Роман "Когда сливаются реки" (1957; Литературная премия имени Я. Коласа, 1957) посвящен строительству ГЭС на границе трёх республик, дружбе белорусов, литовцев и латышей.
Петрусь Бровка
Когда сливаются реки
I
Агата не может наглядеться на сына. Он спит на кровати, положив на ладонь щеку, но губы его время от времени шевелятся, словно он еще собирается что-то сказать. Алесь уснул во время разговора с матерью, а она до самого рассвета просидела у его изголовья. Первые лучи солнца пронизали цветное одеяло, которым было занавешено окно, наполнили хату розоватым сумраком. Светлые, белесые волосы Алеся отчетливей обозначились на подушке, а меж бровей стала заметней энергичная складка.
Агата вздохнула - видимо, немало разных забот волнуют Алеся. Она тихо поднялась, прошла по хате, с уваженьем и даже некоторой опаской поглядела на документы сына, лежавшие аккуратной стопкой на краю стола. Меж книжечками белели тщательно сложенные неизвестные ей бумаги. "По которой же из них приехал Алесь домой?" - рассуждала она. И, может быть, потому, что чудилась ей в этих бумагах особая сила, она даже не решилась прикоснуться к ним, а подняла с половика носки сына и, остановившись у окошка, стала чинить их. "По какой бы ни приехал, - думала она, - а и то большая радость, что уже дома".
Пять лет учился Алесь в Минске, в Политехническом институте. И вот теперь он - инженер. Думала, что не часто доведется ей видеть сына - свет велик, мало ли куда могут послать на работу! - а он вот приехал и останется в своем селе. Да еще и дело-то какое ему поручено - электростанцию строить!..
И с благодарностью вспомнила Агата старого учителя Якуба Гаманька, который несколько лет настойчиво убеждал колхозников, что жить без электричества в Долгом больше нельзя. Да и Захар Рудак, колхозный парторг, активно брался за электрификацию. "И как хорошо получилось, - думала Агата, - всего две недели прошло, как порешили строить, а вот уже и Алесь приехал, и не кем-нибудь, а начальником стройки".
Алесь заворочался на кровати, и Агата даже дыхание затаила, замерла, чтобы не разбудить сына. Видать, в дороге замаялся - нужно было из Минска добраться до Полоцка, а оттуда, получив назначение, - в свое село. Но, убедившись, что Алесь по-прежнему крепко спит, Агата успокоилась и принялась осматривать его одежду. Все, что принадлежало сыну, казалось ей особенно красивым, даже простая серая рубашка, которая висела на стуле.
"Красивый, весь в отца!" - защемило у нее сердце. Вспомнилось - не пожил Игнат как следует, не дали польские паны. Мечтал о собственном клочке земли, чтобы можно было хоть прокормиться, да где там, разве при Пилсудском бедный человек мог выбиться в люди? Так и не вылез Игнат из батраков, вынужден был работать на пана, так как на десятине песку, принадлежащей ему, брусков, может, наделаешь, а хлеба не нажнешь. Посветлело в тридцать девятом году. Советы землю дали, можно было становиться на ноги, если бы не Гитлер проклятый...
Агата даже вздрогнула. Вспомнила, как ушел Игнат в лес, к партизанам, и не вернулся. Помнит, как теперь, стоит он с винтовкой около озера Долгого, утешает и просит ее: "Береги детей, родная... детишек береги!" Так и не повидала его больше, перед самым освобождением погиб в окружении. Сосед Каспар Круминь из колхоза имени Яна Райниса показал потом Агате могилу, в которой лежит Игнат с друзьями... И опять покатились у нее слезы, как и тогда, когда стояла она над последним Игнатовым пристанищем в лесу. Она спохватилась, вытерла глаза концами платка и была рада, что никто не видел ее слез.
А на дворе солнце набирало силу. Уже не розоватый сумрак висел в хате, а полыхало зарево, заливая золотом стену над кроватью, в которой спал Алесь, преображая и оживляя все вокруг: по-праздничному выглядел стол, где лежали документы сына, заблестели, словно медные, ведра в углу и казалось, не шепотком, как до того, а все громче и радостнее повторяли часы-ходики: гость!.. гость!..
"Ну и гость! - радовалась Агата, глядя на сына. - Да какой там гость - самый дорогой хозяин!.." И гордость наполняла материнское сердце: "Даром что одинокая, а выучила. Теперь мы с Марфочкой не пропадем!" Агата с умилением поглядывала на лавку в углу, где, свернувшись в клубочек, спала маленькая дочка. Но нет такой радости человеческой, по которой бы не пробегали облака и тени. "Еще чего доброго возьмут и отберут хлопца! - начинала сомневаться Агата. - Ну как прицепится какая-нибудь девчина?.. Да нет, рано еще Алесю". И в то же время невольно начинала перебирать в памяти всех девчат в Долгом, придирчиво и подозрительно оценивать их. Нет, не сыскать здесь ровни для Алеся!..
За окном голосисто пропел молодой петух. Агата, спохватившись, что корова еще не выпущена в стадо, прихватила желтый, словно натертый воском, подойник и на цыпочках вышла во двор. А когда вернулась, сквозь открытые окна солнце уже заливало пол и стены, а в углу около умывальника слышался плеск воды и смех: это Марфочка поливала из большой кружки брату на руки, а тот, довольный, фыркал, потирая ладонями лицо.
- Что же ты так рано встал, сынок? - озабоченно спросила мать. - Еще немного поспал бы...
- Некогда спать, мама, - отозвался Алесь и, чувствуя себя бодрым и свежим, признался: - Выспался так, что больше некуда.
И поцеловал ее.
Это чуть ли не до слез разволновало Агату. Растерявшись на мгновение, она вдруг заспешила к печи, засуетилась, и Алесь услышал знакомую ему утреннюю перекличку мисок и сковородок, всегда вызывавшую нетерпеливое желание сытно позавтракать. Он сидел на лавке, за широким столом, застланным льняной скатертью, и смотрел, как мать пекла оладьи, а Марфочка готовила огурцы с укропом. С детства привычный и приятный аромат разлился по хате. Все это напомнило Алесю времена, когда еще был жив отец. Вот тут, за этим столом, сидел он. Алесь помнит его худощавую, стройную фигуру и пушистые черные усы, под которыми часто светилась улыбка. "Вон та кружка с двумя крепкими ручками, что стоит около ведра, не раз бывала в его руках", - вспоминает Алесь. И еще вспоминает он, как аппетитно опорожнял отец эту кружку с водой, вернувшись домой с работы, и как удовлетворенно проводил он после ладонью по усам. А теперь осталась только одинокая, в простой деревянной рамке, посеревшая от времени фотография, наводящая на размышления.
Мать, заметив задумчивость сына, окликнула его:
- Если бы ты знал, Алесь, сколько раз уже приходил к тебе Якуб Панасович...
- А разве он знает, что я должен приехать?
- Может, и не знает, не говорил об этом, но, видно, предчувствовал, вот как я...
- А что он, все такой же непоседливый, наш дядька Гаманек?
- Пожалуй, еще и хлопотливее стал, - охотно рассказывала мать, продолжая заниматься своим делом: то сбрасывала оладьи в миску, то наливала тесто на сковородку. - Не смотри, что ему за семьдесят, он свое и в школе сделает, и на колхозное поле заглянет, и на скрипке поиграет...
- Частенько, мама, я в Минске вспоминал Якуба Панасовича. Сидишь, бывало, над чертежом всю ночь, ничего не получается, руки опускаются. Так бы встал и бросил все!.. А припомнишь, как говорил Якуб Панасович: "Не вешай нос, не для того рос!" - и усмехнешься, вроде и сил прибавится. Сядешь и сделаешь... Но что ж это он сегодня не идет?!
- Забыла тебе сказать, сынок, - повернулась к нему Агата, - нынче ведь у нас праздник, и Якуб Панасович занят... Праздник песни! Вот уже второй год, как на Антоновом лугу около озера Долгого собираемся мы с соседями - литовцами и латышами.
- Мама, мамочка, и я пойду! - вскочила с лавки Марфочка. - Как там весело, Алесь! - И она горящими глазенками взглянула на брата.
- Что же, давайте завтракать... Мне тоже хочется там побывать. - И Алесь сел за стол на отцовское место.
Мать быстро сняла праздничную скатерть и, застлав край стола чистым широким полотенцем, поставила миску с оладьями, сковородку жареного сала, огурцы и крынку кислого молока. Они сели втроем, всей своей маленькой семьей, и никогда еще Алесю не казались такими вкусными оладьи, как сегодня. Уют отцовской хаты, солнечные нити на стене, спокойная синь озера, видневшегося за окном, тихие шорохи ветра в палисаднике - все это трогало и успокаивало душу. "Наконец я дома, и вся семья вместе..." Сознание ответственности за нее, сознание того, что он сидит в заветном углу, занимая место отца, придавало Алесю, помимо его воли, серьезность и уравновешенность. Но сегодняшний праздник песни выводил его из этого равновесия. Он спешил есть, боясь опоздать...
Алесь помнит, как в июльские дни сорок четвертого года по дороге на запад от села Долгого и от литовского и латышского сел Лукшты и Эглайне, расположенных около озера, убегали разбитые фашистские части. Немного времени прошло с той поры, как при советской власти свободно вздохнула эта земля. А людей около озера Долгого уже не узнать. Изменились даже привычки.
Отец рассказывал Алесю, да и сам он помнит, что прежде каждое село этот летний праздник справляло отдельно: долговцы на Ивана Купалу жгли огни и прыгали через них, лукштанцы на Йонинес водили хороводы у костров на берегу и гадали на венках, эглайнцы в ночь Лиго высоко поднимали бочки со смолою, поджигали их и при ярком свете всю ночь пили пиво, пели и танцевали.
А теперь все соседи в знак общей победы над фашистами решили собраться вместе. По-новому называются и села: Долгое - "Червоная зорька", Лукшты - "Пергале", Эглайне - колхоз имени Райниса. По-новому отмечают они летние праздники.
Алесь спешил, хотя подрумяненные, поджаренные оладьи были вкусны, - ему не терпелось поскорее попасть туда, на берег озера, где можно встретить тех, с кем вместе рос, учился, играл, тех, с кем теперь вместе придется работать. Он уже допивал чашку кислого молока, когда дверь в хате открылась и на пороге появилась широкоплечая, приземистая фигура Захара Рудака.
- Привет начальству! - весело произнес он, расправляя пышные усы.
Алесь несколько растерялся, хотел ответить и не успел - Захар Рудак крепко обнял его и встряхнул:
- А мы, брат, тебя так ждали, елки зеленые!.. Сегодня у нас коронный день - хорошо, что ты явился!
- Шутишь, Захар Семенович, - какой я начальник? Или, может быть, на это намекаешь? - И Алесь, вынув из кармана свое удостоверение, не без удовольствия протянул его Рудаку.
Тот быстро пробежал глазами бумагу и вернул ее.
- Ну и формалист же ты, товарищ Иванюта! Да мы тебя и без этой бумажки примем... Садись, браток, расскажу, что у нас делается.
Они сели за стол. Рудак вытащил из кармана желтой брезентовой куртки сверток бумажек.
- Видал? Строить еще не начали, а у меня тут уже целая походная канцелярия... Хорошо еще, что Гаманек помогает, а то пропал бы!
- А где Якуб Панасович? - не преминул спросить Алесь. - Я о нем соскучился.
- Видно, думает, что ты еще спишь, жалеет, не хочет тревожить своего ученика. А может, как всегда по воскресеньям, у озера с удочками сидит... Любит рыбку старик!.. Да мы его найдем, никуда он не денется. А ты письмо наше получил? - вдруг серьезно спросил Рудак.
- Еще месяц назад...
- Ну и как?
- Сделал, что просили. Правда не совсем, но имел в виду типовой проект, прикинул так, что мои расчеты не должны сильно отличаться от окончательной сметы.
Рудак повеселел и, тронув Алеся за плечо, сказал:
- Смотри, Алесь, сюда, - хоть мы и не инженеры, а кое-что тоже прикинули тут с Гаманьком...
И сразу став озабоченным, Захар Рудак начал излагать свои расчеты. В простой ученической тетради Алесь увидел ровные и мелкие, как мак, буквы, выведенные рукой Якуба Панасовича, и колонки аккуратных цифр. Алесю еще тогда, когда он был школьником, казалось, что ни у кого на свете нет лучшего почерка, чем у их учителя, он даже пытался подражать ему. Но сейчас перед ним были не тетрадки со школьными диктантами и примерами, а выкладки и расчеты.
- Я вижу, мне тут и делать нечего, - усмехнулся он. - Вы с Якубом Панасовичем сами все рассчитали.
- Ты, браток, зубы не скаль, мы тебя не даром учили и приезда твоего ожидали, - начал, обидевшись, собирать бумаги Рудак. - Но и нашу большевистскую помощь не отбрасывай. Кое-что смекаем.
- Вот уж не думал, что наш парторг такой обидчивый! - Алесь взял у Рудака тетрадь, стал внимательно знакомиться с цифрами.
Рудак работал бригадиром в колхозе недавно. Во время войны, когда он, раненый, лежал в одной из хат Долгого, приглянулась ему скромная девушка Катя. "Я обязательно к тебе вернусь, только бы война кончилась", - пообещал Рудак, целуя ее на прощание. И сразу же после войны Захар приехал в Долгое, хотя прежде жил и работал на рыбных промыслах около Мурманска. Маленькая Катя стала его женой и, как он называл ее, "золотой рыбкой". Рудак отпустил усы и работал в колхозе так усердно, что никто из долговцев не мог себе и представить, будто Захара когда-то не было среди них.
Алесь тоже уважал Захара Семеновича. Несмотря на довольно грузную фигуру, бригадир был расторопен и ухватист, с рассвета и до потемок никто не видел, чтобы он где-нибудь присел или чтобы его руки были без дела. Как хорошего, опытного коммуниста его несколько лет подряд выбирали парторгом.
Взглянув на парторга, Алесь заметил, с каким интересом ожидал тот приговора инженера.
-Что ж, можно только поблагодарить, - улыбнулся Алесь. - Соврал бы, если б сказал, что все тут правильно, но вот подсчеты камня, песка, леса и кирпича близки к истине. Думаю, что, если все у нас так возьмутся за дело, все пойдет хорошо.
- То-то! - усмехнулся Рудак.
За окном, словно пулемет, затрещал мотоцикл.
- Смотрите, Каспар Круминь на праздник поехал, - оповестила Агата, молча сидевшая у окна.
- Если поехал Каспар, так и нам собираться пора... У Круминя все идет по плану... Пойдем, Алесь! - пригласил Рудак.
Алесь кивнул в знак согласия и начал поправлять перед зеркалом воротник вышитой рубашки. Из зеленоватого стекла на него глядело молодое, загорелое, немного озабоченное лицо.
- И я с вами, - засуетилась Марфочка.
- Подожди, дочка... Мы с тобой еще поспеем, в самый час придем, - успокоила девочку Агата.
Алесь и Рудак молча шли по улице. "Быстро бежит время, и как много нового приносит оно", - думал Алесь. Когда окончилась война, он был еще мальчишкой, а теперь вот стал инженером и будет на своем озере строить гидроэлектростанцию. Это и радовало и тревожило: свои-то примут и поддержат, а как долговские, соседи - латыши и литовцы? Кто знает, как еще все сложится!.. Конечно, времена переменились, но старые, недоверчивые отношения запросто под печь не сунешь, за порог не выметешь... Твердые шаги и уверенная речь Рудака подбадривали Алеся: "С такими, как Рудак, не пропадешь... Они и войну ломали, и теперь жизнь за гриву держат..." Радовали перемены, которые произошли в Долгом за те два года, что он не был здесь: на пепелище вдовы Шавойчихи выросла новая пятистенка, над окнами Хатенчиковой избы поднялись акации, над многими домами в синеве неба вырисовывались антенны. Даже клен, маленький прутик, посаженный им в день прощания со школой, поднялся, возмужал и уже достал своим зеленым чубом до карниза.
- Растем, - с удовлетворением отметил он вслух. - Растем, а, Захар Семенович?
- Растем-то растем, да не совсем так, как надо, елки зеленые, - нахмурился Рудак. - Бывает, что и в бок выпираем и на сторону хилимся.
- Это ты о чем?
- А о том, что нет в колхозе нашем настоящего порядка. Это ж подумать только, какие богатства кругом - лес, земля такая... Приложи к ней руку, так она тебя сполна отблагодарит, - и Рудак указал на просторы, открывавшиеся за селом. - А луга какие, трава? Сено - шафран, настоящий шафран. Никакого чаю не нужно, заваривай и пей. А поля благодатные!
Рудак загорячился, брезентовые полы его куртки трепетали на ветру, словно крылья какой-то огромной птицы. Продолговатый, тонкий нос и маленькие, острые, глубоко посаженные глаза придавали ему такой вид, что казалось, еще минута, и Рудак взлетит вслед за своими словами.
- Ты только подумай, - время от времени хватая Алеся за рукав, говорил Рудак. - Такая выгода, а какие наши коровы на весну вышли? Как те раки ползали возле озера. Почему? Кормов не хватило. Силоса не заготовили. А ты посмотри, что у латышей, у Круминя делается! Коровы - как печи, луг продавливают. А гуси у нас где? Рыба где? Живем при озере, а плотичка - в ладонь добыча... - И Захар Рудак с болью посмотрел на озеро.
Алесь слушал парторга, смотрел на озеро; оно лежало перед ним таким же, каким он помнил его с детства. Едва виднелся противоположный берег с синей каемкой соснового леса - там через камыши и осоку протискивалась в озеро маленькая речушка Мускувица. Вправо и влево, насколько хватал глаз, бежали и вскидывались серебристые волны, а тут, у Долгого, где озеро кончалось, стояла серая, обомшелая мельница. С глухим шумом падала темноватая вода.
- Ну, а в чем же дело? - оторвавшись от своих дум, спросил Рудака Алесь.
- Тут, брат, причин много. Поживешь - увидишь! Э, да что там! - ожесточенно рубанул рукой по воздуху Рудак и тут же перевел разговор. - Смотри, вон, наверное, Якуб Панасович сидит.
Алесь посмотрел на берег, где стояла старая, разлапистая верба, и радостью затеплилось его сердце. Любимое местечко, где таскал он когда-то окуней, не пустовало - настороженно согнутая фигура в сером пиджаке неподвижно сидела над тремя воткнутыми в землю удочками. По рыжей, некогда зеленой шляпе и по тому, как из-за плеча вился сизоватый дымок табака, Алесь узнал Якуба Панасовича. Рудак замедлил шаг и, подавая Алесю знаки, попытался подойти незамеченным к старому учителю. Но Алесь не удержался и окликнул:
- Добрый день, Якуб Панасович!
- А? Что? - привстал от неожиданности Якуб Панасович и, заметив подходивших, рассмеялся. - Напугали вы меня... А ты откуда взялся? - Он по-отцовски обнял и поцеловал Алеся.
- Не знаете разве?
- Знаю, слыхал, но пока что от других.
- Под ваше руководство опять приехал, Якуб Панасович.
- Ну, эти шутки ты брось, из-под моего руководства ты вышел давно. Стало быть, строить будем?
- Строить! - твердо и уверенно ответил Алесь.
- Вот это дело!.. Да вы садитесь, а то рыбу мне перепугаете. Сами видите: рыбка в реке, а не в руке!
- Ну уж вы не прибедняйтесь, - сказал Алесь и присел с Рудаком вслед за Якубом Панасовичем, а тот снова уставился на свои удочки. Поплавок на одной из них начал выписывать мелкие точки и тире, словно оттуда, из глубины, что-то передавалось по азбуке Морзе. Якуб Панасович настороженно следил за поплавком, бросая короткие, отрывистые фразы:
- Кончил, значит...
- Как видите, Якуб Панасович.
- Будешь, значит, строить... да?
- Если помогать будете!