Вот она какая, Стеша. И как же трудно показать ее так, чтобы со страниц книги на нас посмотрела. Стеша живая, какая она есть в жизни, и точно так, как она смотрела на Илью, и чтобы и нам, как Илье, можно было вблизи и, как говорится, воочию, рассмотреть ее редкую красоту. Разумеется, редкую не в том смысле, что перед нами была писаная красавица, - такою Стешу как раз и не назовешь. Редкую потому, что вся Стеша в своем платье с горошинками, казалось, светилась изнутри, а ее глаза, лицо, улыбка то и дело менялись. Лучше всего любоваться ее красотой тут, вблизи Ильи, и постараться сделать так, чтобы она не замечала. Если бы вы посмотрели на Стешу вот сейчас, когда она не сводит с Ильи глаз, то невольно сказали бы: да, черт побери, вот это девушка, красавица, какую встретишь только на Кубани, да и то редко! Если бы вы посмотрели на Стешу в школе, когда она отвечала урок или сидела за партой, то перед вами была бы совсем другая Стеша, и вы сказали бы: в общем-то, ничего девушка, славная, но не так, чтобы уж очень красивая. А если же вы посмотрели бы на нее дома, когда она, к примеру, шла доить корову, подвязанная фартуком, то вам ничего не оставалось бы, как развести руками и сказать: девушка как девушка, ничего особенного, сколько их таких в верховьях Кубани…
Илья вспомнил о тракторе и заглушил мотор. "Беларусь" тяжко вздохнул, как бы говоря: "Ну вот, спасибо Стеше, теперь и я малость отдохну и остыну". И умолк. Воцарилась первозданная тишина, и вдруг на все голоса запели, зазвенели птицы, и такая по степи разлилась музыка, такие родились хоры, и явилось столько солистов, что все, что услышали Стеша и Илья, не поддавалось описанию. Птиц оказалось так много, что песни звучали и в небе, и в степи, и в лесной полосе. Когда Илья и Стеша вошли в лесополосу и облюбовали место в тени развесистой, в крупных иголках гледичии, они еще долго, как зачарованные, молча слушали птичьи голоса. Стеша опустилась на колени перед Ильей, точно собиралась молиться на него, как на икону. Илья полулежал на примятой траве, курил. Все еще стоя на коленях и вслушиваясь в голоса пернатых, Стеша развязала узелок. Белую тряпочку, в которой была завернута еда, расстелила как скатерку, положила на нее четыре яйца, ломтик сала и пучок редиса.
- Ешь, Илюша… Под музыку!
- Как поют, канальи! Настоящий хор… Вот только басов маловато.
- Это они для нас поют, Илюша… Любишь яйца вкрутую?
- Люблю, Стеша, люблю!..
Стеша наклонилась, чтобы подать ему хлеб, две косы упали и коснулись травы. Она поправила косы и села, поджав ноги и аккуратно натянув на колени платье. Взглянула на Илью, поймала его взгляд (он почему-то смотрел на ее колени), и уже не стало прежней Стеши. Синие-синие глаза светились внутренней радостью, которая переливалась через край и просилась наружу. И Стеша не в силах была удерживать эту радость. Улыбалась и смотрела на Илью. Он очистил яйцо, положил его на свою темную, пропитанную пылью и машинным маслом широкую ладонь. Ножом, висевшим у него на поясе, надвое рассек яйцо и половинку с твердым, спрессованным желтком отдал Стеше.
- Бери, твоя доля…
Стеша зарумянилась. Взяла дольку и, не сводя глаз с Ильи, губами нехотя отломила белую кромку. И почему-то загрустила, и уже пропала та, с синими, искрящимися глазами Стеша. Илья заметил перемену в настроении Стеши и не мог понять, что случилось. Не спрашивал, думал: сама скажет. Ел сало, крепкими зубами с хрустом крошил редиску… И Стеша сказала, но такое, что Илья не поверил своим ушам и попросил повторить. Да, вот она какая, новость! Такого, нужно сознаться, Илья не ждал. Оказывается, отец Стеши решил запереть свою дочь в чулане, как только она сдаст экзамены, и держать ее там, как пленницу. Дверь на замок - и прощай Стешина любовь, прощайте свидания, встречи.
- Это что же такое? - Илья приподнялся на локте. - Родную дочь запереть в чулан! И это в наше время? Не может того быть, Стеша!
- Может… И еще сказал, что увезет меня в Краснодар. К дяде Николаю. В Краснодаре, как он считает, я поступлю в институт и тебя забуду…
- Стеша, ты знаешь своего отца, скажи, почему он такой? - Илья даже встал. - Ну как бы это… вредный, что ли?
- Он не вредный, - ответила Стеша. - Он старорежимный…
- В чулан? - Илья рассмеялся, только смех получился невеселый. - А окно в том чулане имеется?
- Маленькое оконце… - Все одно! Ты щупленькая, пролезешь и в щель. Сама не сумеешь, я вытащу.
- Бате я сказала, что сбегу,
- И правильно сказала. Чулан не преграда. А в Краснодар поедем вместе. В институт повезу тебя сам и на правах… мужа. Что так смотришь? Испугалась?
Чудак Илья! Не испугалась, а засовестилась. И как, же ей, бедняжке, смотреть? На правах мужа… Даже и для слуха такое непривычно. Ни у Стеши, ни у Ильи нет никаких прав, да и неизвестно, как и откуда они появятся. А может, и вовсе их не будет, так зачем же раньше времени говорить?.. Потупила грустные глаза, сильнее натянула на колени платье. Илья курил и вслух мечтал, как они поженятся и как уедут в Краснодар. Стеша будет сдавать экзамены, а Илья поджидать ее и волноваться. Илья спросил, в какой же институт она хочет поступить. Стеша заплетала косу и молчала. Не знала, что ответить. Илья советовал ехать в медицинский. От людей врачу всегда почет и уважение. Человек заболел, ему тяжело, все у него болит, белый свет не мил. Приходит врач и избавляет человека от недуга. Это же какое счастье! Стеше же нравилось быть учительницей. "Тоже хорошо", - согласился Илья. Обучать детей грамоте, готовить их к жизни - что еще может быть важнее и прекраснее! В школу ребенок приходит, не зная даже, букв, а уходит из школы грамотным и образованным. Чья заслуга? Учителя… "Скольких обучил грамоте ваш учитель Семен Афанасьевич!"
- А если быть геологом, Илюша?
- Не годится. - Илья встал, стряхнул с колен крошки, поднял Стешу. - Есть, есть, Стеша, для тебя настоящая работа!
- Какая?
- На нашем сырзаводе… Не улыбайся. - Что я там буду делать?
- Чудачка! Сыр, масло, сметану… Мало? Недавно я был на сырзаводе. Директор пригласил починить двигатель. Ну, и показал производство. Красота! Чистота, веришь, как в аптеке, или еще чище. Все блестит, а те, специалисты, все в белых халатах, на вид по-хлестче врачей… Кругом же одно молоко…
- Интересно… А в каком институте надо учиться?
- Шут его знает. - Илья нахмурился: обидно, не смог ответить. - Если пожелаешь - разузнаю. Беру, Стеша, хлопоты на себя…
- Ой, Илюша! - Она смеялась. - У тебя хватит хлопот с кукурузой… Такое взвалил себе на плечи.
- Со всем управлюсь. - И тоже, глядя на Стешу, улыбался. - Я двужильный…
- Неужели двужильный? А я и не знала…
- Не удивляюсь… - Он обнял Стешу. - Ты даже не знаешь, что такое эти мои сто гектаров и что такое перекрестная культивация… Знаешь? Пойдем, и покажу и расскажу. И на тракторе покатаю. Не машина, а зверь: может день ходить без устали.
Выпускница десятого класса, оказывается, многое знала о новаторстве Ильи. Знала уже потому, что такой массив кукурузы взялся вырастить и убрать не какой-нибудь парень, до которого ей нет дела, а ее возлюбленный. К тому же смелый, почин Ильи Голубкова, поддержанный в районе, взбудоражил Трактовую и разделил трактовцев надвое. На одной сто роне выстроились доброжелатели Ильи, а на другой - стеной встали его противники, подстрекатели и насмешники. Обидно было Стеше, что в рядах противников Ильи находился ее отец.
И зимой и весной по всему верховью только и говорилось о голубковской стогектарке и о его смелой затее. Доброжелатели поддерживали, подбадривали. "Илюша, ты наша надежда! Сумеешь показать на живом деле силу машины - пойдут за тобой и другие". Среди сторонников немало было энтузиастов, и их голоса не заглушить. "Давай, давай, Илюша! - кричали они. - Жми, газуй! Покажи фомам неверующим, какое чудо могут вершить машины, ежели они находятся в умелых руках!" Насмешники хихикали в кулаки, предвещали гибель машин и посева. "И все это рубликом ляжет на чью шею? На нашу, на колхозную…" Настроение людей нейтральных выразила бабуся Анастасия. Попросила на собрании слово, и все удивились. В жизни ни разу бабуся не брала слова. Шила, помалкивала, а тут… "Спа-сибочко тебе, Илюша… И какого смелого парня взрастила Дуняшка, настоящий средь нас джигит. А какой трудяга - один встал против такой степи. Ить это же он решился вызволить наших баб, чтоб они не гнули на кукурузке свои спинушки… Молодец Илюшка! От всех баб тебе почтение". Подстрекатели уже тут как тут. "Бабуся! Не кланяйся Голубкову в ноги…" Конец фразы погасил хохот.
Василий Хрен возвращался с собрания с кумомуАстафием. Шли молча, курили.
- А насчет бабских спин бабуся сказала правду…
- Глупость Анастасия порола, - возразил Хрен. - Нужны Голубкову бабские спинушки, жди, он их выпрямит, как же! Ему моя Стеша нужна, это-его цель! Славы пожелал, на своей стогектарке собирается въехать до меня в зятья… Но я, кум, не допущу… Покойная Стешкина мать что мне завещала? Вывести дочку в люди, чтоб она не ютилась на хуторе… И ничего у новатора не выйдет, Стешки ему не видать…
На завалинке - кучка людей. Тоже блестят цигарки, поднимается над шапками дым, и тоже свое собрание - без председателя и без протокола. Слова не просят, говорят все сразу. Галдеж, как на базаре.
- Это что за диво? Убей меня, не поверю, чтобы один-единственный человек хозяйствовал на таком загоне.
- Не один, дурило, а с машинами.
- Все одно, быть того не может! Не верю! - А чего тут не верить? Сам вспахал, сам
посеял, а зараз пропалывает, и ни одной души с ним.
- Хоть бы Стешу взял в помощницы!
- Скоро возьмет, не печалься.
- Говорят, Василий Васильевич встает на дыбы, привязал Стешку на цепь, а Илью палкой погнал со двора…
- Оно-то так, оно и пахота, и посев, и прополка могут быть, а вот урожая не будет, это точно.
- Почему, дедусь?
- Всякая злачность, а особливо кукуруз-ка, любит, чтоб до нее прикасались заботливые руки, а не железо, вот почему, сынок.
Толки, суды и пересуды проникали в школу, и особенно чутка к ним была Стеша. Но и она толком не знала, как же Илья один управится с таким полем. Раньше она не задумывалась над этим… Они подошли к остывшему и приунывшему трактору. Стеша приготовилась слушать. Что же расскажет ей Илья? Он, казалось, совсем забыл о кукурузе, положил ладони на радиатор и сказал:
- Что так загрустил, бродяга? Пора и нам в дорогу. Начинай, браток, подпевать птицам, а то без твоего баса им, беднягам, трудно… С нами поедет Стеша, так что смотри, иди ровно, не виляй по рядкам…
Илья всерьез, как с человеком, разговаривал с трактором, и это смешило Стешу. Что-то он еще сказал, Стеша не расслышала. Вдруг мотор ожил и не гудел, а что-то, наверное, понятное одному Илье нашептывал. Но Илья его не слушал. Помог Стеше взобраться на трактор. Как же хорошо отсюда видно зеленое поле! Уселась на вытертое до блеска сиденье; оно пружинило и мягко покачивалось. Илья говорил ей, что все это зеленое покрывало имеет форму квадрата. Стеша кивала, соглашалась. Если посмотреть на восток, то от лесной полосы и до пшеницы ровно один километр. Если посмотреть на север, то от дороги до тех чуть приметных кустиков тоже один километр.
- Но главная суть, Стеша, в том, что в большом квадрате расплодились маленькие квадратики, - пояснил Илья. - Погляди в любую сторону, сколько их тут, этих квадратиков.
- Геометрия?
- Настоящая… Посмотри сюда. Что видишь? Стелются рядки и рядки. Очень удобная штука - геометрия. - Илья рассмеялся. - И для меня удобство, и для машин. Сперва "Беларусь" шагает поперек загона, исходит не один десяток километров, а затем ходит вдоль. И получается то, что мы называем перекрестной культивацией, так что каждый кукурузный стебель сошники обнимут и обласкают с четырех сторон.
- И как же ты сажал кукурузу один? - спросила Стеша и зарделась.
- Сперва, еще зимой, возил сюда удобрения. Старался все тот же "Беларусь" со своей тачкой-самосвалом. Весной вспахал, заборонил, тоже без никого. И посеял. - Илья улыбался, ему приятно было сознавать, что его работой так заинтересовалась Стеша. - Есть у меня помощница - квадратно-гнездовая сеялка. Умная машина, разбирается в геометрии не хуже любого десятиклассника. - Обнял весело смотревшую на него Стешу, сжал ее хрупкие плечи жесткими ладонями. - Но самое трудное впереди. Уборка - вот что меня пугает… Урожай будет, а как его убрать?..
- А что, Илюша?
- Еще нет уборочной машины, - пожаловался Илья. - Ждем, должны бы скоро получить. Если получим, тогда все будет так, как я задумал. Можно будет в честь машин песни слагать.
- А если не получишь?
- Тогда беда! Осрамлюсь на весь район. А мне так, Стеша, хотелось прославить силу!.. Нет, не свою, а силу машин.
Умолк на полуслове. Молчала и Стеша. Разве можно Илье осрамиться? Какими же словами утешить, ободрить? Стеша верила, что нужную машину Илья непременно получит. На заводе ее, наверное, уже сделали, а получить разве трудно? "Человек без машины бессилен". Это слова не ее, а Ильи. Хотела сказать, что не его вина, если уборочная машина не будет получена, и не сказала. Постеснялась.
Уступила ему место, и трактор, почуяв хозяйские руки, загудел. Резиновые колеса дрогнули и пошли, пошли гулять по рядкам. Над свежими, умытыми росой кукурузными листьями вспыхивал дымок - курилась пыль из-под сошников. Стеша держалась за плечи Ильи и по-детски смеялась. В эту минуту ни Стеша, ни Илья не думали о чулане и отцовском самодурстве - не то время! А над степью, будто понимая, радость молодых людей, полыхало солнце, жаркое, летнее. И кукуруза и небо казались зелеными, - красиво! Мотор пел протяжно и легко. Смолкли птицы, затаили дыхание и слушали. Иной зазевавшийся жаворонок испуганно взлетал из-под колес и взмывал в небеса. Стеша махала ему косынкой. Она видела, с каким старанием сошники ворошили землю, как уходили от нее, Стеши, рядки-стежки, и в синих ее глазах искрился ребячий восторг.
Глава 20
В июне редко, да и то лишь ночью, гремели грозы и шумели дожди. Утром ни тучки. Небо поднималось бирюзовое, чистое. Казалось, что белая гряда гор подступила ближе к станице и как бы приподнялась. Всходило солнце, и белые зубцы охватило пожаром. Вблизи Трактовой громко и певуче шумела Кубань, гнала корни, несла песок, мелкую гальку. Еще мокрые сады были темные, как тучи. Близ Трактовой кончалось лесистое взгорье и начиналась степь, вся исписанная лесными полосами. От хутора Прискорбного на юг уходила равнина. Созревали озимые, и если смотреть на них издали, то это не озимь, а добрый кусок желто-зеленого сукна, - бери ножницы и выкраивай любой ширины черкеску или шаровары. Рядом с пшеницей раскинулся ярко-зеленый квадрат кукурузы - стогектарка Ильи Голубкова.
Обычно в летнюю пору Прискорбный просыпался рано. Слабый рассвет только-только начинал кропить иссиня-белые плечи Эльбруса, а в хатах уже светились окна. Кажется, не было еще такого случая, чтобы Евдокия Ильинична проспала зорю. А сегодня она поднялась раньше обычного. На ночь, в дождь, Илья поставил верши и попросил мать разбудить. Худенькая, в ночной сорочке, Евдокия Ильинична умылась над тазиком, причесалась перед вмазанным в стенку зеркальцем - сколько раз она смотрела в эту крохотную склянку! Надела юбку, кофточку, повязала фартук. И все думала о том, что и Елизавета и Илья вернулись с гулянок перед рассветом. "Когда же им, бедняжкам, спать?" Вспомнила свое девичество и свои бессонные ноченьки. "Молодость, и ее никто не минует". Потушила лампу, крадучись, на цыпочках, прошла мимо кровати, где спала Елизавета. "Пусть позорюет… Хусин не дает спать, беда с этим черкесским пареньком, прилепился к дочери, репей". Взяла дойницу и прошла под навес. Сумерки, запах сухой травы. На низком, сбитом из досок помосте спал Илья. Рука матери коснулась теплого лба, пальцы ворошили чуприну.
- Илюша! Сынок, вставай… Пора верши трусить…
Илья слышал голос матери, а оторваться от подушки не мог.
- Не выспался, гуляка… Женись, Илюша, вот и будет время поспать под боком у молодой жены.
- Женюсь, мамо, женюсь.
Илья встал, растирая кулаками глаза.
- Когда, сыну?
- Теперь уже скоро. Школу Стеша окончила, чего ждать!
- А как, Илюша, та школа, что зовется Стешкиным батьком? Говорил с Василием Васильевичем?
- Обойдемся без разговоров.
- Ох, смотри, сыну, не накличь беды…
Илья не ответил. Евдокия Ильинична сокрушенно покачала головой и ушла. Поросята, повизгивая, лезли под ноги, просили еды. За мычала корова, встречая хозяйку.
В сенцах Илья взял приготовленный с вечера жмых - приманку для рыбы. На руку повесил ведро и быстрыми шагами направился вдоль обрубленного берега. После дождя Кубань шумела протяжно и грозно. Даже в протоке вода заметно поднялась, так что Илье пришлось снимать брюки, чтобы перебраться вброд на островок. Главный поток, бурый при слабом свете зари, гремел и набирал скорость. Вербы на островке в том месте, где Илья поставил верши, стояли по колена в воде, молитвенно склонив ветки. Быстрое течение натягивало веревки, и они вздрагивали, как струны. Илья начал вытаскивать верши. Над водой показался связанный жгут, и по тяжести верши, по тому, как внутри нее трещала рыба, Илья понял, что улов был богатый. "Вода прибыла, вот и рыба явилась", - подумал Илья, вытаскивая вершу.
Обе верши лежали на берегу, в них, блестя чешуей сквозь мокрые прутья, билась рыба… Илья открыл дверку, вынул упругого, с тупым носом и растопыренным ртом голавля и сказал: "Что так раззевался, парнище? Или не выспался?" Бросил голавля в ведро и вынул из верши гибкого, с розовыми плавниками усача.
"Ну, ну, _ запорожец, не балуй, не раскрывай усатый ротище, все одно не испугаешь…"
Наполнил ведро рыбой, поставил подальше от берега - побаивался, чтобы какой смельчак не выпрыгнул в реку, - и занялся вершами. Привязал свежую приманку - куски отлично поджаренного жмыха издавали приятный запах подсолнечного масла. Одну вершу погрузил тут же, возле вербы, а вторую отнес на конец островка, выбрал место в затишке возле заиленного корча, где обычно водятся голавли. Пока привязывал веревки, пряча их в корневищах под водой, небо на востоке заполыхало пожаром, красноватый свет зари упал на реку, на вербы.
Илья был доволен уловом. Закурил и собрался идти домой. Только перешел вброд протоку, увидел Зойку, жену Василия Васильевича, и удивился: "Куда это в такую рань она торопится?" Зойка быстро шла по берегу, издали улыбалась Илье. Была она молода и красива. Илья поставил ведро, смотрел на Зойку и не мог понять, почему она, такая молодая и красивая, вышла замуж за Стешкиного отца.
- Илюша! С уловом тебя!
- Спасибо… Чего, соседка, явилась чуть свет? Или верши собралась трусить?
- Тебя, Илюша, подкарауливала. - Зойка присела возле ведра, прикрыла подолом стоптанные, надетые на босую ногу туфли. - А рыбы-то сколько! - И строго посмотрела на Илью. - Продержал Стешу до утра…
- Ну и что?
- А то, что попала твоя голубка в западню. Вернулась с гулянки, а отец в чулан ее, под замок.
Зойка вынула из-за пазухи свернутую бумажку, отдала Илье. Он развернул листок, взглянул быстрым взглядом, усмехнулся.
- Весело? - Зойка укоризненно покачала головой. - Плакать надо, а ты усмехаешься… Эх, Илья, Илья! Гляжу на тебя и думаю: какие нынче несмелые повелись казаки на нашей ридной Кубани, беда! Действуй, Илюша, по черкесскому обычаю. Укради Стешу, и все! А что? Боишься?