В церковь собрались все. Внизу пароход вдруг украсился огнями и на мачте, капитан Железная Нога начал давать свистки, и шел слух, что пароход попытался было идти, но, конечно, не пошел, потому что через каждые пять минут слышалось шипение пара и свистки, а затем по деревянным тротуарам загремела железная нога капитана Б. Тизенгаузена. Он шел к вику. Затем все внимание перекинулось на Мануфактуры, и все не заметили даже, как Даша уже шла с узелком, счастливая, к пароходу "Полярная звезда". Все жители Кремля столпились внизу у пристани.
В соборе готовились к заутрене, но колокол знаменитый еще не гремел. И вдруг - огни во всех корпусах Мануфактур начали тухнуть. Тополя вдоль шоссе, залитые водой, со свистом колебались от сильного ветра, который шел с гор.
- Наводнение! Наводнение! - послышались тревожные голоса, и, как всегда бывает, никто не радовался тому, что Мануфактуры темнеют.
Корпуса медленно начинали сливаться с горой и, наконец, совсем погасли. О. Гурий чувствовал, что сейчас-то он может сделать великолепный жест и сейчас-то он покажет свое место. Ударил полночный колокол. Народ хлынул к церкви. Во время богослужения о. Гурий поминутно выходил на паперть. Его удивляло и даже слегка радовало, что Агафья не пришла на служение. Пыхтел под горой пароход, и кто-то рассказывал курящим у тополей:
- Капитан Железная Нога так начал свою карьеру. Он плыл по озеру на пароходе и стоял позади капитана, передразнивая все его движения. Капитан ему говорит: "Вы моряк?" Тот, любитель похвастать, говорит: "Да". Капитан говорит: "У меня вышел табак в трубке, не поправите ли минутку, а я схожу". Тот взял руль, капитан ищет табак, вдруг толчок - и он видит в окно листья дерева. Раздается стук, и появляется смущенная морда Б. Тизенгаузена: "Капитан, озеро кончилось, пароход начал подниматься в гору".
Б. Тизенгаузен оглянулся и свирепо сплюнул. Ребята захохотали. О. Гурий решил: как никогда, можно совершить великое дело. Б. Тизенгаузен сказал:
- Мануфактуры затоплены, а мне не дают людей и механиков. Мы спешно вооружаемся.
О. Гурий сказал священнику Богоявленскому свою мысль, - и тот воодушевился - и сказал ему:
- Скажите - согласен. Именно теперь церкви необходимы не администраторы, а, как вы, апостолы.
О. Гурий легонько пожал ему руку, и священник Богоявленский стал настаивать, чтобы тот выступил сам с предварительной речью и этим, так сказать, начал свое служение. О. Гурий вышел на амвон. Все удивились, он сказал:
- Православные, перед богослужением [святой] Пасхи, которое будет продолжаться, как обычно, я призываю вас забыть все обиды, которые причинили вам враги церкви - безбожники из Мануфактур. Мы покажем им пример христианского смирения - и мы поплывем спасать несчастных, залитых водой, жителей Мануфактур.
Заутреня оканчивалась. Толпа расступилась, и он прошел на паперть. За ним хлынул народ. Он садился в лодку, а в другую лодку садился преисполненный яростью его отец И. Лопта. Был легкий, еле видимый, туман, начало светать - и заскрипели уключины. Флотилия лодок во главе с лодкой о. Гурия отплыла. Тихий говор.
Глава девяносто восьмая
Вавилов и Т. Селестенников осматривали здания, которые могли бы пострадать от наводнения. Они прошли через электрическую станцию. Вавилов понял, что его раньше пугал шум машин, а теперь, когда он знал, что им грозит гибель, - это пугало его. Русская беспечность путалась у людей с огромным беспокойством. Трифон Селестенников и другие очень боялись за машины, а теперь, когда они увидели в Вавилове такого же друга, как они, машин, Вавилов видит, что Т. Селестенников - отличный человек. Т. Селестенников обнял его за талию и сказал то, что раньше думали многие, - все несчастья произошли от его прихода - "сними скудость с людей", - его бросили в огонь и затем в воду, а он только закалился, как клинок. Измаил так говорил ему. Они стояли и смотрели, не бежит ли Пицкус, который должен был вернуться, пока на вершинах светило солнце. Пицкус вернулся, он запыхался, он бежал теми дорогами, которые невозможны. Он бежал - и ему казалось, что чащи дороги открывались-расступались перед ним. Он узнал, что вода поднимается; крестьяне сообщают. Пронесся ураган в горах, повалило телеграфные столбы. Он бежал - и действительно добежал и возвратился, пока еще не закатилось солнце. Началось экстренное собрание. Е. Чаев пришел, преисполненный ранимостью, он хочет уже приступить к разборке церквей. Зинаида дала ему ключи, архитектор Колпинский выразил желание руководить и показать. Они пошли. Все торжественно встречали Пицкуса, он действительно показал класс. Он - великий бегун. Подошел Лясных; они все встречали Пицкуса; уже свежело.
Вавилов плохо понимал то, что ему говорили. Он был потрясен своим посещением электростанции. Он уже не боялся машин. Он многого теперь не боялся, черт возьми. Он выздоровел. Он пожал руку Т. Селестенникову, тот подумал, что он благодарит его за то, что он понимает его, он крепко ответил ему на пожатие.
Измаил просил лодку. Все всполошились. Особенно узбеки. Взяли багры. Пицкус сказал: то, что Вавилов предполагал, так и вышло - делянка пяти братьев уничтожена. Он только подталкивает природу, он только помогает ей. "Пять-петров" ссорятся и кричат друг на друга. Да, свершилось. Вавилов победитель. Лясных сказал просто и ясно, что во имя дружбы он видит, что Вавилов любит Овечкину - и он ее уступает, но она сказала, что не любит Лясных - и хорошо. Он доволен. Вавилов смотрел на нее - и она на него; как это могло случиться, что они на этом местном вопросе, на споре об этом затопленном рве, который нашел находчивый Лясных, сошлись. Они спорили, и вода в это время поднималась. Она понимала, что никто так ясно не мог понимать местные нужды; Вавилов полюбил это угрюмое место - и за это она смогла полюбить Вавилова.
Измаил уже отплыл, когда они с Лясных и Т. Селестенниковым пошли к лодке для того, чтобы измерить фарватер. Готовится огромная флотилия, надо объехать затопленные улицы, Вавилов призывал - и отправлялись огромные лодки. Люди стояли с вещами на возвышенном берегу. Их привозили на лодках. Кремль весь горел в огнях. Они смеются над нами, когда мы тонем, они хотят молиться.
Вавилов разговаривал с членами комиссии и Т. Селестенниковым, который говорил, что возможно пустить пароход, но многие члены комиссии не видели этой возможности; пароход давно надо разобрать, он взорвется. Победили те, которые утверждали, что можно попробовать, ибо на лодках неосмысленно. Вавилов и Лясных поехали искать фарватер. Вода прибывала. Она была страшна. Прошел слух, что кремлевцы подкупили капитана парохода и что он отказывается перевозить. Шум был сильный, возбуждение росло. Все уже забыли Измаила. Люди решили переезжать в Кремль, потому что вода поднималась до дамбы. Лодки подплыли. Б. Тизенгаузен встретил их, перевесившись через перила. Он торжественно гремел. Да, наконец-то нашли возможным призвать его. Конечно, он спасет. Он поутру поедет, если ему показать фарватер. Лясных вызвался его провести. Он будет ему весьма признателен. Он настолько уверен в своем пароходе, что повезет и свою жену. Он пошел, ковыляя, в гору. Вавилов призвал П. Голохвостова - и тот поспешно кинулся освобождать помещения. Он освободил быстро. Он расселит всюду. Но поднимался ветер. Раздался стук байдарки, зычный голос - и Пицкус сказал, что он не мог лежать, ибо его ухо услышало подозрительную тишину. Власть не бездействует, но хорошо, если и общество позаботится о своих друзьях. Люди, услышав ветер, который еще больше нагонит воды, не поверили в достоверность своих ног - решили переправиться. Вавилов должен их усмирить. Вавилов поехал. Здесь он оставил Лясных, который должен был въехать только при появившейся светлине. Но опускался туман. Пицкус сидел и улавливал звуки. Он услышал лодку. Он услышал разговор Л. Селестенникова, он услышал запах тела Агафьи - и сказал:
- Баба гребет.
Овечкина решила действовать быстро. Ложечников помог ей хорошим советом. Вавилов удивился, что он так быстро сказал: "Обожаю". Они оба рассмеялись. Он чувствовал себя очень утомленным. Она его проводила с тревогой. Они утешали рабочих. Ложечников тоже был затоплен, а Гусь-Богатырь отказался выехать из дома. "Да и какая лодка может меня выдержать", - сказал он.
Исправдом окружила вода - и С. П. Мезенцев во имя старой дружбы прислал Вавилову заявление спасти их, - хотя бы в последнюю очередь. Пять братьев раскололись - и двое из них, тот, что был в Германии и которому не хотелось помирать, и Осип, полюбивший свою отвагу, - тоже пришли просить помощи. Ложечников говорил лениво:
- Сейчас Вавилов придет, - и он сказал лодкам: - Заблудитесь, благодарите бога, что вас вывозит Вавилов.
Они ответили, что поедут на колокол. Но они, точно, заблудились, и, когда спросили у кремлян, шедших навстречу им в лодках, дорогу в Кремль, кремляне приняли это за насмешку, огрызнулись - и началось побоище на водах.
Да, Вавилов боялся мистики и разговора с попом, с Гурием, а оказалась ерунда - он и здесь победил, он и здесь оказался правым. Конец пришел тебе, епископ Гурий, рано или поздно.
Глава девяносто девятая
В лодке отец Гурий слышал разговор, что нигде по Кремлю не могли найти лодки Л. Селестенникова, который, говорят, при смерти, и что пропала Агафья, которая, возможно, уплыла на лодке Л. Селестенникова. Говорили о ней с сожалением, а некоторые злорадствовали, но так как плыли одни мужчины, то отзывались о ней хорошо. Она прокляла Е. Чаева. Туман поднимался выше лодок, отец Гурий велел перекликаться. Ветер утих. Туман густел. Скрипели уключины. Сырость. Отец Гурий увидел огонь.
- Это фонарь на шоссе, которое идет от реки к Мануфактурам и к станции, нам нужно плыть направо, среди кустарников, - раздались голоса.
Епископ Гурий так и велел плыть, но самого его манил этот фонарь и он попросил дьякона Евангела грести дальше. Они налегли и уткнулись в песок. И одновременно с ними воткнулась другая лодка, и на ней о. Гурий увидел Т. Селестенникова и Вавилова. Вот где представился случай поговорить! Они пригляделись. Трифон воскликнул:
- Батя!
И то, что они увидели у фонаря - и очаровало и огорчило их. Спиной к фонарю стоял, держась за дерево, Л. Селестенников, без пальто. А на его пальто стояла, раздеваясь, Агафья. Он воскликнул:
- Все, все снимай, вплоть до рубахи!
Она вяло улыбнулась и потянула вверх рубаху. Всех ожгло это великолепное, нежное тело. Лука Селестенников подбежал и схватил ее за груди (…) Она стояла гордая, с неподвижным и гордым лицом. Она дозволяла себя трогать, как он хотел. Затем он сказал:
- Одевайся, простудишься!
Она быстро оделась. Он раскидал прежнюю ее одежду по лодке и, оборачиваясь к Кремлю, воскликнул:
- Да, православные, Агафья померла!
Они поднялись в туман и пошли к станции. Едва они отошли, как от кустарников раздались крики, всплески весел в тумане и вопли. Вавилов сказал:
- Видите ли, отец Гурий, ваша агитационная ставка на милосердие - бита. Мещане и рабочие дерутся.
Отец Гурий сказал:
- Не мне вас просить о милосердии, хотя я и надеялся, что мы поймем друг друга. У меня к вам одна просьба - это ушла Агафья, женщина, которая много страдала от гордости и наказана за свою гордость жестоко. У людей есть мечта, что она утопилась, ей хочется оставить по себе хорошую память, она хотела бы остаться в глазах потомства хорошим человеком, не более, но она не может утопиться, потому что слишком тело ее хочет жить, она утопится позже. Люди поверят.
Вавилов усадил Трифона и сказал, отталкивая лодку:
- Мы не поверим.
Он поплыл. Он рассмеялся. Он глухо отказался разговаривать.
Отец Гурий перекрестился, у него стало железное лицо, и по одному его лицу дьякон понял, как надо грести. Он повернул. Едва их лодка слабо вырисовалась из тумана и пошла среди сцепившихся лодок, как лодки мануфактуристов начали отходить смущенно, и отец Гурий понял, что отходят оттого, что его лодка была принята за лодку Вавилова, и что это есть та великая победа над людьми, которой добивался Вавилов, и - что демонстрация этой победы выпала на долю отца Гурия. Лодки начали раскрываться, но начались вздохи, в суматохе исчез И. Лопта. Отец Гурий понимал, что тот страшный грех, который он отказался передать сыну, он искупил тем, что бросился в реку и утопился. Отцу Гурию было страшно тяжело, но он пересилил себя. И кто-то из истеричных людей сказал, что он слышал голос И. Лопты, который молчал - и вдруг превратился в великого проповедника: - "и встал и говорил нам, в то время как мы дрались - и мы остановили свои весла, которыми хотели бить мануфактуристов, и кровопролитие, готовое сорваться, остановилось!".
Лодки расстались. Они медленно возвращались в туман. Отец Гурий вышел отягощенный. Толпа возбужденно кричала:
- Разве так встречают милосердие!
Они негодовали. Они готовы были всех перебить. Подошел священник Богоявленский. Отец Гурий тихо сказал:
- Будем спать, православные.
И все мирно пошли по своим домам.
Священник Богоявленский выразил сожаление о потере И. Лопты и тут же передал, что И. Лопту одна женщина встретила в образе счастливого мужа, который гулял, довольный, по кремлевской стене и как бы выпивши был от радости. Предел идеализации - добавил он. Девушка, шедшая от обедни, видела его в виде отрока; отрок с ней говорил и звал ее качаться на качелях, и, когда она его спросила, где он живет и как его зовут, - он назвался И. Лоптой и указал свой дом. Двое этих свидетелей стояли рядом со свящ[енником] Богоявленским и радостно и сумасшедше кивали головой. О. Гурий сказал:
- Я согласен, - и священник Богоявленский перекрестился, - будем считать, что в Кремле есть свой епископ, готовый принять паству.
О. Гурий жестко улыбнулся:
- И мученический венец?
Священник Богоявленский почтительно замахал на него руками и отошел. Гурий бродил всю ночь по Кремлю. Исчез туман. Он увидел огромное пространство, ему показалось, что идут к пристани четверо: он узнал цветные халаты узбеков, Е. Дону и актера. Любовь к театру объединила этих людей - и актер повез Е. Дону учиться, а Измаил похоронил Мустафу. Так [Гурию] рассказал один из плотовщиков, все-таки отказавшийся от дела и перешедший к нему. Он благословил его - и отправил в свой дом.
Мимо с кирками, пилами поднимались плотники, каменщики - и среди них о. Гурий увидел многих плотовщиков. Все они с хохотом вспоминали Агафью - и о. Гурий, сидя на лавочке, едва ли скрытый акацией, слушал их насмешки и понял, что Вавилов уже достаточно, что называется, использовал момент. Но он был уверен в себе - и горд.
Е. Чаев остановился на площадке вместе с архитектором, и они распределяли группы рабочих и десятников - какие начать ломать церкви.
- У нас сегодня задача агитационная, исключительно агитационная, - говорил Е. Чаев. - Мы хотим показать, что будут не насмешки, мы к предметам культа отнесемся вежливо, - мы и напишем, и на словах, я буду говорить, как бывший церковник, что из церквей нам нужен Кирилл. Только Кирилл.
Архитектор соглашался с ним. Он говорил с веселым энтузиазмом, и о. Гурий думал, что самое гнусное - это российские энтузиасты - строители из интеллигентов. Таланту ни на грош… Еварест подошел ближе. О. Гурий не шелохнулся и упал на колени.
- Господи, - сказал он вслух, - позволь нам молиться за врагов наших.
И он почувствовал себя счастливым. Но и Еварест Чаев чувствовал себя счастливым.
Глава сотая
Глава эта первая и последняя
Они долго и с большим трепетом ожидали, когда же даст гудок пароход. Вавилов убеждал народ не волноваться. Наконец, властный и влажный гудок. Вавилов вообразил, с каким лицом Тизенгаузен держит гудок. Он гудел упрямо. Вавилов почувствовал, что смеется. Овечкина держала его за руку. Он руководил погрузкой. Был еще туман, розовый. [Люди] тащили скарб. Человек пришел с клеткой обезьян. Б. Тизенгаузен стоял гордо. Рядом с ним красовалась его будущая жена, Даша. Т. Селестенников повел Вавилова к машинам. Они спустились. Он смотрел на машины. Они были тщательно начищены. Т. Селестенников сказал:
- Пошли. И с ними происходят часто чудеса, они как люди.
- Именно, - повторил Вавилов.
Рука нашла его руку. Он пожал ее. Да, он любит Л. Овечкину. Раздался смех, а затем гудок. Он обернулся. Это была Зинаида. Она что-то сказала. Машины сытно чмокнули, взметнулся поршень, они вышли. Овечкина, положив голову на колени Ложечникову, дремала. Он закурил, хитро взглянул на них - и отвернулся.
Пароход отчаливал медленно, но гордо. Пустили баржу. Берег был пустынен. Остатки скарба валялись кое-где. Зинаида сказала:
- Если окажется возможным, вселим в Кремль эту бедноту. Перевозить их на смены сможет этот же пароход. Я говорила с Б. Тизенгаузеном, он сказал, что сейчас он объедет железный мост, его можно не разбирать, что раньше служило препятствием, фарватер прочистим - и пошло. Баржу-пристань так и упрем, дадим за нее вексель горсовета. Никто не посмеет нам помешать.
Пицкус сидел на ветках. Вавилов удивился.
- Ты велел мне прийти - и принести семь веток, которые ты велел срубить. Я подумал, для растопки.
Они были голые, омерзительные.
- Брось, если тебе не трудно.
- Мне не поднять. Колесников!
Колесников подошел и сбросил. Он стоял грустный и огромный. Зинаида сказала:
- Конечно, я пришла не затем, чтобы говорить тебе, Вавилов, свои проекты, я думаю, ты их сам лучше меня можешь придумать. Я не могу быть твоей женой, я боролась долго, даже пробовала Колпинского выбрать. Давай относиться дружески.
Они зашли за навес.
- Вот попробуй обнять меня.
Она его обняла, поцеловала.
- Видишь, ничего не выходит, время пропустили, а получилось, что хорошо и сделали, что пропустили.
Она пожала ему руку.
- Да, друзьями. То, что ты сделал над собой, надо мной, то, что ты укрепил веру, - я думаю, - успех случайный, не будем очень гордиться.
Вавилов ответил:
- Я и не горжусь, Зинаида.
- Да, я и вижу. Дикая боль предстоит нам, дикое сопротивление Кремля предстоит нам. Ты прав был, когда хотел его разобрать, да и я права была не меньше, когда сопротивлялась. Я рада за тебя и Овечкину вот это подруга - верит, как черт.
- Мы с тобой еще поработаем. Может быть, я еще и Колесникова обратно возьму, если догонит меня в развитии.
Ей было тяжело, но вместе с тем и приятно говорить, она действительно поверила в Вавилова - да и то, что Ложечников отдает свою племянницу, тоже убедило ее. Но ей было грустно. Она чувствовала, что приобрела много друзей вместе с Вавиловым.
- Ну и без любви проживем! - сказала она, посмотрела на Колесникова, который не смел к ней подойти, и отвернулась.