- Ой, что же это я болтаю с тобой! - закричала вдруг старуха. - Как же быть с люлькой? Ведь старая-то развалилась, а новых сейчас на базаре не найти! Как нам быть?
- Очень просто, - ответил ювелир. А про себя все же сказал: "Да, да, старуха моя, я буду чинить люльку для правнука!"
1973
ПУРША И ХАШИМ
Историю, приключившуюся с Пуршой и Хашимом, почтенные люди рассказывают даже в соседних аулах.
Пурша и Хашим - тухумы, это значит - родственники. Они троюродные братья по линии дедушки, да прибавятся ему еще годы, он жив и здоров.
Жили братья по соседству. У них даже общий дымоход был на обе сакли. Но сами тухумы ничуть не похожи друг на друга. Хашим сызмальства тянулся, как тополек, а Пурша был словно низкорослый пушистый дубок, какими богат склон горы Конгожи. Хашим - худой, глянешь на него, подумаешь: живот у бедняги сросся со спиной. Зато Пурша - толстяк, будто бурдюк с вином проглотил. Первый носит усы и бреет голову, второй ни усов не носит, ни головы не бреет, потому как нечего ему брить - облысел. Один из братьев - земледелец, другой - мастер, гравер по черни.
Но не думайте, что так уж и совсем ничего общего между ними нет. Вот, скажем, поженились они в один и тот же год, даже на одной неделе свадьбы играли. Только, странное дело, длинный и худой Хашим выбрал жену маленькую, кругленькую, как пышка, а коротыш и толстяк Пурша взял себе в жены высокую и худую девушку. Жену Хашима звали Айшат, и родила она ему дочь, а Пурши жену звали Зейнаб, и она родила ему сына.
В общем, если смотреть со стороны, между ними много различий, но внутренне они были схожи. И радости, и горе - все делили друг с другом, можно сказать, ели из одного котла. А это у нас в горах считается главным залогом настоящей мужской дружбы.
Время на их дружбу влияло, как солнечные лучи на созревание малины на каменистом склоне горы Кайдеш.
Но дружба дружбой, а жизнь жизнью. Братьям пришлось расстаться. Хашим со своей женой Айшат и с дочерью уехал в город, он с юности мечтал об этом. Городская суета, удобства нового, непривычного жилья завлекали его. Он, правда, звал с собой в город и Пуршу, но тот наотрез отказался.
По сей день аульчане помнят, как трогательно прощались тухумы - говорят, даже обнялись.
После разлуки не раз цвели и плодоносили сады, не раз прошли отары в Прикаспийские степи и обратно на альпийские луга, не одну посылку упаковала и отправила в город семье Хашима Зейнаб, жена Пурши. Да и сам Пурша не раз покорпел над письмом к своему другу-брату. Он все искал в душе самые добрые слова и, не находя тех, что ему нужны, начинал и кончал всякое письмо одними словами: "Наша радость - ваша радость, наше благополучие - ваше благополучие, наше здоровье - ваше здоровье".
Много, очень много воды утекло вниз по Сулевкентскому ущелью с тех пор, как уехал из аула Хашим со своей семьей, так много, что сын Пурши уже кончал школу, учился в десятом классе. И конечно же, дочь Хашима тоже, наверно, училась в десятом, ведь они родились в один год. Наступила пора подумать об их будущем, хотя они не были по обычаю сосватаны при рождении.
И Пурша велел жене собирать в дорогу хурджин. Зейнаб уложила в него, сколько смогла: большой кусок вяленого мяса специального приготовления, круг овечьего сыра, сушеный урюк, грецкие орехи... Все это, конечно, и в городе можно найти, да из родного аула слаще.
Перевесил Пурша хурджин через плечо и, сгибаясь под его тяжестью, забрался в кабину попутной машины.
Дорогой он разговорился с шофером и так расхваливал своего друга, что шоферу, как он сказал, даже захотелось взглянуть на Хашима.
На окраине города Пурша попросил остановить машину, решил дальше идти пешком.
С хурджином через плечо, в белой папахе, шел он по улицам незнакомого города и, конечно же, обращал на себя всеобщее внимание. Но Пурша не замечал любопытствующих взглядов. Ему все было ново: автоматы с газированной водой, где стояли стаканы, - подходи, нажимай кнопку и пей, если хочешь, - и то, что здесь, в городе, каждый мальчишка бойко лопочет по-русски. Сам-то Пурша не силен в русском.
Но особенно удивляли его ларьки с цветами. Для горца это диковинно. В альпийских лугах столько всяких невиданных цветов, никому и в голову не придет, что где-то их могут продавать за деньги.
Ходил Пурша по улицам, из сил выбился. Решил, что пора отыскать Хашима. Можно бы, конечно, и в гостинице остановиться, но друга обидеть нельзя. Как же это так: он, Пурша, - и вдруг устроился где-то в гостинице, не пошел прямо к Хашиму.
Достал он из кармана бумагу с адресом и стал спрашивать встречных, как ему найти нужную улицу. Тут же подвернулся черноглазый верткий мальчишка, мигом прочел адрес, взял Пуршу за руку, как поводырь берет слепого, и повел. Сначала шли по одной улице, потом свернули направо, еще направо, затем налево и наконец остановились перед большим четырехэтажным домом из пиленого дербентского камня. Паренек сказал:
- Вот, дядя, дом, который вы ищете.
- Спасибо, сынок.
- Дядя, а что у вас там?.. - не выдержал провожатый.
Пурша уже копошился в хурджине. Он достал орехов и насыпал мальчишке полный подол рубахи.
- Спасибо, дядя. Приходите и к нам в гости. Вы ведь помните, где я живу? В том зеленом доме, около которого мы встретились. Я отцу скажу, обязательно приходите.
И, довольный, он побежал прочь.
Пурша стал внимательно рассматривать дом, в котором жил его друг, и удивился: "Неужели это дом Хашима?"
Наконец он вошел в один из подъездов и постучал в первую же дверь. Женщина, открывшая ему на стук, сказала, что тот, кого он ищет, живет на самом верху, на четвертом этаже.
"Ну конечно, и как я не догадался? - подумал Пурша. - Понятно, что Хашим должен жить выше всех, это же мой друг!" И Пурша стал медленно подниматься по лестнице.
Вот и четвертый этаж. Медная табличка на двери, а на ней обозначено, что именно здесь живет Хашим.
Пурша постучал, он не знал о звонках. Никто не отозвался. Постучал снова и прилип ухом к двери. Если бы в эту минуту кто-нибудь увидел его в такой позе, чего доброго, взял бы человека на подозрение.
"Видно, нет никого, - подумал Пурша. - Был бы я горожанином, тоже не сидел бы дома. Вон какая красота: бульвары, набережные..."
Не успел он решиться на что-нибудь, как услышал шаги. Дверь отворилась, и молодая, очень приятной наружности девушка спросила:
- Вы кого ищете, дядя?
Сколько бы ни прошло времени, Пурша не мог не узнать дочь своего друга: черты лица, глаза - всем похожа на Хашима.
- Ты не узнала меня, доченька? - спросил Пурша в надежде, что вот сейчас она вскрикнет и бросится ему на шею. Но этого не случилось.
- Я... Я не знаю вас... - растерянно улыбнулась девушка и крикнула: - Мама...
- Да как же ты посмела сказать такое?! "Не знаю"! И не стыдно тебе? - закричала, подбегая, Айшат. - Это же отец Хайдара, который письма тебе пишет!
- А, тот, что фотографию у меня просил? - хихикнула девушка.
Мать отстранила ее.
- Входи, входи, дорогой Пурша. Сколько лет ведь не виделись! - засуетилась она, вытирая о фартук мокрые руки. - Ну и задам я тебе, озорница! - добавила Айшат, неодобрительно глянув на дочь.
- Не сердись на нее, Айшат, - сказал Пурша, снимая с плеч хурджин. - Она ведь была совсем маленькая, когда вы уехали, откуда ей помнить меня.
- Как Зейнаб, как сын? Вырос, наверно? Мы тут карточку его получили, совсем мужчина!
- Да, вырос. Выше меня ростом стал. А как вы? Хашим еще на работе?
- Он старшим мастером на заводе, всегда позже других из цеха уходит.
После долгих расспросов Айшат предложила Пурше стул на тоненьких ножках:
- Ты посиди, Хашим вот-вот придет. А я вам пока поесть приготовлю.
Пурша протянул Айшат хурджин с гостинцами:
- Это Зейнаб прислала.
Комната была обставлена новенькой, сверкающей мебелью. Все стояло строго по своим местам. Казалось, сдвинь что-нибудь хоть на сантиметр - и случится неладное. Может, поэтому Пурша даже на стуле боялся пошевельнуться. Да и проголодался он, надо сказать, изрядно. В пути ни крошки в рот не взял, готовился к обеду в доме друга.
Окна квартиры смотрели прямо на море. И ветерок доносил запах рыбы. А это еще больше раздражало червячка в желудке у Пурши.
"Эх, присесть бы сейчас на тахту, - подумал Пурша, - а лучше прилечь бы да отдохнуть, поспать часок с дороги". Но никто ему этого не предложил...
Только слышно было, как Айшат с дочерью возятся на кухне.
Звон вилок и тарелок ласкал слух Пурши больше, чем самая распрекрасная музыка. Бедный толстяк изнывал на злосчастном стуле с тоненькими ножками. Пошевелись - развалится. Ноги затекли, пот ручейками скатывался со лба. Пурша уже начал злиться: "И почему это Айшат не догадалась предложить мне... ну, хотя бы табуретку, что ли, - думал он, вытирая лоб мокрым платком. - К тому же и Хашим очень долго не идет. И это называется город?"
Но в ту самую минуту, когда Пурша вконец рассердился, открылась дверь и в комнату вошел Хашим. Все такой же худой и высокий. Даже, кажется, еще подрос, но это, может, и не так, просто в городских домах потолки уж очень низкие.
Тухумы не сразу кинулись друг к другу. Некоторое время они молча рассматривали один другого. Шутка ли, столько лет не виделись! За такой срок могли ведь и характеры измениться.
Пурша смотрел на Хашима снизу вверх, а Хашим на Пуршу - сверху вниз. Потом они улыбнулись, для начала крепко пожали руки. И как-то само собой это получилось, притянули друг друга и обнялись.
За все время было сказано только два слова: "Пурша!", "Хашим!" Но после объятий друзья уже твердо знали, что ничего в них не изменилось, и остались они такими же, как были. Души их растаяли, и по обычаю начались длинные и подробные расспросы-ответы. Добрались и до мелочей. Дошло даже до того, что расхвастались: вот, мол, сколько лет прошло, а жены их и по сей день без очков вдевают нитку в иголку...
Наконец выговорили все. Наступила минутная тишина. Даже неловкая. И Хашим поспешил прервать ее.
- Айшат,- крикнул он,- Пурша, наверно, проголодался с дороги, да и я ведь с работы - не ел еще ничего!
- Сейчас! - отозвалась жена из кухни.
Пурша наконец решился присесть на тахту, но ничего не подозревавший Хашим пододвинул своему дорогому другу все тот же злополучный стул на тонких ножках, а сам сел на тахту и привольно откинулся на подушки. Не зря в народе говорится, что тот, кому обувь жмет, не слышит слов собеседника. В страхе, что у стула вот-вот подломятся ножки, Пурша, весь напряженный, сидел на краешке, не смея привалиться к спинке.
Но наконец-то вздохнул и он: жена Хашима позвала их к столу.
О аллах, каким терпением надо обладать, чтобы дождаться, пока расставят эту батарею дорогих тарелок, больших и маленьких! И, о аллах, сколько вилок и ложек! "Вот, - подумал Пурша, - будет обед!" Он даже ремешок на животе поослабил.
Предвкушая отменное угощение, Пурша довольно потирал руки.
Первым долгом Айшат принесла в графине, с кулак величиной, водку, правда, Пурше показалось, что это скорее жена мужу лекарство приготовила.
Под стать графину были и рюмочки, маленькие, с наперсток.
Огромным ножом, таким, каким в горах баранов режут, жена Хашима нарезала небольшой кусок сыра, ломтики получились ровненькие и тоненькие, тоньше бумажного листа. "Да, мастерица из нее вышла хоть куда!" - подумал Пурша.
После этих приготовлений Айшат принесла на двух продолговатых тарелках (опять тарелки!) по нескольку рыбешек, каждая величиной с ящерку, что водятся на каменистых склонах гор. Одну тарелку она подала недоумевавшему Пурше, а другую - Хашиму. Рядом с рыбешками лежали два перышка зеленого лука и ломтик лимона.
Хашим зазвенел посудой, взял в руки графин и стал осторожно разливать по рюмочкам "лекарство".
- Дерхаб, дорогой мой брат Пурша! Да будет счастливым твой приезд!
- Дерхаб! - сказал в свою очередь Пурша, стараясь не показать хозяину дома свое крайнее удивление, растерянность и недоумение, а про себя подумал: "Нет, не может быть, чтобы такое называлось едой. Это, наверно, просто так, а потом будет добрый обед".
Как рассохшаяся бочка вмиг впитывает каплю воды, так и от содержимого рюмки не осталось следа. Пурша даже не почувствовал, попала ли водка в желудок, а потешнее всего было то, что, не будь он осторожен, мог бы вместе с водкой и рюмку проглотить, до того она была мала.
Выпили еще. Одним махом гость пропустил в горло сначала рыбешку, потом лимон и стал нанизывать на вилку зеленый лук. А хозяин тем временем, утирая крахмальной салфеткой губы, крикнул жене, чтобы подавала кофе.
Айшат принесла в малюсеньких керамических чашечках кофе. Выпили и его.
- Хорошо поели-выпили, - сказал Хашим, отодвигая от себя тарелку. - Спасибо тебе, моя хозяюшка!
Гость вопросительно посмотрел на друга - не насмехается ли? Но нет! На лице у хозяина была по-настоящему довольная улыбка.
- Да что за благодарности! - смущаясь, сказала Айшат. - Пурша, наверно, и не наелся?..
- Что вы, что вы!.. Я сыт. Прекрасно поел, - слукавил Пурша, а про себя подумал: "Видать, желудок моего друга ссохся, раз он может такой едой насытиться..."
И мог ли после всего, когда к другим мукам дня прибавилось еще невыносимое физическое страдание - беспокойство голодного желудка, - мог ли, скажите, Пурша беседовать на такую приятную тему, как судьба взрослых детей, их будущее?.. Нет! Не смог больше Пурша выносить пытки. Он подхватился и был таков: сказал, будто ему надо срочно к вечеру вернуться домой и что до того еще надо завернуть по делам в министерство...
Хорошенько поужинав в шашлычной, он спустился к морю, привольно растянулся на прибрежном песке, как косарь после трудового дня, и долго не мог уснуть: все думал о своем друге, который позабыл обычаи горского гостеприимства.
* * *
Урожай в это лето в садах выдался отменный. А садов у нас год от году все больше и больше. Постепенно они поднимаются в горы, как по лестнице. И теперь яблони и груши растут и плодоносят на таких высотах, где, посади кто-нибудь лет этак двадцать назад хоть одно дерево, сочли бы такого смельчака за сумасшедшего.
Богато уродили не только горные сады. Буйно налились и виноградники Прикаспийской, равнины. Особенно хороши они были в Геджухе, издавна славящемся своим добрым, терпким и вяжущим, как хурма, красным вином. Это о нем поется в старинной песне:
...Из кубачинского бокала
Он пил геджухское вино.
Чтобы не упустить время уборки и успеть собрать щедрый урожай, на помощь сельским труженикам поднялись из городов все, кто мог.
Хашима не надо было уговаривать, мобилизовывать... Он, как и многие, поехал добровольно. Тем более, что ему давно хотелось побывать в родном ауле, повидаться с друзьями и прежде всего, как вы догадываетесь, с Пуршой.
Айшат собрала мужа, положила в чемодан гостинцев для Зейнаб, для самого Пурши и сына их - Хайдара: отрез ситцу на платье, сорочку отцу семейства и ботинки Хайдару.
Сто километров пролетели мигом. Хашим сошел с поезда, а оттуда до места - на попутной машине, затем на лошадях.
Скажем прямо, езда на лошади была не из самых приятных. Во-первых, чемодан! В поезде, в машине или в самолете - дело другое. Там для чемодана место есть. А попробуйте-ка на лошади его устроить!
Хашим уселся в седло и чемодан поставил перед собой. И надо было видеть, с каким трудом он его удерживал. Только тут Хашим по-настоящему понял, что хурджин - и впрямь незаменимая вещь для горца. Кроме того, Хашим отвык от седла. Шутка ли, сколько лет не ездил верхом! Не прошло и получаса, бедняга уже не чувствовал своего зада, будто электрический провод через него пропустили: кололо, как иголками. Позвоночник согнулся в дугу - вот-вот переломится, - лопатки и вообще все кости болели так, что хоть криком кричи. Думал только об одном: скорее бы доехать.
Наконец Хашим был у сакли своего друга-брата. Не у той старой, что имела общий дымоход с бывшей Хашимовой, а у новой сакли, уютно расположенной на привольной поляне, довольно далеко от соседских - не то, что раньше одна на одной верхом.
Хашим еще только подъезжал к селу, а его уже со всех сторон облепил целый рой ребятишек - часто ли увидишь такую диковину: чемодан на коне, как седок, а человек вроде бы сбоку припека.
Но несчастный всадник был до такой степени измучен, что не замечал никого. Он спустил чемодан и с трудом перекинул ногу - чуть не свалился плашмя в дорожную пыль. Однако все обошлось.
И вот он в воротах, а навстречу ему бежит с распростертыми объятиями Зейнаб, жена Пурши.
Как и следовало, порасспросила о семье, порадовалась приезду, посетовала, что не привез с собой Айшат и дочку Умочку. Потом забрала у него уздечку, открыла ворота и, пропустив гостя впереди себя, показала ему на лестницу, что вела на второй этаж.
- Поднимайтесь, - сказала она, - я живо...
Зейнаб ловко привязала коня к стойлу, сняла с него седло и задала свежего, душистого сена. Затем быстро, не по возрасту легко, взбежала следом за Хашимом и пригласила его в кунацкую, где было прохладно и очень уютно. Постелила еще один пушистый ковер, подложила подушки, не две и не три.
- Отдохните, дорогой Хашим, - предложила она, - снимите обувь, и вот вам подушки под ноги, кровь сойдет, легче станет. Ведь вы, наверно, устали с дороги?
- Да, путь был не из легких, кости намял порядком.
- Отвыкли вы. Нельзя так надолго забывать родню. Ну, ничего, полежите. Скоро и Пурша придет. Я сейчас...
Зейнаб выбежала во двор. Сына дома не было - ушел в клуб на какие-то соревнования. Пришлось соседского мальчугана послать в правление колхоза, чтобы сообщил Пурше о приезде дорогого гостя.
А Хашим, удобно устроившись на ковре, высоко поднял на подушках ноги и стал ждать друга.
Ожидание было недолгим. Едва услышав о приезде Хашима, Пурша бросил все дела и кинулся домой.
И все повторилось сначала, как в зеркале отразилось. Тухумы постояли друг против друга. Помолчали. Затем кинулись обниматься и с радостью в голосе произносили только два слова: "Хашим", "Пурша!"
- Зейнаб, а ну давай еще подушек под ноги Хашиму да принеси орехов, сухих фруктов, пусть полакомится,- сказал Пурша. И, обращаясь уже к Хашиму, добавил: - Ты прости, брат, я на минутку тебя покину.
Пурша забежал к соседу и попросил его зарезать и освежевать ягненка. И такого понарассказал о госте, что сосед готов был уже и без денег все сделать.
Затем Пурша посоветовал жене позвать двух-трех женщин, пусть помогут. Хлопот много, одними своими руками не управишься, тем более что сделать все надо быстро: баранину сварить, потроха и голову приготовить как следует, пирогов с мясом испечь - в общем, принять и угостить доброго друга по горскому обычаю.
Вернувшись в тот раз из города, Пурша долго рассказывал землякам о том, какой он культуры насмотрелся в доме Хашима. Одних тарелок сколько перевидел, а вилок, ножей!.. Словом, понял он, что городская культура его друга - это когда тарелок и вилок много, а еды мало.