕТРОВИЧ РУДАКОВ
Если бы всего несколько месяцев назад Семена Петровича Рудакова спросили, какой он, Семен Петрович, не задумываясь, ответил бы: "Никакой. Как все".
И в самом деле, жизнь Шкафа текла размеренно, почти лишенная событий. Один день был похож на другой, год на год. Как и все в Петровске, Семен Петрович вставал почти на рассвете, работал в саду или возился по хозяйству (куры, свинья, кролики), потом плотно завтракал и шел на работу. После работы опять занимался домашними делами, потом плотно ужинал, немного смотрел телевизор и ложился спать.
Праздники тоже были похожи один на другой. Обильная еда, скучный разговор с родственниками и знакомыми об их скучных делах; беспокойный, полный кошмаров сон; а утром длинная, хмурая очередь за пивом в городском саду. Жена и дети почти не занимали места в жизни Семена Петровича. Женился Рудаков на доме и саде. Пошел после танцев провожать приглянувшуюся ему девушку, увидел хороший дом посреди старого сада, защемило сердце по своему углу, и Рудаков женился. Сам он был сирота из степных безлесных мест, где каждое дерево считалось большой ценностью, и деревянный сруб и сад всегда волновали Рудакова. Петровск, где Семен Петрович шабашил с бригадой – строили городскую баню (старая сгорела), – очень нравился Рудакову. Нравились тихие улицы среди зелени, спокойная, глубокая речка, протекавшая прямо посередине города, сочные, высокие камыши. Нравилось то, что на окраинных улицах паслись привязанные к кольям любопытные козы и пестрые телята с добрыми мордами. А самое главное, симпатичны были сами петровцы – уравновешенный, неторопливый народ с хозяйственной жилкой. Почти каждый двор имел хозяйство, автомобиль или мотоцикл.
У петровцев ничего не пропадало. Земли вокруг городка были приспособлены под огороды и покосы, даже слишком широкие улицы и те частично распахали под картошку и георгины на продажу. Речка тоже работала на петровцев: она разнообразила их меню толстой, как полено, заливной щукой, жареным сомом, ухой из окуней. Камыши шли на корм скоту, на крыши для хозяйственных построек, на маты. Водой из речки поливали огороды – каждый, живущий неподалеку, имел бензиновый насос, и летним вечером вся пойма затягивалась чадом, как туманом. Мощное гудение движков было как танковая атака, издали же казалось, будто стрекочет пропасть кузнечиков.
Жена оказалась типичной петровкой: спокойной, работящей, покладистой. Рудаков долго не мог привыкнуть к тому, что ее ничем нельзя удивить. Расскажет ей какую-нибудь новость, а та задержится на минуту – жена все время была в движении, в работе – и скажет только: "А… вот как", и в голосе никакого любопытства, даже если речь шла о каком-нибудь чрезвычайном происшествии, например, об убийстве ("А… вот как… Значит, судьба…").
Она ни о чем не спрашивала Семена Петровича, ни о самочувствии, ни о делах на работе. О себе сообщала лишь самое необходимое. Ложась спать уже далеко за полночь, жена легонько проводила ладонью по его груди: "Ты спишь?" В молодости он сразу просыпался от этого кроткого, возбуждающего прикосновения; когда стал старше, снимал руку и сквозь сон бормотал: "Не буди, я заснул"; ближе к старости, когда пришла бессонница, Рудаков при приближении жены закрывал глаза и притворялся спящим.
Дети получились в мать: такие же спокойные и работящие. Старший сын учился в медицинской аспирантуре и уже что-то там открыл, о нем говорили даже по "Маяку". Дочь окончила десятилетку на "отлично", но учиться дальше не захотела, устроилась на тот же завод, где работал Семен Петрович, вышла замуж за состоятельного человека с новым домом и большим садом. В гости приходила редко, больше по праздникам, вместе с мужем, молчаливым, добрым парнем. Жили они дружно.
Сын тоже давал о себе знать редко, больше скупыми открытками и поздравительными телеграммами, даже о его открытии они узнали по "Маяку". И Рудаковы ему не надоедали, чувствовали, что сын на верном пути. Большому кораблю – большое плавание, не им его учить.
Думая о своей жизни, Семен Петрович приходил к выводу, что она сложилась не так уж плохо, во всяком случае, не хуже, чем у других. Детей он вывел в люди, работа у него почетная; на старости лет хоть и нет сбережений, но имеется свой угол; жена – проверенный, надежный человек, в случае какого несчастья на нее можно вполне положиться.
Ничего особенного от жизни Семен Петрович больше не ждал. Он считал ее в общих чертах законченной. Что еще может быть? Пенсия через восемь лет, отпадет работа,.. Останется сад, рыбалка, телевизор, кружка пива после бани, потом болезни, хождение в поликлинику… Однажды он не проснется… Семен Петрович почему-то всегда думал, что он умрет легко. Может быть, потому, что побаливало сердце, а сердечники всегда умирают легко…
Многие из знакомых Семена Петровича жили по-другому. Одних захватывало накопительство, и Семен Петрович наблюдал, как постепенно вещи порабощала этих людей, лишали их разума, простых человеческих желаний и радостей.
Другие стремились к власти. Она суетились, подличали, интриговали, некоторые добивались своего и уезжали в областной центр, большинство же становились неврастениками или сливались.
Третьи видели смысл жизни в веселье, пили, гуляла, ерничали. Эти умирали рано. Семен Петрович многих похоронил даже младше себя.
Большинство же жило, как Рудаков: просто и честно.
Считал ли себя Рудаков счастливым? Честно говоря, он никогда об этом не думал. Только однажды, смотря по телевизору передачу, где шел разговор о счастье, о смысле жизни, Семен Петрович мельком, как бы между прочим тоже спросил сам себя: в чем же счастье? В борьбе, в преодолении трудностей, в творчестве, о чем спорили бородатые молодые люди на экране? И тут же решил: счастье, если оно существует, – жить вот так, как он: тихо, размеренно, не влезая ни в какие непонятные, суетливые дела, и чтобы к тебе тоже никто не лез.
Приезд нового главного инженера Семен Петрович поначалу принял равнодушно. Мало ли их было на его веку? Завод вечно не выполнял план, потому что был он старый, оборудование тоже устаревшее, и чтобы как-то реагировать на отставание завода, начальство в областном центре делало одно и то же: каждые два года меняло главных инженеров.
Иногда присылали людей из других мест – "примаков", но чаще назначали своих. "Примаки", сразу оценив обстановку, начинали "вострить лыжи", а свои старались использовать служебное положение, которое – они знали точно – долго не продлится. Они "двигали" родственников, строили из заводских материалов дома, гаражи, сараи… Некоторые, правда, пытались наладить дело, но разве его наладишь одним желанием?
Семен Петрович считал, что он достаточно хорошо разбирается в людях, во всяком случае, редко ошибался в оценках, и поэтому в первый же день, определив Громова как "провинившегося столичного бездельника, которого отправили в Петровск в ссылку", больше не возвращался к этому.
Однако постепенно новый главный инженер стал его удивлять. Он не стал "вострить лыжи", как все "примаки", а быстро и – главное – глубоко вник в производство. На завод стало прибывать новое оборудование, пошли слухи о строительстве двух больших цехов. Стало ясно, что Громов решил заняться делом всерьез и что наверху у него есть "рука".
На завод стали наведываться какие-то важные люди. Они сидели подолгу в кабинете главного инженера, бегло осматривали цеха и уезжали с многозначительным видом.
С одним таким человеком Громов познакомил Семена Петровича. Когда Рудаков, в нарукавниках, с папкой под мышкой вошел в кабинет главного инженера, навстречу ему поднялся сравнительно еще молодой человек в белом свитере, с длинными волосами и приятным, внимательным лицом.
– Геннадий, – сказал он и крепко пожал Семену Петровичу руку.
– Геннадий Александрович прибыл к нам по вопросам капстроительства, – пояснил главный инженер.
– Разве мы будем вести капстроительство? – удивился главный бухгалтер.
– Это будет зависеть от Геннадия Александровича.
Семен Петрович понял это как шутку и засмеялся, но его смех повис в воздухе. Гость посмотрел на главбуха. Глаза у Геннадия Александровича были серьезные.
– Нам бы надо обсудить некоторые финансовые дела, – сказал Громов после некоторого молчания.
– Я готов, – ответил главбух, не выдержав взгляда прибывшего. – Как прикажете: у вас или у меня? И какие нужны документы?
Наступило недолгое молчание. Рудаков заметил, что хозяин и гость переглянулись.
– На данном этапе, – медленно сказал главный инженер, – нам никакие документы не нужны. Надо решить вопрос в принципе. Вы не смогли бы прийти ко мне домой сегодня вечером?
– Почему же, – пробормотал главбух, – могу прийти.
Он не любил ходить по гостям, тем более к своему начальству, но в данном случае нельзя было отказаться. Да и дело, по всей видимости, затевалось важное.
– Вот и прекрасно, – сказал Громов, – жду вас в семь. Квартира у меня большая. Для гостей и держу.
Ровно в семь Рудаков подходил к дому главного инженера. Стоял легкий морозец. Тропинка, что вела от дороги к дому, вся искрилась, сияла под луной, казалось, вот-вот над ней встанет синяя замороженная радуга, и Семен Петрович вспомнил детство, когда они вот в такую же ночь, по таким же тропинкам ходили "колядовать" по деревне.
"Эх, хорошо бы сейчас в лес, на санях… – подумал некстати главбух. – А тут сейчас, наверно, водка, табачище и нудный разговор про фонды".
Он не ошибся. Громов и приезжий, красные, потные, сидели за столом, беспорядочно уставленным консервными банками, бутылками, заваленным колбасой, сыром; курили, стряхивали пепел куда попало, и возбужденно спорили о железобетоне, кубометрах грунта, трубах… Дверь была полуоткрыта, чтобы вытягивало табачный дым.
Рудаков позвонил, потом постучал, но его не услышали, и он вошел.
– А… финансовый бог явился! – воскликнул главный инженер. – Садись, хряпни за успех. Уломал я начальство… Будет и гараж свой, и механосборочный по последнему слову… Только вот деньжат надо выбить. Сколько, Геннадий Александрович?
– Не знаю… Составите смету…
Приезжий вилкой достал из банки огурец, не спеша съел его, разглядывая со всех сторон, словно отыскивая наиболее вкусные места.