Никогда не думал Астемир, что в одном месте, под одной крышей; может быть столько боли и страдания, сколько увидел он здесь, в госпитале. А главное, - и это больше всего занимало Астемира, не одну бессонную ночь он раздумывал над этим, - главное: ради чего люди обречены на страдания и лишения? Важные и умные люди в больших чинах и красивые, нарядные дамы нередко приходили к раненым - приносили подарки, иных награждали крестами, медалями. И все эти господа не ужасались, а умилялись при виде страдающих людей и приходили сюда как бы для своего удовольствия. Астемир не находил этому объяснения.
Не сразу судьба свела Астемира с таким человеком, которому он мог решиться высказать все свои недоумения.
Обязанности Астемира росли. Он часто дневалил на кухне, нередко передавал больным гостинцы от их родных. А это было премилое дело! Отделение госпиталя называлось мусульманским. Начальство их не притесняло, а правоверные не забывали своих обычаев: к раненым нередко приезжали родственники с хурджинами, от которых вкусно пахло кабардинскими кукурузными лепешками, бараниной, вареной индейкой или курицей. Покуда Астемир нес такую сумку, ему казалось, что он дышит воздухом родного аула. Как часто хотелось ему рассказать о себе Думасаре, сесть за стол с милыми ему Эльдаром, дедом Баляцо, кузнецом Ботом, приласкать детей… Рассказать старикам обо всем новом, необычайном, странном, интересном и нередко пугающем, обо всем, что изо дня в день узнавал он.
ИСТОПНИК
Человек, который больше других пришелся по сердцу Астемиру, был вольнонаемный санитар, вернее - главный истопник. Звали его Степан Ильич, а фамилия Коломейцев. Каков он был с виду? Да так себе, неказистый, рыжеватый и, как многие люди со светлой кожей, слегка веснушчатый даже в зимнее время. Узкие глаза его, однако, были не голубые, а темные и очень пристальные. Внимательными они оставались и тогда, когда он смеялся, а на смех, на веселье истопник не скупился. Любил и сам пошутить, любил подсесть к тем, кто шутил, где было повеселее. Но что самое удивительное, - и это особенно сближало его, русского человека, с кавказцами, - он понимал по-кабардински и по-адыгейски; для всех у него находился салям - привет. Не то в шутку, не то всерьез он говорил, что его держат при госпитале как раз за то, что он знает кавказские наречия.
Астемир не скрывал своего расположения к этому человеку, и Степан Ильич отвечал ему тем же. Когда Астемир настолько окреп, что смог поднимать тяжести, он стал помогать Степану Ильичу в его работе - то подтащит дров, то заменит его у печки, - они еще больше сблизились. Шутка ли - наколоть и приготовить дров, угля и растопить не меньше двадцати печей!
Приятно было Астемиру помогать Степану Ильичу, подолгу беседовать с ним.
Печка растоплена. Дрова, разгораясь, трещат, только подбрасывай поленьев или подсыпай уголь! Пламя, колеблясь, озаряет лица Астемира и Степана Ильича. Степану Ильичу тоже, видимо, приятна дружба, доверчивость Астемира.
Неторопливо идет их беседа. Степан Ильич внимательно слушает рассказы Астемира о Кабарде, о семье, о Баляцо, о Боте, о Гумаре, о знаменательной встрече Астемира с полковником Клишбиевым, о Жираслане, о том, наконец, что пришлось Астемиру пережить недавно у конеторговца Мурадова. Иногда Астемир, по просьбе Степана Ильича, пробовал пересказывать по-русски сказания о нартах… Он знал много песен от Думасары и сам умел складывать песни.
Астемир видел большую пользу для себя в этих беседах и потому еще, что Степан Ильич учил его новым русским словам.
За время болезни Астемир густо оброс бородой, но не сбривал ее, а Степан Ильич бороду брил, оставлял лишь короткие усы. Он шутил, что сбривает бороду затем, чтобы не подпалить ее у печки, а Астемир, подхватывая шутку, возражал, что напрасно Степан Ильич этого опасается: пламень его бороды помогал бы разжигать дрова и экономились бы спички.
Каждый, кто прислушался бы к их разговору, немало посмеялся бы - таким подчас забавным был полурусский, полукабардинский язык, на котором они изъяснялись.
Не сразу Степан Ильич открылся Астемиру.
Этот человек твердо следовал мудрому предостережению: "Не один пуд соли съешь с человеком, которого хочешь узнать". Видимо, у Степана Ильича были серьезные причины для такой осторожности. Все это Астемир понял позже. Понял он и то, почему Степан Ильич при первом знакомстве переспрашивал его, откуда он родом, и как-то многозначительно повторял название Астемирова аула:
- Шхальмивоко, говоришь ты? Шхальмивоко. Интересно! Очень интересно!
А когда Астемир однажды заговорил об Эльдаре, Степан Ильич опять переспросил его:
- Эльдар? Ну-ну, это какой же Эльдар? Кто его отец?
Астемир рассказал Степану Ильичу, что отец Эльдара, двоюродный брат Думасары, был арестован после Зольского бунта и выслан в Сибирь.
В тот вечер Степан Ильич был необыкновенно молчалив и только коротко повторял:
- Ишь ты… Вон какие дела бывают на свете, Астемир!
Вскоре и Астемиру стало ясно, какие именно дела имеет в виду Степан Ильич.
Приближалась весна тысяча девятьсот семнадцатого года.
Однажды Степан Ильич растапливал печь с какой-то особенной, не свойственной ему яростью. Долго не отвечал он на попытки Астемира заговорить с ним и вдруг, оборотясь к кунаку, сказал:
- Так-то, Астемир! Царя не стало. Астемир обомлел и ничего не понял. Как так - царя не стало? Как понимать эти слова? Ничего себе, - царя не стало, хороша шутка!
- Да не шутка, а всерьез, - отвечал Степан Ильич. - Свергли царя, Астемир. Царь отрекся от престола. Понятны тебе эти слова?
Нет, и эти слова не были понятны Астемиру. Дружески глядя на Астемира, Степан Ильич ободрил его:
- Ничего, поймешь. Скоро все поймут это. Но то ли еще будет! Мы с тобой, Астемир, теперь только начинаем настоящую жизнь… Твое Шхальмивоко тоже еще увидит иную жизнь - без Гумара. Хотел бы ты жить в своем Шхальмивоко без Гумара?
Мало того - в этот же вечер Степан Ильич сказал:
- Скоро пойдем с тобой к Эльдару.
- Как так - к Эльдару? Зачем пойдем к Эльдару?
- Есть у меня к нему дело.
- Есть дело к Эльдару? Какое дело?
И вот тут-то Степан Ильич кое-что рассказал Астемиру о себе. Астемир узнал, что позапрошлой зимой Степан Ильич жил не в Ростове, а в Сибири и там встречался с Муратом Пашевым, отцом Эльдара, свояком Астемира, сосланным в Сибирь после Зольского восстания.
- Да ты не шутишь ли, Степан Ильич?
- Зачем шутить, какие тут шутки! Начинаются дела серьезнейшие. Не знаю, Астемир, в шутку или всерьез, но, кажется, мы с тобой тоже родственники.
В этот вечер Астемир узнал, что Мурат Пашев умер на руках у Степана Ильича. Степан Ильич дружил с Муратом, как сейчас дружит с ним, Астемиром. Они вместе работали на лесоповале в сибирской тайге. Мурат этой жизни не вынес. Но он все равно верил, что придет другая жизнь, лучшая для каждого в его родном доме, а не на чужбине. Он верил, что его гнев против зла, против хищников-князей не пройдет бесследно даже в том случае, если сам он больше не вернется в Кабарду. То, чего не смог сделать сам, он завещал своему сыну Эльдару. И Степан Ильич клятвенно обещал умирающему Мурату найти Эльдара и передать завещание отца.
- И вот, - сказал под конец Степан Ильич, - как видишь, Астемир, старый Мурат был прав, его, а вернее, наш общий гнев не остыл. И мы скоро пойдем с тобой в твое Шхальмивоко… А пока давай топить печи и помалкивать.
И они топили печи и помалкивали до происшествия, с которого в представлении Астемира начались дальнейшие перемены.
В мусульманском отделении госпиталя соблюдались свои порядки. Скорей не дадут к ужину ничего, но не пришлют супа из общего котла, где варились сало, свинина. Правоверные готовы были обойтись без ужина, лишь бы не оскверниться. На этом и сыграл однажды сосед Астемира по койке Губачиков. Не будь этого происшествия, возможно, события получили бы иной ход.
Балагур Губачиков - да простит его аллах - скрыл от товарищей, что хотя он кабардинец, но крещен в православную веру.
Поправлялся Губачиков быстро, и еще быстрее улучшался его аппетит. Посылок от родственников он не получал. Где развязывается узелок с гостинцем, смотришь, там и Губачиков. Так было до тех пор, покуда болтун и балагур, носившийся по палатам на одной ноге, с помощью костыля, сам не проговорился, что он православный. Правда, он тут же спохватился, но ему уже не верили. Вчерашние его благодетели перестали угощать его. Губачиков ворчал, ворчал и нашел выход из затруднения.
- Правоверные! Сало! Свинья! - раздался однажды во время обеда крик Губачикова.
- Как свинья? Где свинья?!
- Да вот, в миске!
Астемир, сидевший на койке рядом с Губачиковым, первый увидел, что действительно в миске у соседа плавает кусок свиного сала, и первый отставил свой суп, хотя и не очень тщательно соблюдал правила Корана. Просто, как и у многих других кавказцев, у Астемира было как бы врожденное чувство брезгливости к свинине.
Вся палата отказалась есть суп. Зашумели. А Губачиков под шумок съел мясо из всех мисок, где оно еще оставалось.
Больные требовали повара и дежурного по кухне.
Возмущение росло. Когда повар появился, над головами замелькали костыли, у кого-то в руках блеснул кинжал.
Испуганные санитары не могли сладить с наседающими на повара разгоряченными людьми. Дело принимало серьезный оборот. На койку вскочил Степан Ильич.
- Кунаки!
Нелегко было утихомирить возмущенных горцев, но Степан Ильич все же овладел их вниманием.
- Кто тут хорошо знает Коран? - спросил он.
- Я знаю Коран, - отвечал Астемир.
- Ну, ты-то знаешь, это для меня не новость… Кто еще знает Коран?
Слово "Коран" заставило притихнуть самых пылких крикунов.
Степан Ильич стал разъяснять стихи Корана, относящиеся к происшествию. Как толкует Коран случаи невольного осквернения свининой? А вот как:
- В Коране сказано, что грех падает на того человека, кто украдкой накормил другого.
Он на память прочитал несколько стихов Корана и этим окончательно подкупил мусульман, и без того охотно признававших истопника своим кунаком.
Даже Астемир был поражен таким точным и широким толкованием установлений священной черноты Корана.
Повар был спасен. А кто знает, может, ему грозили не только побои. Нешуточное дело - оскорбить фанатизм мусульманина. Теперь больше других на повара наседал Губачиков, стараясь отвести удар от себя.
- В ад его! - кричал Губачиков. - В ад! В котлы преисподней! - хотя, несомненно, думал в это время о котлах, в которых варилось мясо.
Так или иначе, к моменту, когда в дверях палаты появилось госпитальное начальство, все уже было более или менее спокойно. Однако полковник не счел возможным оставить происшествие безнаказанным.
- Я вышибу из вас эту дурь! - кричал он. - Лишаю горячей пищи всю палату… На трое суток!.. Видно, некуда вам девать свои силы, объелись? Не мешает кое-кому вспомнить фронтовые условия. Бунтовать вздумали! Революция? Да, революция. Но революция - это не значит беспорядок… Революция требует от всех нас высокой сознательности и дисциплины! Война не кончена. Да-с! Молчать! Не потерплю никаких бунтов…
О, как эти выкрики разъяренного полковника напомнили Астемиру сцену в канцелярии Клишбиева!
Но больше всего Астемира заинтересовало слово, которое он слышал отовсюду и значение которого не понимал. Это слово было - революция.
В тот же вечер, оставшись наедине со Степаном Ильичом перед пламенеющим жерлом печки, Астемир спросил Коломейцева:
- Скажи мне, друг, что это значит - революция?
- Революция - это значит… это значит: нельзя раненых солдат лишать горячей пищи… Вот что значит слово "революция", - объяснял Степан Ильич. - Революция - это значит: не щади себя, потому что наступило время, когда нужно открыть дорогу правде до конца, вставай за нее, если даже перед тобой генерал или сам царь… Вот что значит революция, Астемир… Революция - это: "Долой Гумара! Долой Клишбиева и Аральпова!" Пусть жизнь устраивают люди, угодные народу, знающие его нужды. Вот что такое революция… Все это нужно хорошо помнить, Астемир. Да, да, запомни и не забывай этого без меня.
- Почему ты говоришь - без тебя? - обеспокоился Астемир.
И тут Степан Ильич признался: возможно, они вскоре расстанутся. Астемир не сразу поверил, что Степан Ильич говорит об этом серьезно. Зачем же расставаться, когда им вдвоем так хорошо?
Проталкивая кочергой толстое полено в загудевшую печь, Степан Ильич продолжал:
- Не горюй, Астемир. В нужное время ты опять обо мне услышишь. А пока вот тебе мой наказ: постарайся остаться здесь, в госпитале, истопником, покуда я не явлюсь за тобой… Говорят, летом госпиталь расформируется и помещение опять займет гимназия. Это русская школа. Постарайся попасть истопником и в гимназию. Так нужно. Мы с тобой настоящие кунаки, Астемир, и у нас еще много общих дел! За что воевали эти люди? - Степан Ильич указал кочергой в сторону палаты. - "За веру, царя и отечество". Как будто и коротко и ясно, но на самом деле далеко не ясно. За веру? За чью веру воевал тот мусульманин, которого полковник лишил борща? За какого царя? Чей царь был? За какое отечество?..
Астемир слушал Степана Ильича с затаенным дыханием. Его слова волновали, переворачивали душу, горячили мозг. Разумение начинало озарять его, как отблеск печей озарял стены. Ему казалось, что он вот-вот поймет то, что беспокоило его всегда - и в ауле, и в медресе, и в мечети, и на сходах, где своевольничали Гумар и Аральпов…
Астемир старался запомнить каждое слово Степана Ильича, как в детстве и в юности запоминал слова Корана. Но тогда он воспринимал одни звуки, долго не улавливая смысла священной черноты Корана, и начал понимать значение печатных слов лишь по мере того, как обучался арабскому языку. А теперь каждое слово кунака вспыхивало, как огонь, ложилось в душу навсегда, полное значения, интереса, смысла. Ведь и сам Астемир думал обо всем, что сейчас говорил Степан Ильич. Но прежде он как бы ходил вокруг сундука, не зная, каким ключом сундук открывается. И вот ему давали ключ в руки.
"Долой войну…" "Земля - крестьянам, фабрика - рабочему человеку…" Как это просто и верно! Работай и живи плодами труда своего. Труд должен объединять людей. Вера не объединяет, а чаще разъединяет. И это верно. Разве не так думал и Астемир?
Степан Ильич показал сегодня себя знатоком Корана. Это подкупало мусульман, но тот Коран, который Степан Ильич поведал одному Астемиру, был правильнее, нужнее, привлекательнее для человека, ищущего истину.
С утра во всех палатах мусульманского отделения только и было разговоров, что о русском истопнике Степане Ильиче, который наизусть, как мулла, как эфенди, знает Коран. Многие вышли в коридор, чтобы поскорее увидеть Степана Ильича и снова потолковать с ним… И вот чудеса!
То, о чем предупреждал Степан Ильич Астемира, случилось скорее, чем Астемир мог подумать: ночью Коломейцев исчез. Истопника как ветром сдуло. Как будто и не было такого человека, Степана Ильича.
Астемир один в госпитале знал, что так должно было случиться. Он молчал и с особенным усердием принялся топить печи, стараясь выполнить наказ Степана Ильича.
Астемир думал о своем. Как бы хорошо, на самом деле, жить дальше без таких людей, как Гумар или Берд Шарданов, и даже без таких людей, как Муса. Если бы все стали похожими на кузнеца Бота или Баляцо - честными, прямыми, добрыми, работящими… Вот бы вольно было дышать! Вот было бы сытно!..
Сердце Астемира уподоблялось хорошо вспаханному, напитанному дождем и согретому солнцем полю: брось зерно - на другой день пробьется росток!
Попробовал было Астемир заговорить об этом с другими - ему отвечали:
- Пока бедняк рассуждает о богатстве соседа, в его жестяной лампе выгорают последние капли керосина. Не лучше ли лечь спать?
Астемир скучал по Степану Ильичу, неясности мучили его, но к этому неясному и тянулась его душа, как растение, выбивающееся из-под камня к свету и теплу.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Поздней декабрьской ночью 1917 года в родной аул вернулся Астемир.
Любопытствующих послушать необыкновенные его рассказы нашлось много.
Где был, что видел Астемир за это время? Чему он научился? Ведь времени прошло немало - почти полтора года! Много нового случилось в Кабарде. Даже причина, по которой Астемир должен был уйти из Дому и скрываться, теперь исчезла вместе с теми людьми, которых он опасался. Где полковник Клишбиев? Где Аральпов? Гумар еще оставался старшиною, но и с этим человеком происходили диковинные перемены - куда только девались его спесь и властность? Неузнаваемо притих старшина. А если, случалось, еще грубил простому человеку, то потом, как бы спохватившись, старался сделать обиженному что-нибудь приятное. И во взгляде его, прежде начальственно строгом, все что-то высматривающем, теперь за полупьяной поволокой пряталась какая-то растерянность.
Гумар не замедлил прийти в дом Баташева - посмотреть на вернувшегося хозяина и послушать его. На лавках сидело уже немало народу. Были тут и Эльдар, и свояк, дед Баляцо, были и кузнец Бот, и Масхуд. Дед Еруль на этот раз ни о чем не оповещал, а сам развесил уши, стараясь и словечка не упустить из рассказов Астемира. И, может быть, один лишь Давлет, не последний человек в ауле, - один лишь он сразу же выделялся среди доверчивых и восхищенных слушателей самостоятельностью суждений.
Пришел наконец и Муса со своим приятелем Батоко. В дальнем углу с женщинами сидела Диса. Были и другие соседи.
Лю, прижавшись к матери, не сводил круглых и блестящих глаз с человека, на которого таким жадным взглядом смотрела Думасара; старая нана то и дело утирала слезы.
Гумар вошел с традиционным приветствием:
- Салям алейкум, Астемир!
- Здравствуй, здравствуй, - отвечал Астемир, сидевший за столом между самым юным своим другом Эльдаром и самым почтенным по возрасту Баляцо. - Здравствуй, Гумар, будь гостем.
Сильными коленями Астемир сжимал Тембота, гордого этой отцовской лаской.
- Как хранит тебя аллах, бродяга?
- Спасибо за доброе слово. Милость аллаха не оставляет меня.
- Милость аллаха безгранична там, где он заботится о мусульманине… Да распространится это на всех присутствующих!..
- Вон какой щедрый стал Гумар! - с добродушной усмешкой пробасил дед Баляцо. - Прежде он говорил: "Астемир, коли барана, я приду к тебе в гости". Теперь идет в гости и не требует угощения, а сам готов угостить… Не так ли я говорю, старшина?
- Я пришел не тебя слушать, старый дурак! Помолчи… А ты, Астемир, ничего из себя, такой же широкий в плечах, каким был. Лицом свежий. Видно, не голодал. Говори, Астемир, о себе, где был, что видел? Верно ли то, что говорит Давлет: что в русском государстве теперь правят большевики и первый правитель, Ленин, заключил мир с Германией, а солдатам дает в награду землю, как прежде царь давал князьям, а?
- Это все правда, и про царя, и про большевиков, - заверил дед Еруль.
- Да погоди ты, старый болтун, пускай сам Астемир рассказывает.
В таком духе шла оживленная беседа с человеком, который первым мог подробно и внятно рассказать крестьянам, что случилось в мире.
Никто - даже Муса или Давлет - не решался больше отвлекать внимание тех, кто слушал увлекательный рассказ Астемира.