Ивлев запыхтел, большой, краснощекий.
– С жильем? Эка хватанул. С жильем, брат, так быстро не делается. Очередь, то, се. Понял? Ты на очереди стоишь? Ну и жди.
– Это же очень долго.
– Конечно, долго. А как же ты думал? Люди годами стоят. – Ивлев почесался широкой спиной о подоконник. – Черт! Чирей, что ли, лезет… У тебя бывают чирьи?
– Так, значит, ничем не можешь помочь? Тогда я пошел.
– Ты подожди… На кой черт тебе квартира? А? Ты ведь холостой. Замучаешься с ней: за свет, за радио, за газ, ремонт, стирка, то, се… Синеоков вон мучается. Сними лучше комнатушку у какой-нибудь старухи. Она и готовить тебе, и стирать будет. Понял?
– Я женат.
– Женат разве? А… Знаешь, что я тебе посоветую? Обратись к Синькову, у него связи страшные. Сашка ведь через него заполучил себе хату. В два счета обделал.
– Я сегодня с ним разговаривал. Бесполезно.
Олег вспомнил свой разговор с главным конструктором. Весь день Олег выбирал подходящий момент, но что-нибудь постоянно мешало. То возле шефа толпился народ, то звонили наперебой три телефона. А когда выдавались свободные минуты, у Олега просто не хватало духа подойти к Синькову: такой у него был озабоченный и усталый вид.
Олег понимал, что все это ужасно глупо, расскажи кому – не поверит: боится попросить квартиру. Да люди на шаг не отстанут, пока своего не добьются. Недавно он прочитал в газете фельетон про одну особу. Она чуть не свела в могилу председателя райисполкома своими просьбами. Звонила домой, надоедала письмами, телеграммами, подсовывала под дверь записки, но своего добилась.
Может быть, воспоминание об этой особе толкнуло Олега обратиться к шефу в самый неподходящий момент, во время бутерброда. Синьков обычно не отлучался из конструкторского бюро, даже в обеденный перерыв. Он доставал из черного потрепанного портфеля завернутый в газету бутерброд с ветчиной и ел его, просматривая чертежи. Когда он кончал есть, мама Зина приносила стакан горячего чая. Во время бутерброда все, даже те, кто не ходил в столовую, а приносил из дому еду, оставляли Синькова одного. И не только потому, чтобы не мешать, а скорее оттого, что как-то непривычен был вид жующего шефа.
Время бутерброда – минут пятнадцать – было единственное время, когда главный конструктор оставался один.
Олег потоптался у кульмана, дожидаясь, когда все выйдут, потом решительно направился к шефу.
– Лев Евгеньевич, – сказал он. – Я по личному вопросу.
– Да… – шеф взял резинку, стер какую-то цифру и аккуратно поставил карандашом новую. Бутерброд с ветчиной лежал рядом на газете. Он был откушен всего один раз.
– Помогите мне с квартирой…
– С квартирой? Разве у вас нет?
– Нет… Я живу на частной… Вот решил жениться…
– Гм… Вот как… А в профком вы заявление подавали?
– Это же бесполезно…
– Ну, почему же…
– Я вас очень прошу, Лев Евгеньевич, помогите… У вас ведь такие связи…
– Ну хорошо…
Шеф достал большой пухлый блокнот и полистал его в поисках чистого листка. Замелькали цифры, формулы, схемы, обрывки фраз. В одном месте нашлось свободное пространство. "Гусев – квартира", – написал Синьков. Сверху был разрез какой-то трубы, внизу шла длиннющая трехэтажная формула.
– Я уже разговаривал с шефом, – сказал Олег Ивлеву. – Бесполезно.
– Знаешь что? Сходи в профком. Встань на очередь. Тебе ведь не срочно?
– Срочно.
Ивлев рассердился.
– "Срочно", "срочно"! Люди годами живут. Я сам три года ждал.
Сердитый вид никак не шел добродушному комсоргу. Подошел Синеоков.
– О чем толк?
– Квартира вдруг ему потребовалась. Причина веская есть – женился.
Синеоков вытащил из нагрудного кармана пилку и стал чистить ногти.
– Все женятся. Мода, что ли, такая пошла? И теперь еще Гусев женился. Гусев, а Гусев, зачем ты женился?
Олег хотел сказать что-нибудь едкое, но не нашелся и промолчал.
– Впрочем, не отвечай. Все ясно и так. Ты женился потому, что мудр. Пожалуйста, только не зазнавайся. Твоей заслуги тут нет. Ты мудр той мудростью, которую вложила в тебя природа. Это она в один прекрасный момент приказала тебе: женись. И ты женился. Природа, Гусев, она хитрая. Она не даст себя объегорить.
– Ты же объегорил, – сказал Олег со всей едкостью, на которую был способен.
Синеоков перестал чистить ногти и вздохнул:
– Ты, Гусев, очень нетактичный человек. Только, пожалуйста, не обижайся. Если тебе хочется узнать, почему я не женюсь, то ты так прямо и скажи, острить и грубить не надо. Изволь, я могу тебе сказать. Не женюсь я, Гусев, из чувства деликатности, не хочу делать несчастными людей. Ты спросишь почему. Если я женюсь на одной, то семеро других станут несчастными…
– Га-га-га! – захохотал Ивлев. – Вот трепач! Ну, хватит! Давай лучше поздравим человека с законным браком. Поздравляю тебя, Олег! Желаю счастья, то, се. Выпей там, в "Молодежном", за наше здоровье кофе. Пошли, Синеоков, жми руку главе семейства, и пошли!
Синеоков сунул руку в карман.
– Ты не обижайся, но поздравлять я тебя не буду. С чем, собственно говоря, поздравлять? Ты говоришь – с законным браком. Хорошо. Ну, а что такое брак? Брак – это ловушка природы. Ты спросишь, почему ловушка. Попробую ответить…
Неизвестно, сколько бы еще философствовал Синеоков, если б Ивлев не сгреб его в охапку и не поволок к выходу. У двери Синеоков бросил на Олега грустный взгляд:
– Только ты, пожалуйста, не обижайся.
В КБ стало пусто и тихо. Олег закрыл дверь ключом и положил его на шкаф.
Возле кузнечного цеха на скамейке сидел Глебыч и щурился на заходящее солнце.
– Домой? – спросил он.
– Ага…
– А я в душ. Пока смена пройдет – подремлю…
Олег присел рядом.
– Сегодня я зарегистрировался… в обеденный перерыв.
– В добрый час, Олежка. Кто она?
– Я не знаю, Глеб Петрович. Закрутилось все, сам ничего не пойму. Красивая, любит меня…
– Ну, в добрый час. Плохая за тебя не пойдет. Плохому человеку с хорошим скучно. Вы приезжайте ко мне. Такой букет роз подарю – никто в руках не держал.
Олег шел, насвистывая веселый мотивчик. План, неожиданно возникший в его голове, был дерзок и прост. Скоро шеф должен возвращаться с совещания. Он всегда работает по вечерам в КБ. Возле проходной подойти к нему и сказать: "Лев Евгеньевич, познакомьтесь, вот моя жена". Самое главное – сказать быстро и решительно, чтобы шеф не успел убежать. А потом левой рукой переместить Иду так, чтобы загородить ему дорогу. Шеф смутится и забормочет что-нибудь. Тут надо не зевать: "Мы вас приглашаем на комсомольско-молодежную свадьбу. Ивлев и Синеоков уже ждут в "Доне". Пусть тогда попробует отказаться! Ни один еще руководитель не посмел игнорировать комсомольско-молодежную свадьбу! Потом Олег позвонит Ивлеву с Синеоковым и от имени шефа пригласит их в ресторан. А там хочешь не хочешь, стол уже накрыт, на тарелках – куски гусятины, а в ведерках дымится шампанское. Хотел бы он знать, кто откажется от гуся и шампанского? За рюмкой языки развяжутся, он расскажет им и про голубую девушку, и про отца… и вообще предложит свою дружбу. А Ида будет смеяться. Хотел бы он знать, кто устоит против Идиного смеха.
Олег шел и насвистывал. Главное – сказать быстро и решительно. Он сделает это. Сегодня он сделает это. Голубой ветер шумел в пролетах недостроенного цеха. По куче металлической стружки недовольно прыгали тощие воробьи. Гудели струнами арфы заводские трубы.
Возле Доски почета Олег остановился. Это была старая деревянная доска с разбитым стеклом и пожелтевшими фотографиями. Ею никто не занимался, так как возле проходной вот уже два года возводилась новая доска – монументальное сооружение из стали и бетона. Доска верой и правдой послужила заводу солидный отрезок времени. Шеф на снимке выглядел очень молодо. Короткая стрижка, смеющиеся глаза. Тогда он еще мог смеяться, так как был всего-навсего простым конструктором.
На этой фотографии Лев Евгеньевич очень походил на Олегова отца. Тут Олег всегда задерживал шаг. В их семье не сохранилось отцовских снимков. Так уж получилось. Когда загорелся дом, про карточки на стене забыли.
Много раз Олег боролся с искушением завладеть этой фотографией. Однажды он даже тайком пронес на завод фотоаппарат, чтобы сделать репродукцию, но всегда мешали люди. Олег оглянулся. Двор был пустынен. Он осторожно залез рукой под стекло, отколол кнопки. Послышались шаги. Конструктор дернул руку – кулак вместе с зажатой фотографией застрял в дыре. Шаги прошли. Это был Синьков.
Олег вытащил руку, спрятал в карман карточку и пошел к проходной. В зеленых ветвях шумел голубой ветер. Сияла под садящимся солнцем медная стружка. Шеф видел все. Это было заметно по походке. Он подумал, что Олег мстит за квартиру.
ДОНЕСЕНИЕ
"Сообщаю, что за лесом овчарке удалось взять след. На одной из луговых дорожек мы обнаружили капли крови и клочки человеческих волос. Были обысканы оба берега реки на протяжении пяти километров в ту и другую сторону от следов крови. Было найдено: бутылок – 18, консервных банок – 32, перочинных ножиков – 3, ботинок мужских – 1 (со следами крови). Все отправлено на экспертизу.
С 14.20 до 16.40 мы проводили траление, в результате чего обнаружили тело мужчины. По нашему мнению, смерть произошла до погружения в воду, от 18 ножевых ран. В карманах убитого было: 50 копеек, расческа и фотография человека мужского пола, на обороте которой нам удалось прочесть надпись химическим карандашом: "Лучший конструктор" (остальное расплылось). Вещи отправлены на экспертизу.
Мл. лейтенант милиции Остроухов"
Призрак
Олег прождал час двадцать минут. Потом бесцельно побрел по городу. В киоске купил пачку "Беломора", закурил и тут же выбросил папиросу в урну. Возле кинотеатра прочел "Крокодил идет по району", потом подумал и взял билет на фильм, который уже видел.
И вдруг, когда прозвенел звонок, снова побежал к месту встречи. У рекламного щита, где они назначили свидание, по-прежнему было пусто. Ветер таскал взад-вперед рваную газету и хлопал концами отклеившегося объявления. Может, что случилось? Конечно же, случилось. Она не могла не прийти.
Он вспомнил ее лицо утром… Растерянное, виноватое. "Ты, кажется, недоволен, что я не отравилась? Хочешь, я выпью мышьяк? Клянусь…"
Она говорила правду. Он умеет отличить ложь от правды…
Они прошли мимо глаз хозяев, как через пожар. Павел Игнатьевич считал его виноватым в том, что Наденька теперь уже навсегда осталась старой девой, а Катерину Иосифовну увезли с преждевременными родами и у него теперь опять не будет сына…
Но разве он виноват… Разве он виноват, что у нее такие глаза, такой смех…
Что-то случилось. Он чувствовал это. Не колеблясь больше, Олег побежал к автобусной остановке.
Народ как раз ехал с работы, и ему еле-еле удалось втиснуться. Автобус натужно ревел, поднимаясь в гору, долго стоял на остановках, дожидаясь, пока шофер "утрамбует" пассажиров. Олег, нервничая, считал остановки. Быстрее дошел бы пешком…
Он ни разу не был у нее дома. Днем… не был. Просторная веранда пахнет свежей краской. Окно во всю стену заплетено диким виноградом. Очень чисто. Вокруг керогаза сияет под лучами заходящего солнца никелированная посуда.
Отца он почему-то представлял себе толстяком с лысиной. Но дверь открыл худой человек с густой черной шевелюрой.
– Вам кого?
– Иду…
– Ее нет.
– А где она?
– Не знаю.
Помолчали. Отец застегнул на пижаме пуговицу.
– До свиданья, – сказал Олег.
– Всего доброго.
Он постоял во дворе. У соседей цвела липа. Хотелось закрыть глаза и идти на запах. Он часто делал так: закрывал глаза и шел на запах.
И на второй звонок вышел отец. Боясь, что он захлопнет дверь, Олег заговорил торопливо:
– Минуточку… мне надо поговорить… Дело в том, что я Идин муж…
По тому, как растерялся отец, Олег понял, что Ида ничего не сказала дома…
Они сидели напротив и смотрели на него испуганными недоверчивыми глазами.
– Мы поженились сегодня. – Олег тоскливо слушал свой голос. Зачем он пришел сюда? Она ничего не сказала родителям. Они даже не подозревали о его существовании. Значит…
Ему вдруг стало стыдно перед этими старыми, растерянными людьми. Пришел чужой человек и предъявляет права на их дочь… словно купчую принес…
Мать отвернулась и заплакала. Отец заходил по комнате, прихрамывая на правую ногу.
– О, господи, зачем же это она!.. Родителям ни слова…
– Такая молоденькая!
– Да что мы ее, гнали, что ли?
– Это все ты! Не уследила за девкой!
Они стали переругиваться, ахать и охать.
Олег тихо направился к двери. В этой комнате он был совершенно лишним. Здесь властвовала ОНА. На стене висел ее портрет, пахло ее любимыми духами, повсюду были разбросаны ее вещи. Он сразу понял: она была для них божком. Они ничего не знали. И не хотели знать. Они бы не поверили, если бы он все рассказал.
Во дворе Олег опять немного постоял, закрыв глаза. Додумал мысль. Значит… значит, с ней ничего не случилось…
В вечернем сквере пусто и тихо. Лишь со стороны тротуаров доносился смех, веселые голоса. Напротив на скамейке сидел человек и вот уже часа полтора в упор смотрел на Олега. Сидел и смотрел. Смотрел и усмехался.
Надо было встать и уйти. Потому что этот человек не мог быть Алькой Готманом. Ни за что не мог быть… Но Олег не уходил. Он ждал, что парень напротив подойдет к нему и скажет:
– Привет, Олег… Не узнаешь?
У парня длинное лицо, как у Альки, и волосы курчавые, как у Альки, и плечи широкие, как у Альки. Но это не Алька, потому что Альки давно нет. Вот уже несколько лет он летает с тучами, выпадает дождем, растворяет в землю соли, крутит турбины… И Нинка Богина, и Светочка Регалина, и Вано, и Сибирь-язва… Вся триста шестнадцатая группа летает с тучами, растворяет в земле соли… Потому что вся триста шестнадцатая группа погибла при взрыве… Все, кроме него. У них была замечательная группа. Самая лучшая в институте. Самая способная. Самая дружная. Восемь девчат и восемь ребят. Смешно… На одном из собраний они приняли решение ухаживать только за девушками из своей группы. И Олег ухаживал… За Светочкой… маленькой… робкой… Когда они танцевали на вечеринках, у нее всегда дрожали руки… Она уехала пятнадцатой, "лишней"…
Их группе фантастически повезло. Особый объект… Туда из их института еще никого не пускали. Тогда было модно ездить группами… Триста семнадцатая уехала на целину, триста восемнадцатая на какой-то завод… Их группе здорово повезло…
А он не поехал… Почему не поехал? Как пристально смотрит этот человек… Как Алька… Он тогда сказал Альке, что не хочет бросать больную мать… Это было так. Но все же… Все же он не поехал потому, что боялся своих будущих отношений со Светочкой. Это самая страшная человеческая черта: боязнь того, о чем ты, по существу, еще ничего не знаешь. Но ведь она его любила, а он ее – нет… Может, он трус и боится резких решений?
Вот хоть сейчас. Он знает, что перед ним не Алька, но упорно ждет чего-то уже полтора часа. Потому что боится принять какое-нибудь решение. Ибо стоит ему принять его – он обязательно найдет Иду, и тогда что-то случится… Может быть, против его воли… Как тогда – с Наденькой, и вчера – когда свадьба расстроилась… А может быть, это все же Алька? Может, произошло чудо? Сейчас они обнимутся, пойдут выпьют, и Олег расскажет ему все, спросит совета…
Впрочем, нет, это не Алька. Алька летает вместе с облаками, поит землю, крутит турбины. Это пьяный спит с открытыми глазами. Ивлева тоже зовут Алька…
– Слушаю.
– Алик, это я, Гусев…
– А… Привет…
– Привет… Я знаешь чего… поговорить надо…
– Что случилось?
– Вообще-то ничего особенного… Я насчет своей жены…
– Заболела, что ли?
– Нет… Все сложнее… Очень сложная история… Я тебе давно хотел рассказать. Еду я, значит, однажды в автобусе…
Ивлев зевнул. Видно, он много занимался и готовился ко сну.
– Знаешь что, Олег? Ты завтра мне все расскажешь. Добро?
– Алик…
– Что?..
– Ты не сможешь поехать со мной сейчас в одно место?
– Сейчас нет. Мы завтра с тобой поговорим, ты мне все расскажешь. Добро?
– Добро…
– Ну, спокойной ночи.
– Спокойной ночи…
Олег открыл дверцу автомата и увидел круглоголового парня, который пригласил тогда Иду в ресторане… Он усмехался.
Подвиг дружинника
Спустя десять минут после ухода следователя в КБ пришла за чертежами старший технолог Лиза Береза, худая молодая женщина с пышными волосами. На заводе Лизу уважали за степенный характер, рассудительность и большие связи в городе (Лизин муж был известный хирург). Лиза Береза забрала чертежи, поправила возле зеркала свою чудо-прическу и, уже взявшись за ручку двери, спросила:
– Был следователь-то?
– Какой следователь? – неискренним голосом переспросила мама Зина.
– Будет вам… Сейчас при мне из прокуратуры звонили…
Запираться дальше не имело смысла. Конструкторы с любопытством отложили рейсшины.
– Ну что, нашли его? – первым задал Синеоков вопрос, который вертелся у всех на языках.
– Нет еще. Ищут.
– Да ты садись, садись, – мама Зина пододвинула Березе стул. – Расскажи, как дело-то было.
Лиза немного поколебалась, но потом присела.
– Только это между нами. Следствие еще не закончено.
– Ясное дело!
– В общем так… – Береза обвела всех большими взволнованными глазами. – Состоял он в шайке.
– О господи! – простонала мама Зина.
– Да… Грабили магазины, правда, небольшие, в селах. А главным образом спекулировали. Покупали в Москве товары и возили их сюда. Ну, конечно, пьянствовали, развратничали, девицы у них в шайке тоже состояли.
– О господи!
– Да… Ваш Гусев с одной из них путался, она раньше подружкой главаря была. Вчера вечером они напились и подрались. Гусев главарю полчерепа снес. Девицу отходили, сейчас в больнице без сознания лежит.
– О господи, что ж это творится на белом свете… Кто бы мог подумать…
Лиза поднялась.
– Ну пошла я, дел невпроворот. Теперь затормошат вас. На электромеханическом такой же случай был, так весь отдел разбежался: замучили допросами. Начальству по строгачу за воспитательную работу влепили, со всех прогрессивку сняли. Плачут. Дескать, а мы туг при чем? А с другой стороны, вот так подумаешь – куда же вы смотрели? Сами потакаем хулиганам. Вчера иду по улице, а двое пьяных девушку бьют. Народ стоит, рты раззявил. Ну я пошла. Сейчас звонили мне – к вам корреспондент из Москвы выехал.
Береза ушла. Минут пять в КБ стояла растерянная тишина. Признаться, после допроса они думали, что это случайное убийство, а оно, оказывается, вот что.
– О господи, корреспондент, – пробормотала мама Зина!. – Теперь в фельетоне окажешься на старости лет. И кто бы мог подумать. На вид ни за что не скажешь. Конечно, гордый был, это верно, но чтобы в шайке… Ишь замаскировался как!