Потом Наташа, провожая Кайо, провела его через большие, широко распахнутые ворота на пляж. Пляж был пустой, но Кайо растрогала живая полоска чистого берега, не задавленного камнем.
Он встал у самой воды и сказал:
- Как здесь хорошо.
- Я тут загораю, - отозвалась Наташа.
- Я видел, - кивнул Кайо.
- Меня видели? - удивилась Наташа.
- Может быть, и вы тогда были, - ответил Кайо. - Когда мне впервые показали голых людей на этом песчаном берегу, я сначала не понял, что они тут делают. У нас ведь на Чукотке не загорают, хотя это можно сделать очень просто и быстро.
- Как?
- Весной, когда солнце светит круглые сутки, за один день охоты лицо загорает так, что становишься как негр. А если раздеться и немного постоять на снегу на таком солнце, можно и всем телом почернеть.
- На снегу холодно, - заметила Наташа.
- Оленью шкуру можно подстелить или на нарту стать, - сказал Кайо. - Но когда я увидел здешний пляж, я сразу вспомнил моржей у Инчоуна. Там моржи лежат, как здешние загорающие люди, изредка переворачиваются то на спину, то на живот. Там происходит моржовая любовь, на границе ледяных волн и очень холодной гальки.
- Интересно, - засмеялась Наташа. - Наверное, это очень смешно.
- Не смешно, а интересно, - ответил Кайо, подумал и добавил: - Но бывает и смешно.
Наташа взяла с Кайо слово, что он будет заходить. Дала номер телефона на работе.
Несколько раз Кайо проходил мимо Петропавловской крепости. Он изменил свой маршрут и теперь ходил по Кировскому проспекту, хотя это было намного дальше, чем по Большому.
И все же прошло недели полторы, прежде чем он отважился.
Был ясный осенний день. Шпиль блестел на солнце так, что на него было больно смотреть. Кайо не сразу вошел в дом. Он последовал за какой-то экскурсией в собор. Внутри собор оказался очень нарядным. Было даже что-то отчаянно веселое в этом нагромождении золотого блеска. Внутри собора находились могилы русских императоров, Кайо был уверен, что в России людей хоронят в открытых полях, называемых кладбищами, или же в парках, как Смоленское кладбище.
Он смотрел на тяжелые могильные плиты, на мраморные саркофаги и чувствовал, как исподволь к нему подбирается мысль о собственной смерти. Если он умрет в Ленинграде, то его похоронят по здешнему обычаю, в деревянном гробу. То ли дело на родине. Особенно в тундре. Одели бы во все белое, потом свезли бы на высокий холм и сняли бы одежду. И так оставили, обнажив тело холодному ветру. Так все-таки лучше, чем лежать, ощущая на себе тяжесть сырой земли.
Кайо стало душно, и он поспешил на улицу.
У собора он столкнулся с Наташей.
- Здравствуйте, - сказала она. - Что же вы, обещали приходить, а вас все нет и нет.
- Дела, занятия, - неуклюже соврал Кайо.
- Как здоровье? Поправились?
- Не совсем, - ответил Кайо. Как ей сказать, что ему, видимо, не суждено больше поправиться. Правда, доктор, сказал, что хоть он и не является активно заразным для окружающих, однако должен остерегаться. А в тот раз он пил чай из ее чашки и ничего не сказал… Правда, она, конечно, мыла после него посуду…
- Нужно беречься, - наставительно сказала Наташа. - Ведь вам трудно привыкнуть к нашему климату.
- Стараюсь, - улыбнулся Кайо.
- Зайдем? - предложила Наташа, видя, что Кайо стоит, не собираясь никуда двигаться.
- Да нет, тороплюсь я, - еще раз солгал Кайо. - Я повидал вас, и этого для меня достаточно.
Наташа внимательно посмотрела на Кайо, а он, чувствуя, что сказал что-то не то, медленно краснел.
- Спасибо, - просто сказала Наташа. - Мне тоже приятно было увидеть вас. Придете?
Вдруг спасительная мысль пришла в голову Кайо.
- Давайте встретимся в том же месте, где мы увиделись впервые! - предложил он.
В парке она не станет угощать чаем, и можно не опасаться за ее посуду.
- Если вам так удобнее, с удовольствием, - улыбнулась Наташа. - Когда?
- Да хоть завтра! - весело ответил Кайо.
Это было первое свидание в жизни Кайо. Он надел лучшую рубашку, темно-синюю в светлую полоску, и приладил галстук, занятый у Иржи. Волосы постарался причесать так, чтобы они не торчали в разные стороны. Для этого пришлось их чуточку намылить. В большой туалетной комнате Кайо внимательно всмотрелся в свое лицо и заметил, что похудел, глаза потемнели и будто ушли вглубь. Он улыбнулся самому себе для бодрости и пошел в парк.
Проходя по мосту, он вдруг вспомнил, что на свидание идут с цветами. Времени возвращаться и искать цветы уже не было. Что же делать? На углу проспекта Добролюбова, в ларьке, он купил шоколадку, рассудив, что цветы, конечно, вещь красивая, но шоколад полезный и вкусный.
Он пришел на назначенное место за десять минут. Расположился на той же скамейке, где сидел тогда, и принялся ждать.
Наташа была точна.
- Как часы! - восхищенно произнес Кайо.
- Привыкла быть точной на работе, - сказала она.
Принимая шоколадку, она засмеялась и сказала:
- Как это мило!
Она тут же развернула обертку, разломила шоколад и протянула Кайо.
- Это же вам подарок, - сказал Кайо и почему-то добавил: - Вместо цветов.
- Вместо цветов? - задумалась Наташа. - Почему вместо цветов?
- У меня на родине не дарят девушке цветов, - пояснил Кайо.
- А-а, понимаю, - кивнула головой Наташа, - у вас цветов нет.
- Почему? - с обидой в голосе возразил Кайо. - Летом тундра - как цветастая камлейка.
Пришлось сначала объяснить, что такое камлейка, а потом продолжить:
- Почему и откуда пошло такое мнение, что цветы тундры без запаха?.. Только аромат у тундровых цветов тонкий, еле слышный. Но у нас нет такого обычая - рвать цветы и дарить.
- Это хороший обычай, - заметила Наташа.
- Наверное, - кивнул Кайо.
Время от времени Кайо пристально смотрел на Наташу, изучая ее и стараясь понять, что же в ней такого, что тянет к ней, словно освещает все вокруг особым светом, наполняет особыми звуками…
Они прошли по парку, вышли на Мытнинскую набережную, через мост переправились на Васильевский остров, по Дворцовому перешли на Невский.
Невский проспект после войны был не так оживлен, как нынче. По нему ходил трамвай, тротуары были ровно в два раза уже, но все равно это была прекрасная улица.
По улице Бродского, где строители восстанавливали дом, вышли на площадь Искусств, еще без сегодняшнего Пушкина, и через Марсово поле и Кировский мост вышли снова к Петропавловской крепости.
У деревянного мостика, ведущего к крепости, Кайо остановился.
- До свидания, Наташа. Мне было очень хорошо с тобой.
- Мне тоже, - ответила Наташа. - Я давно так долго не гуляла.
- Мы еще встретимся, - сказал Кайо. - Хотите… послезавтра?
- Конечно, - ответила Наташа.
Но послезавтра Кайо не смог встретиться с девушкой. У него резко подскочила температура, и его увезли в больницу, в тот же самый особняк, где помещался диспансер. Состояние у него было угнетенное, и старичок-профессор, осматривавший его, недовольно заметил:
- Молодой человек, если вы будете так грустить, я вам улучшения не гарантирую… Туберкулез, дорогой, не только социальная болезнь, но и болезнь духа.
- Что это - болезнь духа? - не понял Кайо.
- А то, дорогой мой, что все чудеса исцеления происходили только в том редком случае, когда у больного было страстное, я подчеркиваю, страстное желание исцелиться!
Когда по ночам Кайо просыпался в палате, где вместе с ним лежали еще двое больных - художник и радист, - он прислушивался к собственному состоянию и убеждался в том, что у него нет сил бороться с болезнью, хотя желание исцелиться достаточно велико.
Через несколько дней к Кайо пришел профессор и заговорил о том, что лучше было бы для него вернуться на родину.
- Я понимаю, какая это для вас трагедия, но ведь жизнь человеческая дороже, - говорил с сочувствием профессор. - Процесс у вас активизируется, в этом климате лечить вас трудно, если не сказать прямо и честно - бесполезно. А ваша родная тундра может сотворить для вас чудо.
Кайо молча выслушал профессора. В общем-то он был готов к такому разговору. На северном факультете это был не первый случай. А сколько студентов еще до войны вернулись домой, так и не доучившись! И все из-за этой болезни.
Значит, надо ехать. Прощай, университет, прощайте, мечты о науке! Обидно. Обидно до того, что ночью, когда все спали, Кайо тихо плакал.
Незадолго до выписки, в день, когда больных навещали близкие и родственники, Кайо сказали, что к нему кто-то пришел. Иногда заходили сокурсники, земляки, но он удивился и смутился, когда увидел в белом халате Наташу Величко.
- Это вы? - удивленно спросил он.
- Это я, - просто, как всегда, ответила Наташа. - Что же вы так? Не написали, не известили. Мне столько сил пришлось приложить, чтобы найти вас.
Она присела на краешек кровати - табуреток в палате не хватало.
- Ну, как дела?
- Профессор советует ехать домой, - мрачно ответил Кайо.
- Наверное, это разумно, - заметила Наташа. - Пока эту болезнь лечат в основном климатом.
- Но тогда придется распроститься с университетом, - грустно сказал Кайо.
- В конце концов, главное для человека совсем другое, - сказала Наташа, - то, что он человек.
И опять это было сказано так просто, что звучало убедительнее и значительнее рассуждений на эту тему.
- Может, вы правы.
Кайо посмотрел в синевато-серые глаза Наташи, и сердце у него сжалось от тоски.
И ее он тоже потеряет, оставит здесь.
- Вы еще очень молоды, - продолжала Наташа. - Поправитесь у себя на родине и возвратитесь в Ленинград. Пусть даже на это уйдет пять лет; когда вы вернетесь, вам будет только двадцать пять лет. Только двадцать пять лет!
- Простите, что я вам сразу не сказал о своей болезни, - виновато произнес Кайо.
- Ну что вы! - возразила Наташа.
Через неделю Кайо выписался и стал готовиться к отъезду. Несколько раз встречался с Наташей.
С каждым днем все труднее и труднее им было расставаться, пока в один из вечеров Кайо не остался у Наташи. Это случилось неожиданно для обоих. Они смутились, проснувшись утром.
- Я никуда не уеду, - решительно заявил Кайо.
- Не говори глупостей, - сказала Наташа. - Езжай и возвращайся ко мне здоровым.
В день отъезда он утром попрощался с ребятами, а на вокзале провожала его одна Наташа.
- Я сразу же напишу тебе письмо, - пообещала Наташа. - Пока ты будешь ехать, оно следом за тобой будет идти.
В душе у Кайо, все как будто окаменело. От горечи разлуки, казалось, даже болезнь отступила, словно давая возможность свободно пережить тяжелое расставание.
- Наташа, - сказал он, прощаясь, - ты права. Главное не университет, хотя и это тоже важно. Главное то, что я теряю тебя, теряю Ленинград. Это самая тяжелая потеря в моей жизни. Когда умерли мои родители, я еще был молод, чтобы понимать, что такое тяжесть человеческой утраты. А теперь понимаю. Спасибо тебе за все. Самое лучшее, самое прекрасное воспоминание о Ленинграде всегда будет воспоминанием о тебе, о твоей доброте.
Глаза Наташи были полны слез. Они были темно-серые, как осеннее небо над Петропавловской крепостью. Слезы скатывались по щекам, падали на воротник.
- Прощай, Наташа! - крикнул Кайо, вскакивая уже на ходу в свой вагон.
- Нет, до свидания! Нет, до свидания! - повторяла Наташа, идя вслед за набирающим скорость поездом.
В Улаке Кайо действительно получил три Наташиных письма, ответил на них, потом еще раза два получал письма. Но интервалы были так велики - ведь тогда письма шли около полугода, - что переписка прекратилась.
Но воспоминание о Ленинграде у Кайо всегда было связано с образом удивительной девушки, оставшейся в его памяти рядом с высоким шпилем Петропавловской крепости.
…Через двадцать с лишним лет Кайо вошел в ворота, пересек первый двор, на котором были установлены фанерные щиты с планом крепости и толпились группы экскурсантов, и через вторую арку вошел в знакомый двор.
За двадцать пять лет вроде бы ничего не изменилось. Но что-то было такое… Двухэтажный дом был на месте. Его, видимо, недавно покрасили. Только арка ворот, ведущих во двор, почему-то была забита фанерой. В окнах дома ярко сияли неживым блеском лампы дневного света.
Чего же не хватало? В доме не было магазина. Значит, и жильцов в нем нет, раз нет покупателей.
На фасаде одного из домов по-прежнему было написано "Монетный двор". Тогда Кайо думал, что здесь печатают и чеканят деньги, и удивлялся тому, что здание снаружи не охранялось. Да, люди и сейчас работали в крепости, может быть даже кто-нибудь и жил здесь постоянно, но преобладала уже музейная атмосфера. Не было просто прохожих, торопящихся домой или на работу. Люди шли медленно, оглядываясь с любопытством, взирая на окружающие постройки, глядя себе под ноги на древние камни. Они обменивались сведениями, вычитанными в путеводителях, в исторических книгах, и ничего не говорили друг другу о своих делах, о работе, о близких, о своих переживаниях, болезнях, заботах. Эти разговоры были для другого места, для другого времени.
Кайо медленно обошел собор, двухэтажный дом, вышел через ворота на набережную, на песчаный пляж. Чувство грусти не покидало его. Наташу, наверное, можно разыскать, обратившись в справочное бюро. Но чем больше думал об этом Кайо, тем больше уверял себя, что этого делать не следует. Это уже прожитая жизнь, и она прекрасна именно тем, что ее нельзя повторить сейчас. Кайо теперь другой человек, и Наташа сегодня уже, конечно, не та… От того времени осталось только воспоминание, хорошее, может быть, полезное для новой жизни… Для новой жизни?
И вдруг в эту минуту Кайо с удивлением понял, что здесь, в Петропавловской крепости, он снова ищет то же самое, что искал двадцать с лишком лет назад. Он ищет свою родину, свое место на родной земле. И он нашел его. Пока у него возникло лишь смутное, но твердое ощущение того, что надо скорее возвращаться домой. Возвращаться для того, чтобы начать новую жизнь.
Сначала была жизнь в тундре, потом в интернате, поездка в Ленинград, в университет, встреча с Наташей. Все то время Кайо был примерно одним и тем же человеком. Он пережил потерю родителей, переехал из яранги в деревянный дом улакского интерната, а потом проделал огромный путь через большое пространство времени и земли из Улака в Ленинград. Возвратившись в Улак, Кайо уже начал чувствовать себя другим человеком. Поначалу он не очень задумывался над этим, лишь изредка удивляясь неожиданным для самого себя поступкам.
А это начиналась вторая жизнь, которая была озарена встречей с Иунэут, ее самоотверженной заботой, излечением от болезни, рождением дочери. В той жизни, которую он вел в тундре и в которой немного усомнился, встретившись со своим старым школьным приятелем Тато, ставшим директором школы, был свой особый смысл. Он заключался в том, что человек, сомневающийся в себе, имел возможность глубоко задуматься над собой, над своей жизнью. И труд там был особенный - пасти оленье стадо. Олени в тундре диковатые, и к ним нужен подход, нужно понимание другого существа, совсем не похожего на тебя.
Кайо хотел, чтобы дочь была всегда с ним, как с ним была тундра, белые облака над сопками, чистые реки, летающие снега на северных склонах холмов… И он был счастлив в тундре.
И вот дочь выросла. Стала жить собственной жизнью, отделившись от родительского ствола. Исчез главный смысл тундровой жизни. Что делать? Переселиться в Улак, занять квартиру в новом доме, охотиться на морского зверя? Рядом будет Маюнна. Правда, уже не совсем их, у нее своя семья, свои заботы…
Ну, а тундра? Может, все-таки остаться там? Ведь поразмыслить - главная работа осталась там. Вот где надо многое менять и переделывать. Так что на долю Кайо еще осталась работенка.
Может быть, это и есть смысл третьей жизни? Ибо землю надо делать прекрасной не поисками лучшего места, а тем, чтобы самому творить это прекрасное там, где ты извечно живешь.
Значит, надо идти навстречу новой жизни. И прежние две жизни тоже не зря прожиты, потому что без них невозможно было бы прийти к третьей своей жизни.
Пора в дорогу.
Кайо посмотрел на другой берег, на сияющие большими окнами дворцы, на красоту, сотворенную руками человека… Вдруг вспомнился новый Анадырь, поднявшийся светлыми домами на склоны тундровых сопок: идут дела и на Чукотке. Надо самому начать что-то делать. Теперь и настоящие силы есть для большой работы, к ним прибавились молодые - Алексея и Маюнны. И начинать надо в тундре, в том месте, где живешь. Сделать можно многое: и построить каменные дворцы, которые восхищают всех через столетия, изобрести такой вертолет, который мог опрыскивать оленей, не пугая их, и, может быть, даже вырастить дерево в тундре, придумать новое жилище для оленевода, где горячая вода текла бы из стенки, как в городской квартире…
Кайо снова вошел на территорию крепости и через Никольские ворота вышел на Мытнинскую набережную.
А вот и дом на углу. Теперь это общежитие. В сорок седьмом году он работал на его восстановлении. Рядом - мост Строителей. Каменный. Тогда был деревянный…
Много есть прекрасных мест в Ленинграде. Ходи - любуйся. Вспоминай. Но чем больше вспоминаешь молодость, прошедшие годы, тем яснее мысль - надо спешить домой, надо скорее, делать то, что оказалось недоделанным потому, что стоял на месте.