А. Чаковский - мастер динамичного сюжета. Герой повести летчик Владимир Завьялов, переживший тяжелую драму в годы культа личности, несправедливо уволенный из авиации, случайно узнает, что его любимая - Ольга Миронова - жива. Поиски Ольги и стали сюжетом, повести. Пользуясь этим приемом, автор вводит своего героя в разные сферы нашей жизни - это помогает полнее показать советское общество в период больших, перемен после XX съезда партии.
Содержание:
АЛЕКСАНДР ЧАКОВСКИЙ 1
АЛЕКСАНДР ЧАКОВСКИЙ - СВЕТ ДАЛЁКОЙ ЗВЕЗДЫ - Повесть 1
1. Однажды вечером 1
2. Время, назад! 3
3. Начало пути 5
4. Густая трава и звезды 6
5. Другого раза не будет 10
6. Прогну начать розыск… 12
7. Сколько на свете правд? 14
8. Замкнутый круг 19
9. "Говорит Лена!" 20
10. Тонкий луч света 22
11. Прошлой весной… 24
12. Вечер вопросов и ответов 25
13. Павлик хочет летать 27
14. Вот эта улица… 28
15. Я ничего не забуду 29
16. Осокин 32
17. И. Иванов 34
19. До вечера… 37
20. "Не верьте ей, не верьте!.." 38
21. Пикник в тайге 42
22. Лукашев выполняет свой долг 48
ОТСЮДА - К ЗВЁЗДАМ! - Вместо эпилога 49
РОМАН-ГАЗЕТА № 6(282) 1963
АЛЕКСАНДР ЧАКОВСКИЙ
"Свет далекой звезды" - повесть о большой, вдохновенной и чистой любви. Любовь эта вместила в себя и тревоги военных лет, и наши общие боли и беды, и радости народных деяний.
А. Чаковский увлеченно рисует образы наших современников. Читателям запомнятся и генерал Осокин, стремящийся всегда быть на переднем крае борьбы за коммунизм, и бескорыстный ученый-гидролог Гладышев, и профессор Соколов, и секретарь горкома Лукашев, нетерпимые к рутине в труде, к фальши в людских отношениях. Но, пожалуй, самая большая удача новой повести - образ Ольги Мироновой, человека, одержимого страстью борьбы, стремлением жить на пределе. Ольга красит жизнь тех, кто работает и борется с ней рядом.
А. Чаковский - мастер динамичного сюжета. Герой повести летчик Владимир Завьялов, переживший тяжелую драму в годы культа личности, несправедливо уволенный из авиации, случайно узнает, что его любимая - Ольга Миронова - жива. Поиски Ольги и стали сюжетом, повести. Пользуясь этим приемом, автор вводит своего героя в разные сферы нашей жизни - это помогает полнее показать советское общество в период больших, перемен после XX съезда партии.
В повести много споров, глубоких раздумий о времени, о судьбе поколений, о больших утратах в годы культа личности, о святости и преемственности революционных традиций. Во внутренних монологах Завьялова, в его страстном разговоре с молодым "нигилистом" Виктором раскрывается глубоко партийное понимание периода культа личности. Столь же органичны в повести размышления о чести, долге и верности, о гнусности мещанства, о лицемерии проповедников анархической свободы личности.
Все, что видит Завьялов в своих неутомимых поисках, он меряет заповедями, которые исповедовала Ольга, заповедями коммунизма. И, пройдя нелегкий путь, собирая россыпи душевной щедрости своей любимой, Завьялов становится, несмотря на все утраты, неизмеримо сильнее.
Повесть "Свет далекой звезды" - несомненно, новый творческий успех А. Чаковского. Еще шире стали в этой книге панорамы нашей жизни, духовно богаче герои, ярче краски. Со свойственным ему темпераментом писателя и публициста А. Чаковский пристально вглядывается в сложные явления общественной жизни. В центре его внимания - наиболее актуальные проблемы современности. Об этом свидетельствуют и предыдущие книги автора.
Начало писательской деятельности А. Чаковского относится к годам Великой Отечественной войны, когда он сражался в рядах защитников Ленинграда и вместе с ними перенес блокаду. Первые его крупные произведения составили трилогию о славных подвигах ленинградцев ("Это было в Ленинграде", "Лида", "Мирные дни"). В 1948 году вышел роман "У нас уже утро", посвященный труженикам Сахалина. В последующие годы писатель создал книги о героях Заполярья, строителях северных дорог - повесть "Год жизни" и роман "Дороги, которые мы выбираем".
Читая книги А. Чаковского, глубоко веришь в то, что славные дела советских людей нашего времени останутся в веках, - они не погаснут, как не гаснет свет далеких звезд.
П. КАРЕЛИН
АЛЕКСАНДР ЧАКОВСКИЙ
СВЕТ ДАЛЁКОЙ ЗВЕЗДЫ
Повесть
Поэты не гибнут,
а гаснут, как солнца.
Лучи их бегут
сквозь столетья и дали,
полночной порою
к нам свет их несется,
который при жизни они
расплескали.
Ю. Озга-Михальский
1. Однажды вечером
- Ты пойдешь гулять по пляжу? - спросила Лена Завьялова.
- Нет.
- А что собираешься делать?
- Да ничего особенного, просто побуду немного один. Почитаю журнал.
- Журнал? Вот этот старый "Луч"?
- Да.
- Ничего не понимаю. - Лена пожала плечами. - Если не хочется гулять, то зачем было уходить из зала?
Она стояла перед ним в своем красном, так идущем ей платье, молодая, красивая. Вот уже три недели она живет в этом доме отдыха на Рижском взморье, вот уже две недели знакома с Завьяловым. Вместе они ходили по вечерам смотреть очередной кинофильм, а потом гуляли по пляжу, если погода была хорошей, или сидели в гостиной главного корпуса, если была холодно, или уединялись в комнате Завьялова, если шел дождь, а сосед отправлялся играть в преферанс на застекленной веранде.
Она не сомневалась в том, что нравится Завьялову и что он собирается продлить свое пребывание в доме отдыха, и теперь ждала, что Завьялов и ее попросит остаться, поможет продлить путевку. При этом скажет, конечно, что "все связанное с этим он берет на себя", и уже решила остаться, если, конечно, он проявит некоторую настойчивость.
Когда Лена знала, как сложится ее жизнь в ближайшие недели, она была спокойна. Нервничала она обычно по дороге на юг и потом в течение первых дней на курорте - пока за ней не начинал кто-нибудь ухаживать и она внутренне не решала, что на этом человеке "стоит остановиться". И с той минуты обретала душевное равновесие, потому что была уверена, что знает все наперед.
Но сейчас Лена испытывала чувство смутной тревоги. Она еще не понимала причины. Собственно, ничего особенного и не произошло. Они сидели в кинозале и ждали начала сеанса. Им должны были показать фильм с очаровательным Жераром Филипом, которого Лена однажды видела во время кинофестиваля в Москве, на улице Горького, и, таким образом, считала его до некоторой степени своим знакомым.
У киномехаников что-то не ладилось, сеанс задерживался, и Завьялов лениво перелистывал страницы иллюстрированного журнала, который захватил с собой из фойе. Наконец свет погас.
Лена спокойно ждала, когда Завьялов возьмет ее за руку нарочито случайным и непроизвольным движением - жестом, который каждый мужчина считает свойственным только ему одному. Но Завьялов сидел неподвижно. Лена повернула к нему голову и с удивлением увидела, что он по-прежнему смотрит в раскрытый журнал, хотя в зале было уже темно.
Наконец на экране появился старый знакомый Лены, восхитительный Жерар с большими, по-мальчишески оттопыренными ушами - недосягаемый образец для всех мужчин, которых она знала в своей жизни. И вот тогда Завьялов неожиданно резко встал и, ни слова не сказав Лене, стал пробираться к выходу.
Несколько секунд она оставалась в нерешительности, но после короткой внутренней борьбы покинула Жерара и тоже пошла к выходу.
У двери она еще раз взглянула на экран, на котором уже появилась знаменитая актриса с самым длинным из всех известных Лене имен и, как ей приходилось слышать, самой красивой грудью в мире.
И вот теперь Лена стояла перед Завьяловым, слушала его нелепые, короткие ответы, которые лишь подтверждали ее подозрения, что с ним что-то случилось. А, ведь дело касалось тридцатичетырехлетнего привлекательного мужчины, холостого, бывшего майора авиации, а ныне старшего инструктора одного из московских аэроклубов.
Ей, в общем, не везло в жизни, этой Лене. Она была очень красива, совсем неглупа и принадлежала к тому типу женщин, вслед которым оглядываются мужчины, по крайней мере многие из них.
Лена хорошо одевалась; пенсии, которую она получала за мужа, и тех денег, которые зарабатывала как фотограф-ретушер, ей хоть и в обрез, но хватало. Она пользовалась успехом у мужчин, у нее всегда "кто-то" был, и вот теперь этим "кем-то" стал Завьялов. Они стояли под фонарем, и матовый свет падал на ее красное глянцевитое платье, которое очень плотно облегало фигуру, слегка западало между длинными ногами и поблескивало при свете фонаря, как чешуя экзотической рыбы.
- Ничего не понимаю, - повторила Лена, стараясь не показаться навязчивой. - Может быть, ты себя плохо почувствовал? В зале очень душно.
- Нет, все в порядке, - рассеянно ответил Завьялов.
"Да что с ним случилось, в самом деле?!" - мысленно воскликнула Лена. Она пристально посмотрела на Завьялова. Он прислонился спиной к металлическому фонарному столбу, держа в руке тот самый, свернутый в трубку журнал. Нет, внешне он все такой же. Серый пиджак накинут на плечи. Светлые, будто выцветшие волосы. И такие же светлые, пристальные, почти не мигающие глаза.
Все, кроме глаз, было понятно Лене в его внешности и вполне отвечало ее вкусам. Актер, режиссер или кинооператор должен бы носить, по мнению Лены, более узкие брюки. Слишком широкие она простила бы лишь заместителю министра. А человек, подобный Завьялову, бывший кадровый офицер, серьезный человек, - но не солдафон, а "все понимающий" - должен носить именно такие брюки, не узкие и не широкие. Двубортная рубашка "демократка" ему бы тоже не пошла, а уж расписная "голливудка" тем более. Нейтральная отечественная тенниска - это как раз то, что требовалось. Каждый, считала Лена, должен выглядеть тем, кто он есть. Пижон должен быть пижоном, руководящий товарищ - руководящим, а интересный отставной летчик среднего возраста - таким, как Завьялов. Все в нем казалось понятным и объяснимым. Все, кроме глаз. Они иногда пугали Лену. Наверно, у Завьялова был такой взгляд, когда он вел бой на этом своем истребителе или бомбардировщике. Но нельзя же, чтобы мужчина таким же взглядом смотрел на любимую женщину!
Она ничего не могла понять. Ничего, кроме одного: нельзя быть навязчивой.
- Ну, тогда я пойду в зал и досмотрю, - сказала Лена самым естественным тоном. - А потом все-таки погуляем. Ты будешь здесь?
- Очевидно.
Она вовремя удержалась, чтобы не передернуть раздраженно плечами, и пошла в зал, громко стуча высокими и тонкими металлическими каблуками по дорожке, выложенной цементными плитами.
Он не посмотрел ей вслед.
Завьялов шел по утрамбованному, чуть сыроватому песку морского берега. Было уже поздно. Обычное вечернее гулянье на пляже заканчивалось. Медленно, высоко поднимая ноги, входил в воду какой-то ночной купальщик, долго шел в глубь мелкого у берегов моря и все никак не мог погрузиться в воду.
Прошел фотограф в широкополой шляпе и в белых, забрызганных грязью, закатанных выше колен брюках. Одной рукой он волочил по песку треногу, другой, точно бурлак, тянул по мелкой воде лодку с бутафорским парусом.
Две девушки, русалки этих мест, с распущенными мокрыми волосами, в купальных костюмах медленно шли у самой воды, оставляя на черном сыром песке глубокие следы, сразу же наполнявшиеся водой.
Два пожилых пижона в трикотажных трусиках с вышитыми на них корабликами и в туфлях на деревянных подошвах стремились настигнуть идущих впереди русалок. Пижоны в трусиках шли быстро, чуть задыхаясь, и лысины их казались пергаментными при свете луны.
Какой-то немолодой, толстый человек, стоя на коленях, старательно лепил из песка огромный женский профиль.
Люди в комбинезонах уносили на ночь тяжелые скамейки. Они тащили их куда-то вглубь, подальше от пляжа и моря: местные власти пеклись о целомудрии отдыхающих и оберегали их от ночных соблазнов.
Длинноногий юноша в узеньких плавках, похожий на молодого бога, стоял рядом с тонкой девушкой в купальном халате. Одну руку он положил ей на плечо, а в другой держал портативный радиоприемник, из которого лилась тихая музыка. И оба они, молодой бог и его подруга, неотрывно смотрели в сторону горизонта.
Прошла грузовая машина, громыхая переполненными мусорными урнами.
"Что же мне делать? - мысленно произнес Завьялов. - Куда идти? Некуда. Ничего нельзя сделать, пока я здесь. Только в Москве может все разъясниться. Только там".
Но, может быть, он ошибся? Как ему до сих пор не пришло в голову, что он ошибся, что это обман зрения, галлюцинация, мираж?
Но нет, это не ошибка. Таких ошибок не бывает. Иначе страшно жить. Это не может быть ошибкой! Слава богу, у него еще никогда не бывало галлюцинаций. Ни в те годы, когда он летал, ни теперь, когда передвигается только по земле.
Ну, а если все-таки ошибка? Теперь ему стало страшно от мысли, что он все же ошибся.
Страшно в первый раз за долгие годы, с тех пор, как запретили подниматься в небо, пожизненно привязали к земле; с тех пор, как ему перебили крылья и он услышал, что увольняется в запас. Вот тогда он в последний раз испытал страх. И сказал, что не сможет ходить по земле, зная, что никогда не поднимется в небо. А тот человек возразил, ответив шутливо, что миллионы людей ходят по земле, считают это совершенно нормальным и вовсе не стремятся в небо. Люди - это верно, ответил Завьялов, но ведь есть и птицы; они тоже спускаются на землю и даже бродят по ней, но жизнь их в небе. И если птице перебить крылья, жизнь ее теряет смысл.
После этого Завьялову уже ни разу не было страшно. Он считал, что пережил весь страх, который был отпущен на его долю. А вот сегодня…
Он долго бродил по опустевшему пляжу с одной и той же мыслью. Больше он ни о чем не мог думать.
Наконец повернул обратно. Никто уже не шел навстречу Завьялову, и никто не обгонял его. Было слишком пбздно для тех, кто вовремя ложился спать, и слишком рано для ожидающих полной темноты.
"Хорошо, что я здесь один", - подумал Завьялов, но вскоре, понял, что ошибся. Еще один человек оставался на пляже, освещенном светом луны, чуть прикрытой облаками. Это был тот самый художник, или скульптор, или просто любитель, немолодой, полный человек, который лепил из песка женский профиль.
Поравнявшись с этим человеком, Завьялов остановился. Он сам не знал зачем. Его не интересовала работа художника. Просто он не хотел возвращаться домой. Ему казалось, что, вернувшись, он уже не сможет думать о том, о чем думал сейчас.
- Ну, как? - неожиданно спросил его человек, ползающий на четвереньках по песку, щепкой округляя женский подбородок.
- Что как? - отозвался застигнутый врасплох Завьялов.
- Вы стоите здесь уже минут пятнадцать, - сказал человек, по-прежнему не поднимая головы. - Могли бы высказать свое мнение.
- Я не знаток, но, по-моему, красиво, - ответил Завьялов, хотел повернуться и уйти, но человек снова заговорил.
- Красиво… гм-м… - пробурчал он. - А почему вы не спрашиваете, на кой черт я все это делаю?
- Не понимаю… - начал было Завьялов. Но скульптор прервал его:
- Не понимаете? Что ж, это говорит в вашу пользу. Уже три идиота, проходя, спрашивали, зачем я леплю, если завтра всю мою работу истопчут купальщики и любители пляжного волейбола.
- Что ж, такая опасность действительно существует, - сказал Завьялов. - Может быть, вам стоило бы уменьшить размеры?
Человек встал.
- Все должно быть таким, каким должно быть, - сказал он. - Пирамида не может быть миниатюрной. Сфинкс не должен быть статуэткой. И вот эта штука, - он показал щепкой на барельеф, - не должна быть маленькой.
- Возможно, - согласился Завьялов просто из вежливости и уже совершенно неожиданно для себя спросил: - Эта женщина существует?
- Еще бы! - воскликнул скульптор, и в голосе его Завьялову послышалась горечь. - Это, если хотите знать, моя жена.
- Красивая женщина! - сказал Завьялов все из той же вежливости.
- Да? Вам так кажется? - спросил скульптор, большим пальцем ноги исправляя линию шеи на барельефе. - Значит, мне удалось сделать ее именно такой. Впрочем, она могла бы быть еще красивее. Но ее уже нет на земле. Много я терял в жизни, но эта потеря была самой тяжелой. А когда вы в первый раз что-нибудь потеряли? Ну, я имею в виду, конечно, не перочинный ножик, не бумажник и не номерок от пальто.
- Тринадцать лет назад, - сказал Завьялов.
Толстяк внимательно посмотрел на него.
- Признаться, я не рассчитывал на точный ответ, - сказал он. - Вы меня удивили.
Завьялов пожал плечами и сказал:
- Ну, я пойду.
- Прощайте, - сказал скульптор, по-прежнему внимательно глядя на него.
Но, пройдя несколько шагов, Завьялов вновь услышал за спиной его голос:
- Подождите!
Когда Завьялов обернулся, скульптор сказал:
- Я хочу подарить вам эту штуку, эту голову.
- Подарить?
- Ну да! Она ваша. Я ее почти закончил.
- Но как же я…
- Нет, нет, я не предлагаю вам унести ее с собой. Но она ваша. Я ее вам дарю.
"Ненормальный", - подумал Завьялов и сказал:
- Спасибо.
- Ну, идите. А я, если разрешите, чуть поправлю это ухо. Мочка несколько остра. А вы идите. У вас, наверно, режим. Идите. Спокойной ночи!
Он снова один шагает по пляжу. Тут теперь совсем тихо. Стало еще темнее. Луны почти не видно. Рваные облака обволокли ее.
Одинокий ночной купальщик выходит наконец на берег и долго прыгает то на правой, то на левой ноге.
Темнота рождает влюбленных.
Они идут, тесно прижавшись друг к другу, и сырой песок чуть стонет под их ногами.
Где-то высоко в темноте промчался реактивный самолет с шумом, который в иные времена был под силу лишь ветру и морю в жестокий шторм.
И снова скрипы сырого песка под нетерпеливыми ногами.
Завьялов увидел, вернее, угадал Лену еще издали. Она шла ему навстречу, и облака чуть расступились, чтобы дать луне возможность взглянуть на эту красивую женщину с длинными ногами, в платье из блестящей ткани.
Лена сказала:
- Я ищу тебя весь вечер. Кино давно кончилось. Ты же не хотел идти на пляж?
- Я передумал, прости.
- Ну, - спросила Лена, беря Завьялова под руку, - надеюсь, все прошло?