Николай отвечает не сразу.
Ему трудно ответить сразу на этот вопрос. В какой-то мере он согласен с Черемныхом. Прош-лое есть у каждого человека. Пятилетний карапуз говорит: "Когда я был маленьким…"
В школе, для воспитания жизненных навыков, подростка учат писать автобиографию. Он исписывает целую страницу. Где родился, про папу и маму, как он в школу поступил, как его в пионеры приняли, как он стал комсомольцем, как получил третий юношеский разряд по шахматам… Всё большие и важные события.
Но прошли годы. Человек закончил школу. Служил в армии. Снова учился. Работал там-то, а после там-то и еще где-то. Был избран. Был награжден… Он садится писать автобиографию. Получается одна страница.
Воевал. Женился. Народил детей. Было столько радостей в жизни. Было столько в жизни горя. Вот уж тебе и бессрочный паспорт выдали. Вот уж ты и в райсобес узнал дорогу… А все это опять-таки вполне укладывается в одну страницу автобиографии.
Сложная штука - прошлое. То, что сегодня тебе кажется важным, очень важным и самым важным в твоей жизни, завтра, когда оно станет прошлым, может показаться тебе не таким уж значительным.
О любви вообще не пишут в автобиографиях. Дескать, была у меня первая любовь. Полюбил я одну девушку, а она взяла и вышла замуж за приятеля… Пережил как-то. А потом вошла в жизнь другая любовь. Да так, что о первой и вспомнить смешно…
- У него нет прошлого, - торжествующе заявляет Ирина.
И хотя Николай в какой-то мере согласен с Черемныхом (ведь у каждого человека есть прошлое), он не пытается возражать.
- Мы выпьем за будущее, - говорит Ирина и сама наливает в бокалы густое, как сургуч, вино. - За будущее, да?
- Да, - кивает Николай. Ему этот тост нравится. За будущее.
Вопрос, есть ли у них будущее, не возникает.
Глава девятая
Старое ломать, ставить новое - жаркая работа. Упаришься. Ведь прежде чем монтировать в цехе агрегаты для производства керамзита, нужно было сдвинуть с места старое оборудование, вытряхнуть из цеха все ненужное - на свалку, в металлолом. А ты попробуй - сдвинь, когда оно тут годами стояло, когда оно к фундаментам приросло, приржавело насмерть, когда его приходится отрывать с мясом. Ты попробуй - вытряхни, когда оно тонны весит, это старое и ненужное… Тут поневоле упаришься.
Обычно, вконец упарившись, Коля Бабушкин выбегал из цеха на заводской двор, на холод. У остальных ребят в это время был перекур, они присаживались где попало и курили - короткими и частыми затяжками, как им грудь велит, дышащая коротко и часто, надсадно. А Коля Бабушкин в это время совершал пробежку до склада готовой продукции и обратно. Пока туда-обратно добежишь - и остыл.
По правде говоря, он не только ради моциона бегал каждый день к складу готовой продукции. Он проверял, насколько тверд в своем слове главный инженер завода Василий Кириллович Че-ремных. Ведь Черемных дал слово, что в течение всей этой керамзитовой страды, всей этой заварухи кирпич будет отгружаться на Пороги бесперебойно. И покамест, до сего дня, Коле Бабушкину не в чем было упрекнуть главного инженера. Тот держал свое слово. Кирпич шёл на Пороги. Но ежедневная проверка казалась Николаю не лишним делом. В конце концов у каждого проверяющего человека со временем вырабатывается привычка, складывается убеждение, что не проверь он разок, проворонь однажды - и все пойдет прахом. Да так оно порой и бывает.
Впрочем, Николаю еще и удовольствие доставляло своими глазами видеть машины, уходящие в дальний рейс, на Пороги. Туда,
- Которая сегодня к Лютоеву едет? - спросил он у диспетчера.
- Тридцать семь - девятнадцать, - ответил диспетчер и кивнул на груженый самосвал… - Вот эта.
В кузове самосвала горой лежал кирпич - золотисто-румяный, как только что выпеченный хлеб, знаменитый джегорский кирпич. Жаль, что его вот так - навалом - грузят, возят без контейнеров. Должно быть, не хватает контейнеров.
- Здравствуй, тезка.
Из кабины самосвала выглядывал шофер. Тот самый, который когда-то, месяца полтора назад, вез его в Джегор. Которого тоже Николаем звать. У которого по дороге баллон спустил С которым они вели тогда задушевный разговор. Только лицом он что-то исхудал, землистое такое стало лицо и темно под глазами. Но Коля Бабушкин все равно его сразу узнал.
- Здравствуй, - обрадовался встрече Коля Бабушкин. - Так это ты повезешь кирпич на Пороги?
- Я, - подтвердил шофер.
- Ты там привет передай на Порогах - всем ребятам и прорабу Лютоеву. Скажи - Коля Бабушкин привет передавал…
- Ладно. Передам.
- А с тем вопросом у тебя как, наладилось? - спросил Николай. И, чтобы шофер его правильно понял, чтобы он не обиделся, уточнил: - Я имею в виду квартирный вопрос.
Водитель самосвала отвел глаза, повертел вхолостую баранку. Потом отворил дверцу, вылез из машины и сел на подножку, широко расставив сапоги. Он, как видно, еще не собирался ехать. Возможно, ему еще не успели оформить накладную.
- С тем вопросом еще хуже стало, - сказал он, рассматривая свои сапоги. - Вопрос теперь окончательно заострился…
- Неужели?
- Да вот так… Тогда у меня никаких доказательств не было. Тогда я только интуицией обо всем догадывался - нюхом, значит… А теперь доказательства есть.
- Брось, - не поверил Николай.
- Хоть брось, хоть подними, - глухо сказал шофер и полез в карман за папиросой.
Он сильно изменился за последнее время. Лицом исхудал, глаза и щеки ввалились. Было заметно, что ему страшно неохота обо всем этом рассказывать, даже думать об этом неохота, но он не может не думать и больше не может все это держать при себе, что ему просто необходимо рассказать. А уж если рассказывать, то лучше не постороннему человеку, а близкому и знакомому, вроде этого парня, - вместе ехали.
- Понимаешь, какое дело… Пока у меня не было прямых доказательств - я еще сомневался: мало ли что в голову взбредет, особенно при нервной системе?! Ведь у нас, у шоферов, вся эта система на спидометр намотана… Ерунда, думаю, не может такого быть. Он как-никак член партии, а она - Нюрка моя - десятилетку окончила. Воспитывали небось - Евгений Онегин, Татьяна…
Коля Бабушкин вдруг почувствовал, как дробно стучат зубы. И кожу на спине стянуло холодом. Он ведь прямо так из цеха выскочил налегке - до склада добежать и обратно. Не гадал, что встретит знакомого. Но теперь уже нельзя было уйти, не дослушав: не могу, дескать, - замерз… Велика ли беда замерзнуть? Беда - она круче. Вон как у человека щеки вваливаются, когда у него беда.
- Тут как раз Восьмое марта подкатывает. Я, конечно, Нюрке подарок купил - фотоаппарат "Зоркий": чтобы ее снимать, она на карточках хорошо получается… А вечером приходит этот… его Геннадием звать… Тоже приносит Нюрке подарок. Развернули - и прямо у меня в глазах потемнело, сразу все стало ясно… Знаешь, что он ей подарил? Шелковый гарнитур - комбинашку и трусики. Чтобы, значит, она к нему не бегала в чем попало, а культурно - в кружевах. Ну, думаю, обнаглели вконец - даже не скрываются… Шуметь я не стал, сдержался. Но утром Нюрке говорю: "Немедленно, сию же минуту, при мне, постучись в ту дверь и отдай. Скажи, дескать, не могу такое принять - стоит очень дорого и, кроме того, мне, мол, стыдно, смущаюсь я. Мне, мол, такое муж купит"… И что же? Нюрка отказывается наотрез: "Не отдам, говорит, подарки нельзя возвращать, обида это для человека… И мне, говорит, гарнитур очень нравится, я его буду носить. А ты, коли вызвался, поди второй купи, только другого цвета"…
Николай обхватил руками окоченевшие плечи и стал на месте приплясывать - потихоньку, чтобы водитель не заметил и не подумал, будто он его плохо слушает. Будто его не трогает чужая беда.
- Тогда я ей намекаю, что мне все давно известно, но не прямо намекаю, а косвенно. Говорю: "Купить мне не жалко - хоть всех цветов, как у радуги. Но не понимаю, мол, зачем и какая тут цель? Мне-то самому совершенно безразлично, какого цвета у тебя исподнее, и я тебя все равно люблю, какое оно ни есть, и хоть бы совсем без него. Я, говорю, ничего не имею против, чтобы замужняя женщина сверху одевалась красиво - пусть на нее все смотрят и любуются и завидуют мужу, а снизу - это никого, кроме мужа, не касается… Так что, говорю, меня очень интересует, перед кем это ты решила нижним красоваться и откуда у тебя появилась такая растущая потребность?.." Только я ей это сказал - она меня
хлысть по морде. Как в кино… Ну, я ей тоже вмазал. Она реветь. Вбегает этот самый Геннадий… Тьфу, вспомнить - грех.
Водитель самосвала далеко выплюнул окурок, встал с подножки и закончил свой рассказ:
- Решил я с ней разводиться, с Нюркой, хотя я ее крепко любил и еще люблю. Дай бог, чтобы этот Геннадий так ее любил, как я… Но ничего не попишешь. Подаю на развод… Вот только в газете мне про это ужас как неохота печатать. Объявление… Ведь это все равно что по улицам с медным тазом ходить, кулаком в него бить и орать: "Братцы, я с женой развожусь! Она вон где проживает…"
- Ты погоди с этим, - сказал Коля Бабушкин. - Не торопись. С этим нельзя торопиться. То, что ты рассказал, еще не доказательство. Хотя я тебя прекрасно понимаю и сочувствую. Тебе надо перво-наперво квартиру сменить. Чтобы вы отдельно жили. Может быть, тогда у вас все наладится. Я даже уверен…
Водитель влез в кабину, захлопнул дверцу. Теперь он торопился ехать на Пороги - за разговором ушло время.
- Ты только не торопись, - еще раз попросил его Николай. - С этим нельзя торопиться. Надо все толком обдумать… А главное, квартиру сменить. Знаешь, я сегодня схожу кой-куда, поговорю насчет тво ей квартиры…
Шофер внимательно посмотрел на него - из окошка, свысока. Странная какая-то усмешка скользнула по его губам. Он с сомнением покачал головой и включил зажигание.
- А детей у них сколько?
- Детей у них покамест нету. Только он и она. И сосед.
- Значит, сосед живет в их комнате?
- Нет, сосед живет в своей комнате - в соседней. Но квартира общая.
- Так… А кто из них туберкулезный?
- Чего?.. - Коля Бабушкин ошалело заморгал. - Туберкулезный? Никто…
Федор Матвеевич Каюров, председатель Джегорского райисполкома, пожал плечами. Отодвинул лежащую перед ним папку на край стола.
- Не понимаю, - сказал он. - Ничего не понимаю… Вы, Николай Николаевич, говорите, что детей у них нет - только он и она. Вдвоем занимают комнату. А в другой комнате - единственный жилец… Итого - две комнаты, три жильца. Метраж вполне нормальный. И, как вы говорите, в особых санитарных условиях никто из них не нуждается… В чем же дело? На каком основании мы должны этим двоим предоставлять отдельную квартиру?
Николай замялся. На щеках его почему-то проступил румянец, запылали уши.
- Есть основание… Ревность у них.
- Что? - Теперь глазами моргал председатель райисполкома. - Ревность?
- Ну да… Этот шофер думает, что жена его - с соседом…
- Гм… А куда же он смотрит? За женой надо присматривать.
- Ему трудно присматривать. Потому что он и сосед - из одного гаража, на одной машине работают, только этот в первую смену, а тот во вторую…
Федор Матвеевич Каюров издал вдруг какой-то тонкий писк. Стол, за которым он сидел, задрожал, и карандаши в стаканчике задрожали. Он смеялся беззвучно, только живот его колыхался, только в белках его глаз набрякли красные жилки.
- Как вы сказали?.. На одной машине?.. У-ух… Этот в первую смену, а тот во вторую… О-ох, не могу!
Но так же внезапно как начал, Каюров оборвал свой смех, расстегнул крючки воротника, отер глаза и снова сделался серьезным, озабоченным.
- Значит, ревнует? Понятно… Это бывает. Иногда случится такое - света невзвидишь. С ума сойдешь. Да… Хотя и пережиток.
- Пережиток, конечно, - горячо согласился Коля Бабушкин. - Но тут вопрос о семье. Мо-
жет разрушиться семья.
- Верно.
- Нужно им дать отдельную квартиру. И тогда все образуется.
- Верно… Однако сейчас о квартире не может быть и речи.
Каюров придвинул папку, раскрыл ее, вынул оттуда пухлую кипу бумаг - напечатанных на машинке, написанных от руки, сшитых нитками, скрепленных скрепками, исчерканных наискосок резолюциями.
- Вот, - Каюров тряхнул кипой, - это все насчет квартир. Правда, большинство ходатайствуют о расширении. Мы теперь много строим, и таких, чтобы совсем бездомных, у нас в Джегоре раз-два и обчелся. Но люди хотят большего, требуют отдельные квартиры… Основания веские: многодетные семьи, молодожены, которые вместе с родителями живут, и так далее. Некоторые в Москву жаловались - имеем прямые указания.
- Но тут ведь особый случай, можно сказать - чрезвычайный, - настойчиво повторил Коля Бабушкин. - Беда у людей. Помочь надо.
Федор Матвеевич задумчиво полистал бумаги. Что-то прикинул в уме. Решил - взялся за карандаш.
- В принципе - не возражаю. Отдельную квартиру дадим. Но только в порядке очереди. Пускай напишет заявление - поставим на очередь…
"На очередь"… И жди-дожидайся, пока подойдет твоя очередь. Покуда наступит черед рвать тебе зуб. А зуб этот - коренной и сердечный. "Кто последний, граждане? Я за вами…"
Да разве такие дела решаются в порядке живой очереди? Там, в зубной поликлинике, - и то есть неписаный закон: если тебе зуб рвать, если тебе невмоготу - валяй безо всякой очереди…
- Как его фамилия? - спросил Каюров.
А как его фамилия? Николай с унынием обнаружил, что фамилии не знает. Он не догадался спросить у шофера фамилию. Впрочем, не в фамилии дело. Не из-за этой фамилии он почувствовал вдруг тягостное уныние.
- Не знаю… Николаем его зовут.
Каюров кинул карандаш обратно в стаканчик. Выразительно кашлянул.
- Видите ли, Николай Николаевич, - сказал он потом, - я еще в начале нашей беседы хотел вам заметить, что, судя по всему, человек, о котором вы хлопочете, не является вашим избирателем. Он живет в черте города, а ваш - тридцать четвертый округ - самый дальний в районе… Пользуюсь случаем напомнить вам, как молодому депутату, что ваш долг - ходатайствовать за избирателей своего округа. А не за встречных-поперечных и случайных знакомых, которых вы даже по фамилии не знаете…
Николай смолчал. Ему было нечем крыть. То есть крыть ему было чем, но он от этой дурной привычки давно отрекся..
- Вот так, Николай Николаевич, - с отеческой улыбкой сказал Каюров, пожимая ему на прощанье руку. - Не забудьте, в понедельник сессия.
Выходя, Коля Бабушкин столкнулся в тамбуре с Ириной Ильиной. У нее из-под мышки, как пушечное жерло, торчал рулон ватмана. Николай прижался к стене, пропуская Ирину.
Но едва Ирина появилась в кабинете и едва Каюров увидел направленное на него бумажное жерло, он замахал обеими руками и взмолился.
- Нет-нет, Ирина Петровна, только не сегодня… Это вы мост принесли?
- Мост.
- Сегодня никак не могу. Готовим сессию.
- Федор Матвеевич, вы подписали письмо относительно денег на строительство нового моста?
- Даже не читал, Ирина Петровна… Есть неотложные дела - план по жилью трещит. А мост пока держится.
"Нет более долговечных сооружений, чем временные", - говорят архитекторы. Они знают, что говорят.
| Деревянный мост через речку Чуть построили давно, когда еще не было Джегора. Когда еще только собирались возводить город Джегор в устье Чути, в том самом месте, где Чуть впадает в Печору.
Сама эта Чуть - довольно плюгавая речонка. В сухое лето ее дно выступает наружу, бесстыдно оголяется, и на глинистом глянце отпечатываются следы трясогузочьих лапок.
Когда надумали возводить Джегор, то первым делом через Чуть перекинули мост, чтобы по нему доставлять строительные материалы и все, что надо. Мост этот был дощатый, на бревенчатых сваях - времянка.
Вскоре на берегу Чути появился город Джегор. Он быстро рос ввысь и вширь. Но обе его части - та, что у реки, и та, что за рекой, - по-прежнему сообщались между собой посредством этого временного моста. Время шло, а мост стоял. Когда по нему проезжала грузовая машина, он ходил ходуном, шатался и скрипел. Он совсем обветшал и держался теперь на одних инженерных расчетах. Но - держался. Во избежание могущих быть неприятностей автоинспекция приняла меры. Она повесила у обоих въездов на мост такое количество знаков, что шоферы теряли головы. Кроме того, был запрещен по мосту проезд автобусов с пассажирами: у предмостья кондуктор выгонял из автобуса пассажиров, они следовали пешком до другого предмостья, потом автобус переезжал мост, и все опять садились. Пассажиров этот порядок очень возмущал, так как отдельные личности пользовались им, чтобы захватить чужие места.
Тут следует оговориться, что трудности, свя-занные с временным мостом, сами по себе были тоже временными. Ведь город Джегор расположен на Крайнем Севере, где зима длится девять месяцев в году. А зимой речушка Чуть промерзает до самого дна, и тогда мост вообще не нужен: бульдозеры расчищают на льду широкую трассу, и все машины идут в объезд.
Тем временем мост капитально ремонтируют: вместо гнилых свай ставят новые, укрепляют растяжки, меняют настил, конопатят и штопают. К паводку работы заканчиваются, открывается движение: мост держится.
- Чтоб он провалился! - в сердцах сказала Ирина Ильина, швырнув на стол рулон ватмана. - Если бы он провалился, то сразу бы нашлись и деньги, и все остальное…
Она была разгневана, и во гневе лицо ее не казалось красивым - оно стало острым и злым. Она прошла по комнате от окна к двери, вернулась к окну - и нельзя было узнать ее прежней походки, обычно такой естественной и легкой, отрочески свободной: сейчас походкой управляла раздраженная собранность мышц.
Николай уловил это. И тотчас почувствовал, как к сердцу прихлынуло тепло.
Он ведь и сам вышел от Каюрова в настроении кислом, подавленном. Будто он в чем-то провинился, но его простили из жалости: ступай, дескать, что с тебя взять? Молодо-зелено…
Потом они с Ириной шли рядом по коридору, она остановилась у одной двери, сунула в скважину ключ, сказала: "Зайди, если хочешь…" Коля Бабушкин увидел на двери табличку "Главный архитектор", и ему, по правде говоря, не очень захотелось в эту дверь входить, но он все-таки вошел и встал у двери с видом застенчивым, скучным, как если бы ему требовалась ссуда на индивидуальное строительство…
- Садись, - сказала Ирина, а сама продолжала ходить по комнате из угла в угол, при этом походка ее была раздраженной, а лицо подурнело.
И тут Николай вдруг почувствовал, как сердце. обволокло теплом и радостью.
Не то чтобы ему не нравилась ее красота - она ему очень нравилась. Но эта красота пугала, наводила тоску, внушала мысль о недоступности, как казенная табличка на двери. Она всегда приводит человека в робость и уныние - любующаяся собою праздная красота.
Именно праздная. Поскольку в непраздный час красота забывает блюсти свое совершенство. Не до этого ей. У нее тогда раздраженная походка, заострившийся от злости подбородок.
- Я к нему два месяца хожу с этим проектом. Взглянуть не удосужился… Хотела бы я знать, кто его назначил председателем райисполкома?
- Его не назначили, а выбрали, - поправил Коля Бабушкин. - Меня, правда, на той сессии не было.