Кремль. У - Иванов Всеволод Вячеславович 16 стр.


- Странный народ, привожу для ребят землю, хочу насаждения сделать, только положу - а они землю растащат. Для цветников. А сходить-то всего только верста. Нет никакого чувства общественности.

И она, хотя была согласна с ним, но высказала, что тут дело не в озорстве, а хорошо, что люди таскают землю и любят цветы, они томятся, им тесно жить в каморках, а не несут землю сами потому, что не верят, что принесут землю ту именно, которая необходима для посева, они выгоняют слово "земля", потому что мужик может видеть солнце, и ему в лицо дует ветер, а тут дуют машины, и люди не могут привыкнуть, чтобы испытывать радость от машин.

Вавилов с этим не согласен. Люди глохнут, и они любят свой труд. Мужик смотрит с презрением и ненавистью на фабричного, тот может не скопидомничать и, получив каждые две недели жалованье или аванс, идти и стать в очередь за водкой, то есть за тем, чего человеку не хватает и что она ему дает, - довольство собой, несмелому - смелость, смелому - трусость и унижение, те наслаждения и довольства, которыми человек в трезвом виде не может наслаждаться.

VI

Агафья возмущалась Е. Чаевым, тот сшил себе новенькую сатинетовую рубашку и был доволен, что такой красивый, свежий и умный. Он все предвидел, он говорил, что не надо было брать деньги от Клавдии, не надо было иметь дело с пособниками, а устраивать через него, он восхищался своей предприимчивостью. Гурий покорно слушал его, он устал работать и наслаждался своей усталостью, он целый день метал на сеновал сено, он давно так не уставал, и Агафья ходила мимо него и приглядывалась к нему. Ей тоже небось хотелось поработать или ударить вилами. И. П. Лопта, побеждая свою гордость и победив ее, слушал больше себя и на каждое слово или каждое предложение Агафьи у него было свое, и оно ему казалось лучшим, но он молчал и наслаждался тем, что он такой послушный и не гордый.

Агафья признала, что напрасно Клавдия схитрила, притворилась и предала их Вавилову, она узнала и слабые силы церковников, и церковь Успенье передадут, конечно, где им свершить ремонт, и Кремль им дать ничего не может, коль у них все деньги идут на печатание Библии. Вавилов ловит С. П. Мезенцева, передавшего взятку, и напрасно И. П. Лопта держит около себя С. П. Мезенцева, явный провокатор, подосланный Вавиловым. И. П. Лопта возмутился, возвысил было голос и смолк, он только добавил, что на свободном рынке негде достать пряжу, а в уезде работают станки, и мы посылаем Афанаса-Царевича за сбором денег в уезд, так его будут спрашивать: есть или нет пряжа у И. П. Лопты комиссионера, и он не должен говорить, что нет пряжи.

Он замолчал. Агафья все настаивала на своем, что необходимо усилить работу среди рабочих и показать Мануфактурам, что православием не так-то легко бросаться. Гурию даже показалось, что она завидует Клавдии, она лишена презрения к людям, вот чем она берет.

Он обалдел, его цапнула за сердце эта мысль, и он понял ее силу, вот чем взяла даже Афанаса-Царевича, простая история. Она, пожалуй, может действительно взять Мануфактуры под свою соболезнующую руку, она дойдет до их сердца, она может возбуждать умиление. Гурий сказал, что он не настаивает на своем предложении об отложении [съезда мирян], но все-таки лучше подождать, она на него посмотрела грозно:

- Ты все свое. Тогда бери власть и все остальное в свои руки и благоденствуй, еще раз тебе предлагаю митру. Бери.

Гурий улыбнулся и сказал, что как же общество, он подавал мотивированную записку о том, чтобы блок с баптистами заключить. Общество этого еще не решило. На него начали кричать, он посмотрел и сказал:

- Я беру свое заявление обратно, оно несвоевременно.

Агафья подумала и сказала:

- Не пора ли тебе, Гурий, идти с келейниками, ты слаб, ты бы с ними окреп, скрывая свое лицо и питаясь боговым словом.

Он отказался и, улыбаясь, добавил:

- Или жениться. Я, пожалуй, изберу последнее, чтобы быть ближе к тому, чтобы смотреть на то, что ты делаешь и что будешь делать, Агафья.

Туда пошли Еварест, протоиерей Устин, Агафья, и там должно было произойти торжественное богослужение. Клавдия провоцировала Луку Селестенникова, который развивал обширную деятельность среди плотовщиков, и заседание было после того, как он открыл артель строительных и плотничьих работ, и консультировать их Чаев согласился.

Лука Селестенников прислушивался и уходил к мужикам, он их всячески задабривал, а они не ехали, он им искал работу и вообще делал все, что можно для них, он им открыл артель. Е. Чаева злило это и злило то, что они выбрали его, Луку, председателем, а Е. Чаев был провален и был только консультантом и на жалованье, да к тому же и совсем мелком. Он написал письмо матери, и Агафья была довольна.

Вавилов сидел в вике. Профессор З. Ф. Черепахин наслаждался своими комичными поисками и тем, что Лука Селестенников организовал артель и сам председателем, а не указал адреса. Профессор возмущался: как же тов[арищ] Старосило может принимать такие бумаги, на которых даже и адреса не указано, и товарищ Старосило, пьяный и большой, потерявший давно свою военную крепость, сказал, что в укоме он и не взял бы, но что требовать в вике.

- Со мной что произошло: приходит ко мне фраер такой, спрашивает у моих футболистов, остались у меня такие, Митя и Саша, не сокращают ли их, потому что благодаря им Кремль и может только защищаться футболом от Мануфактур, приходит и спрашивает, кто у вас тут председатель, и наклеивает мне сзади плакат, так я его в три шеи выгнал.

Вавилов улыбнулся, но С. П. Мезенцев, видимо, не оставлял своей мечты, и надо записать. Старосило яростно указал на клетушку посредине площади, и на ней стоял городской козел. Митя и Саша погнались за ним, выскочил из-за угла Пицкус и догнал козла. Вавилов с удивлением понял, насколько Пицкус проворен.

- В центре меня забыли, - продолжал тов[арищ] Старосило, - я сколько писем писал.

Профессор вернулся к своему докладу, он его неправильно разработал, на какие-нибудь пустяки обращать внимания не стоит, но он решил приняться всерьез. Вавилов сидел сам не свой, товарищ Умалишев увивался тут подле, профессор смущен, и товарищ Старосило стесняется приступать, кончив разговор о Кремле, профессор показал Вавилову открытки и сказал, что здесь будет актер императорских бывших театров Ксанфий Лампадович Старков.

- Какой же он - императорских или государственных? - сказал Вавилов. - Он у меня на Мануфактурах уже месяц или больше как кружок ведет.

Профессор жиденько помахал открыточкой и свалился легонько на пол в обмороке. Его подняли. Товарищ Старосило многозначительно постучал себя по лбу, о консультации и разговора быть не может. Вавилов даже попробовал пригласить товарища Старосило к себе, но тот мог принять это с возмущением.

Профессор что-то заговорил о звоне, который раньше не удавался, но теперь все налажено, он смотрел жалостливо на Вавилова, тому стало противно своей вялости сегодняшней, волнами его потрясало иногда какое-то просветление на минуту - и конец, а затем мучился, и ему казалось еще, тов[арищ] Старосило, чтобы он не уходил, предложит ему выступить, а здесь уж совсем конец. Помогал вести профессора, он рад был возможности покинуть вик и лысых футболистов, под столом дрыгавших и пишущих, казалось, ногами.

Вавилов шел, смутные чувства волновали его, он, казалось ему, пришел не за консультацией, а хотел спросить И. П. Лопту, сторожа Воспитательного дома, в чем и в каком одеяльце был подкинут рыжий мальчик, насколько он помнил, он один был рыжим и на него одного валились насмешки. Именно так, как он придумал, чтобы тот ему подробно разъяснил. Он остановился и даже взопрел от испуга, его окатило испугом, над ним что-то ломилось, зыкало, кололо, слагалось, он позже разобрался, что это звон, который наладил для иностранных экскурсий профессор Черепахин, и можно его по телефонному звонку заказать из вика, а где же будет база колокольного звона и можно ли это рассматривать как общественную деятельность? Вавилов забежал в подвал.

Он услыхал пение. Монахи пели. С длинными волосами стояли они у реалов, и управляющий товарищ Умалишев, с непонятными целями поощрявший это, ходил среди реалов одним боком и прислушивался весьма внимательно. Он устремился к нему с пухлым оттиском книги в руках. Вавилову показалось, что здесь он видит И. П. Лопту, Евареста, Гурия с длинными волосами и нежные, он узнал по разговорам, волосы и стан Агафьи; страх охватил его, он выхватил бумажки, то есть оттиски, и, пробормотав что-то непонятное, побежал. Он увидел на улице Афанаса-Царевича, тот шел, потерявши довольство, то, за что и почему его любили; он мог наслаждаться пустяками и быть довольным всем. Он посмотрел Вавилову в руку внимательно и сказал:

- Дай поиграть.

Вавилов, так и не посмотрев на оттиск, отдал.

Да, Агафья победила его, он ощущал страх, потрясение, колокола гудели ровно пятнадцать минут, он стремился по деревянным доскам. Агафья преследовала его, он слаб и немощен, рядом с ним бежал Пицкус, который рад был бежать. Вавилов остановился. Пицкус бежал, гребя лапками и довольный своими ногами. Хорошенькую консультацию он получил от Кремля. Тело его ломило.

"Четверо думающих" встретили его у дверей. Измаил стоял тут же. Толпа рабочих ждала от него речи. Он промолчал. Он тер себе кончик носа и боком проскочил мимо них. "Четверо думающих" спрашивали:

- Почему, рыжий, ты не получил консультации и что же надо профессору? Почему Зинаида против тебя и ты так расстроен? Что хочет от тебя Ходиев и почему бы тебе не дать работы в клубе? Почему, рыжий, Клавдия ломается и не хочет пить воды без тебя и какой в этом агитационный момент? Почему Лясных женился, а от тебя нет пользы?

Вавилова охватила злость, и он спросил С. П. Мезенцева:

- Почему ты прибил плакат?

Они были довольны проявить свои дурные наклонности, и С. П. Мезенцев заявил, что любит и будет красть, Колесников драться, Пицкус бегать и подслушивать, П. Лясных - промолчал. С. П. Мезенцев добавил за него, он будет плавать в твоем клубе, так как церковь тебе не дадут.

Глава седьмая

I

В комиссии началась брань Зинаиды. Все были рады тому, что можно было свалить вину на какого-то человека и на то, что она надавала обещаний; она никаких обещаний не давала, а предложила приложить все усилия, а этого-то, именно всех усилий, кроме нее, никто не прилагает. Она поступает именно так, как обещала. Люди приходили болезненные, усталые, их надо понимать. Зинаида их хорошо понимала. Она выслушала их и предложила следующее:

- Научены опытом, будем думать всю зиму, а пока у нас на квартиры, которыми надо удовлетворить в первую очередь, имеются три тысячи, я предлагаю удовлетворить пока тысячу. Каким образом, как? Вселить не в квартиру по семье, а в комнату по семье, конечно, это будут почти каморки, но что же делать.

Она сидела после заседания в каморке, пришел пьяный Колесников, который стал хвастать тем, что был у "пяти-петров", требовал долг.

Зинаида не понимала, в чем дело, Колесников стал упрекать, что коня изъездила отцовского по ночам, должно быть, на свидания к П. Ходиеву, "недаром он приходил к тебе просить легкую службу". Он опять закричал, что она ему не жена и что он подарит ей кольцо, он действительно протянул ей кольцо, и она сказала, дразня его, ей было забавно, что теперь, когда она от него отказалась, он несет ей кольца.

- У Ольги кольцо-то бирюзовое, Милитон.

Он рассвирепел, поднял кулак, она взяла ножницы, он повернулся и ушел, уходя, он сказал:

- Эхо возвышенностей Рог-Наволог еще будет повторять наши имена, левым берегом владеет он, правым - я до первого снега, и моя жена не будет ездить к нему!

Он еще раз повторил слова С. П. Мезенцева:

- Не доверяй жене, не выручай бедного родственника!

Пицкус сопровождал Вавилова. Он ходил по берегу и смотрел на Кремль, Вавилов ждал переправы, он шел в Кремль, и Пицкус сопровождал его и вел прямым путем, где П. Лясных должен их перевезти. Вавилову хотелось осмотреть скорей церковь, не годится ли она на самом деле, он и ходил по берегу. Над ним издевался М. Колесников, Вавилов быстро разделся и попробовал было плыть. П. Лясных смотрел на него с любопытством, но Вавилов действительно боялся воды, он окунулся. Он плавал с боязнью, потому что его рыжую голову топили часто в воде, он редко мылся и, стыдно сказать, даже в баню не любил ходить и, по возможности, окатывал голову кипяченой водой. Конечно, стыдно, но что поделаешь? Он постоянно боялся заразиться и ходил в баню пореже.

П. Лясных гулял со своей женой, они стояли на берегу, он сводил ее в кусты, переспал с ней, они вернулись обратно, и Пицкус быстро побежал, П. Лясных не мог оставить жену, ему скучно здесь, но он выдумал - возможно влюбиться, и тогда человек может жить хорошо, и он должен жить хорошо, и он постоянно выдумывал себе дела, потому что ему было скучно без работы. Он говорил жене, что на Россию надвигаются болота, что Сибирь скоро будет сплошное болото. Жена смотрела ему в рот, ей было холодно, он ее уморил своей специальностью, она хотела домой.

Вавилов слышал его разговор, хотя между ними текла река. П. Лясных тоже подал заявление, спешно женившись для того, чтобы жена М. Колесникова среди всех остальных людей, охваченных жаждой жилищ, дала ему. П. Лясных заикнулся было о "тайных гостях" С. П. Мезенцева, но М. Колесников цыкнул на него, а П. Лясных тупым голосом требовал от М. Колесникова, чтобы тот взял у "пяти-петров" деньги, ему надо жене хоть бы по случаю свадьбы ботинки купить, а то странно - без подарка. Если он имеет силы достать в долг, то надо действовать, и П. Лясных поручит Пицкусу поднажать. Они шли переругиваясь.

Вавилов вошел в храм, им владело опять то чувство страха, которой владело им в Кремле, но выйти он не мог.

Храм был переполнен. Уже с утра церковники разносили слух, что приедет протоиерей Устин и что после того Е. Чаев, секретарь общества будет говорить речь. Вавилов испытывал недовольство тем, что он сейчас может понять, ценно ли это для будущего, то есть потомки будут ли их благодарить за то, что они оставили такую красоту, или будут ругать?

Ему было стыдно, но он вспоминал опять детство и те чувства, которые ему прививал Воспитательный дом. Он даже не мог смотреть на Агафью и думать, что такая красавица воспитана и могла воспитываться там. Она скромно стояла в притворе, здесь стояли почти все, которые ему почудились сегодня в типографии, он так не мог понять, что они там делают, очень у них там хозяйственный вид был.

Она стояла теплая и большая, окруженная друзьями, а у него не друзья, у него странные "четверо думающих", тени Воспитательного дома, ворвавшиеся в его жизнь и наслаждающиеся этим, ибо зачем же он им иначе нужен? Вот и в борьбе за храм он должен действовать осторожно, никаких инструкций даже нет на этот предмет, уже и инструкции ложились ему на голову, он смотрел на церковников, они стояли молча. Служение кончилось. Голые мальчики, он считал в детстве у них носы на лепном потолке, и что надо с ними делать?

Заговорил молодой голос. Агафья стояла довольная, и покорный Гурий за ней, и И. П. Лопта, старичок, притворявшийся потерявшим гордость. Вавилов понял, что боится женщин. Он ушел и у корпуса встретил Клавдию.

Она созналась ему, что довольна своим любопытством, которое удовлетворено, и что им неужели не владеет любопытство, она понимала, что все это глупости и что ей кружку носить глупо, и на нее стали меньше обращать внимания, но она хотела знать, что же произойдет дальше?

Она была довольна своим любопытством и даже тем, что отдала последние червонцы Агафье, она поняла ее, и ей не хотелось к ней возвращаться. Она вся горела, он пошел и яростно удовлетворил ее любопытство, но чтобы она не навязывалась к нему, он отделался испуганными словами. Она ушла и напилась, он направился к своей березе, и с тоской ободрал четвертый сук, и пытался устало понять что-то.

Так ему трудно было, да и к тому же надо было разработать тезисы к предстоящей борьбе за храм Успенья. Он двухэтажный, на бумаге мысли его улаживались легче, он разметил, прочел, но было даже самому не ясно, как же можно было так разметить. Он возмущался своей бестолковостью, он поискал инструкции, перерыл кипу союзных газет: все писали, что сделали то-то и то-то, но как поступать со старинными храмами - неизвестно. И вообще в газетах уже результаты, и видно, как люди захлебываются от удовольствия, а у меня еще суки;´… и тяжесть непосильная.

II

Вдоль леса расположился цыганский табор. Цыгане спускались с вершины Рог-Наволог и остановились только потому, что, во-первых, их желал видеть С. П. Мезенцев, который имел к ним предложение, а об их приезде должен был ему сказать А. Сабанеев, которым он должен был сдать медведей, потому что он оказался глупым мальчишкой, жил в Кремле, никуда не шел и все, что зарабатывал выкаткой бревен на берег, скармливал на медведей, он жил у сторожа все у тех же огородов, и сторож жаловался на него, что и спит плохо, и денег не платит.

Цыгане желали только одного, чтобы получить медведей, и желание, высказанное им о встрече с С. П. Мезенцевым, заинтересовало их, и они остановились на берегу у опушки втайне. В то время как они раскладывали табор, С. П. Мезенцев был доволен своей выдумкой и тем, что приехали цыгане. Он пытался усмирить Колесникова, но он пожелал пойти цыганим навстречу.

- Безрассудно, - говорил Колесникову С. П. Мезенцев.

Но он скоро понял, что М. Колесников жаждет мести. П. Лясных требует от него денег, и ему стыдно.

Он еще раз пошел во двор к "петрам", увидел, что во дворе бегает ребенок, его возмущало крепкое хозяйство, а каких-то сорок рублей не хотят отдать, и возмущало то, что он боялся, не проболтали ли те что-либо Зинаиде.

Он смотрел долго на мальчонку, затем пришел к С. П. Мезенцеву и отказался пойти с ними в табор. С. П. Мезенцев был возмущен.

Милитон Колесников пошел на луг, где, пася своего коня, грустно спал Измаил. Он выкрал коня, подъехал к дому "петров", уронил плеть и попросил мальчишку поднять ее, и тот поднял и отдал ему. М. Колесников вдруг наклонился, и поднял его за шиворот, и положил поперек, и поскакал, и все видели, как он скачет. Он окрасил коня в белый и черный цвет. Одна половина видевших говорила, что он на белом коне, а вторая - на черном.

С. П. Мезенцев, которого он догнал шагающим по шоссе, удивился, увидев и коня и ребенка. М. Колесников объяснил, что сделал это с целью мести, и что С. П. Мезенцев должен его подержать у цыган, и что цыгане должны согласиться.

Мальчишка был чрезвычайно всем этим заинтересован, он с удовольствием ехал на крашеном коне. М. Колесников был тоже доволен выдумкой, которую он соорудил из рассказов О. Пицкуса. С. П. Мезенцев сказал, что можно самую оригинальную выдумку испортить с такими дураками. Шоссе спускалось под гору. Они вышли к табору. Их окружили цыгане. Цыганам было скучно кочевать, потому что их усиленно ловили и сажали на оседлую жизнь. Им нравилось переезжать с места на место, и ловить ярмарки, и гадать, и вообще жить моментом, почему человек не может иметь передвижную дачу? Они довольны были, что А. Сабанеев предложил им хлебное дело, хоть сам не пришел.

С. П. Мезенцев задумчиво сказал, что приезд их надо бы отмечать в рике или в соответствующем учреждении, а они не отметили. Цыгане увидели в этом ловушку. С. П. Мезенцев сказал, что у него есть дело секретное.

Назад Дальше