Сел около трубы, снял насквозь промокший плащ, постелил под себя. Руки стукнулись о что-то теплое и холодное. Вытащил - удивился: обрез! Потом пощупал еще - увидел рукав фуфайки. Внутри была пачка патронов. Зарядил обрез, вышел под дождь, вставил ствол в трубу и нажал курок. В ней словно гром грянул, и сразу со стороны леса его так же оглушительно повторило эхо.
Числав прижался к трубе и зорко стал смотреть на пчельник. И… увидел Машукова. Тот бежал к нему, тяжело дыша, будто за ним гнались. Когда споткнулся, не заметил даже, как ветер сорвал с плеча полиэтиленовую накидку. Добежал до Судосева и трясучим голосом спросил:
- Кто пчел тревожит?
Увидел обрез - глаза забегали.
- Испугался? Думаешь, спрятал - не найдут? - Числав провел под носом Машукова пахнущее порохом оружие. Усмехнувшись, добавил: - Ай да ястреб!
- Что прятал? Какой я ястреб? Я здесь ульи стерегу! - сторож будто шилом пронзил инспектора злым взглядом. Числав только сейчас увидел: глаз Машукова один наверху, правый - чуть ли около носа. И сразу же мелькнуло у него в голове: такой был взгляд и у того душмана, которого он брал в плен. Тот тоже пылал злобой.
- Не знаешь, кто палил? - допытывался Судосев.
- Я за всеми не услежу. Сказал тебе, вон их сколько! - Машуков махнул в сторону леса, откуда на них смотрели трубопроводчики.
- Спасибо и за это! Тогда иди, твои пчелы уже проснулись… Встречу председателя - скажу, что твой Машуков не только пчел стережет, но и рыбу.
В резиновых сапогах шлепая по вязнущей глине, он заторопился к своему жилью. Дошел до оврага, где недавно чуть не упал, поднял полиэтиленовый плащ - тот весь был в грязи. Плюнул от досады и обратно бросил.
Числав зажег спичку, закурил. К сигаретам он привык в Афганистане, где нервы совсем было расшатались. Расслабляться, если даже по нужде, и то с автоматом выходил. Там не видно было, кто друг, а кто - враг. На лица все одинаковые. Днем идут с тобой в дозор, ночью, того и гляди, вонзят нож в спину….
Числаву вспомнился последний бой, когда его ранили. Тогда они на двух танках и четырех БТР-х выдвинулись к кишлаку, где засели душманы. Вскоре один танк подорвался на мине… С Сашей Полевкиным Числав укрылся за большой валун и стал отстреливаться. Эзк, эзк, эзк! - свистели над ними пули. Душманы патронов не жалели. Поблизости кто-то из товарищей застонал. Числав подполз к яме, заваленной наполовину камнями, и увидел: Вельматов дрался с долговязым душманом. Судосев подскочил и прикладом ударил бородатого. Как раз это время с пригорка сверкнул режущий глаза огонь. Числава будто кипятком ошпарили, и он потерял сознание…
… Судосев достал плащ из трубы, засунул в карман пачку патронов, взял обрез и направился к водопроводчикам. Те в дощатой будке играли в карты. Один из них поставил перед ним кружку чаю. Судосев и раньше видел его с удочкой около реки. Работает, наверно, на тракторе - однажды пригонял его мыть к Суре. Числав прогнал мужика, сказав, что реке и так солярки хватает.
- Мужики, я к вам за помощью. Не плеснете немного бензина? Долг потом привезу, не обману, - обратился он к мужикам.
Те во все горло захохотали, будто он сказал что-то не то.
- Как не плеснуть - плеснем! Мы ведь в одной стране живем, - ответил тракторист. И неожиданно спросил: - Что, поймал "пушкаря"?
- Нет, не поймал. Только догадался - стреляет он. А ты об этом откуда знаешь? - удивился Судосев.
- Эта пальба не дает нам спать. Недавно встретил любителя меда, - парень махнул рукой в сторону угла будки, так, видимо, показывал на пчельник, - и сказал ему: не оставишь стрельбу, к дереву привяжем. С кривоногой кралей…
Числав и раньше слышал: Машуков живет с какой-то женщиной, хоть свадьбы у них не было. В селе говорили, что она ездит к нему из города.
Картежники в разговор не вмешивались, но сами, это было видно, старались не пропустить ни слова.
- Друзья, - вновь обратился к ним Судосев, - с берега трубу не отвезете?
Те молчали, только один не удержался и сказал недовольно:
- Э-э, об этом в Саранске одного начальника попроси. Он хозяин. Себе на дачу оставил. - И велел трактористу: - Иди налей ему, в бочке осталось немного. Видать, он был среди них старший.
Когда Числав вернулся к лодке, по Суре будто и дождь не прошел: вода сверкала, в прибрежном ивняке пели птицы.
Раскрыл сумку, хотел туда было положить обрез. Увидел превратившийся в кисель кусок хлеба и расстроился. Вспомнил сына Максима. Тот каждый раз ждал от него "подарок" от лесного зайца.
Так он звал хлеб, который Числав оставлял с обедов. Сейчас без "подарка" придется возвращаться. "Потом когда-нибудь возьму Максимку с собой, пусть посмотрит на живую красоту природы. Ему здесь жить, на Суре, и продолжать мое дело", - успокаивал себя Судосев, наклонясь к мотору.
* * *
Из больницы Ферапонта Нилыча выписали через три недели. Сыну не стал сообщать о выписке, домой собрался пешком, вдоль Суры, где ездят только на лошадях и где легче идти пешком.
Саму реку он не видел, она скрыта ивняком и черемухой. Деревья стояли понурые, словно о чем-то думали. По левой стороне раскинулось ржаное поле. За ним зеленел лес. С этой стороны белели кирпичный домик и два сарая. Здесь когда-то располагался аэродром, сейчас их колхоз там хранит удобрения.
Уши Ферапонта Нилыча ловили каждый скрип, каждый шорох. Настроение у него поднялось Ведь он, выздоровев, по утонувшей в траве дороге спешил домой. Конечно, если бы не зашел тогда Числав в сад, где его прихватило сердце, не оклемался… Короткая, очень короткая у человека жизнь - почти как полет воробья. Сейчас вот ему вновь улыбается солнце, поют птицы, под ногами мягкая дорога. Вот она, земля-матушка, во всю свою ширь колышется. Пока колосья еще зеленые. Пройдут недели три - пожелтеют, нальются силой… Поле и сельский житель - вот главные сила и опора нашей жизни!
Размышляя об этом, Судосев и не спохватился, как около него остановилась машина… Из кабины, улыбаясь, смотрел Бодонь Илько.
- Садись, Ферапонт Нилыч, довезу. Видишь, вновь я на машине….
Не сел бы старик, да ноги, шут бы их побрал, устали. Болезнь порой сильнее человека.
- Ты откуда? Что здесь зря мнешь траву? - недовольно спросил парня Судосев.
- По асфальту ехал, увидел, идешь - и сразу за тобой, - приоткрыл рот Илько.
- За это спасибо! Только не нужно мять траву, она на корм сгодится. Давай быстрее возвращайся назад… - и старик торопливо стал подниматься в кабину.
Когда выехали на асфальт, он спросил:
- Какие там, в нашей Вармазейке, новости?
- Какие… Сколотили бригаду плотников. Деревню Петровку хотим поднять.
- Хорошее дело… Еще что скажешь?
- У Бычьего оврага работаем. Плотину поднимаем.
- Ну-у, ломать - много ума не надо. А кому кузницу доверили, Казань Эмелю?
Зять Вени Суродеева там. Не переживай, он и на заводе был кузнецом. - И чувствуя вину за то, что ушел из кузницы, Илько добавил: - Не бойся, дядь Ферапонт, молоток на всех хватит. Он, шайтан, железный.
Оба долго молчали. Илько внимательно смотрел на дорогу, Судосев - направо, где во всю ширь расстилалась Сура. Песчаный противоположный берег был залит будто золотом. Чуть подальше к реке спускался березняк, словно торопился купаться.
- Миколь Нарваткин вновь к нам вернулся, - наконец-то нарушил молчание парень. - С друзьями строит больницу. Кирпич сам откуда-то привез.
- О каком Миколе болтаешь? - Судосев никак не мог понять, о ком идет речь.
- Да о кавалере Казань Зины. Все село удивляется. Какой он цыган? Он - эрзя…
- А-а! - громко засмеялся Ферапонт Нилыч. - Этого алю23 я хорошо знаю. По-эрзянски щелкает лучше нас…
- Откуда знаешь? - недоверчиво повернулся к нему водитель.
- Слышал, значит, если говорю.
Машина въехала в Вармазейку. Перед домами стояли только что срубленные срубы, лежали кучи бревен.
Глядя на них, Судосев не удержался:
- Поругать нужно за это Куторкина! Куда смотрит он, председатель сельсовета? Весь мусор вынесли на улицы, всем на глаза - смотрите, какие мы грязнули…
- Дядь Ферапонт, признайся, когда услышал, что Миколь эрзянин? - не отставал шофер.
- Когда, когда… В больнице навещал меня, там и поговорили на родном языке…
Судосев обманывал. Об этом он вспомнил вот из-за чего: четыре месяца Илько работал с ним в кузнице, а вот навестить в Кочелай не приходил.
Парень тоже понял его слова. Он не стал оправдываться, сказал прямо:
- Некогда было навещать, дядь Ферапонт. Из Ковылкина кирпич возили. Днем и ночью в дороге. Прости уж.
- Кому теперь мы, старые, нужны, ведь из больницы раньше срока выпустили…
Илько довез Судосева к дому, посигналил, чтобы вышли встречать, и вновь повернул машину. Ему еще нужно отвезти цемент в Бычий овраг, где трудилось почти полсела.
На двери висел замок. Ферапонт Нилыч сел на крыльцо и легко вздохнул: вот он дошел до своего жилья. Родной очаг всегда успокаивает, без него и жизнь не жизнь.
* * *
Сидя на берегу пруда, Миколь Нарваткин пытался забыть о том, что его угнетало. Но разве успокоится сердце, когда оно всё, до остатка, заполнено горечью? Вот и в это утро Миколь досадовал на безделье, которое царило в бригаде. В Бычий овраг, где рыли новый пруд, неустанно возили камни и раствор (сочли за большую стройку), а вот для больницы кирпича почему-то не нашли. С главным врачом Сараскиным пришлось зайти к председателю райисполкома Атякшову. Тот крутился, крутился перед ними, наконец-то позвонил в Урклей, и там обещали выделить. Тысячи четыре. За кирпичом Миколь послал городских друзей. Не устанут, два кузова наполнят. А сам вот по пути вышел из автобуса и подошел к берегу. К тому месту, где признался Розе в любви. Миколь даже сам удивлялся, как изменился его характер! Ни слова не говорил женщине наперекор.
Две недели он жил в Пензе. Ночью играл с татаркой Розой, днем бродил по городу. Надоело ему все, и он не выдержал, пошел на вокзал…
…И вот он снова в Вармазейке. Первым ему встретился Игорь Буйнов, зоотехник. Пожал руку и, улыбаясь, сказал:
- Гора, смотрю, сама пришла к селу. Зайди к Вечканову, он спрашивал о тебе. Нужен, стало быть…
В кабинете председателя табачный дым висел густым облаком - не продохнуть.
- Проходи, Миколь Никитич, что стоишь на пороге, словно чужой. - Иван Дмитриевич встал из-за стола и тут же спросил: - Как там на стороне насчет еды? В сметане и масле не купался?
- Искупаешься! В какой магазин ни зайдешь - везде один горох да березовый сок.
- Откуда, дружок, возьмешь мясо - почти все фермы порушили. В городе бычков не откармливают. Вот и приходится грызть горох. - Налил в стакан воды, выпил двумя глотками и добавил: - Вот поднимем брошенные деревеньки, наладим фермерские хозяйства - тогда и с мясом будем. Так, дружок? - председатель хлопнул сидящего около него парня.
Его Миколь сразу узнал, как зашел в правление. Это был Витя Пичинкин, мастер лесокомбината. Тогда бригада Миколя рубила Киргизову дом, он много раз подходил к ним.
- Мечты, Иван Дмитриевич, неплохие, только один вопрос у меня, - не удержался Нарваткин.
- Тогда спрашивай, чего молчишь?
- Я, председатель, вот что хочу понять: кто, скажи, поднимет брошенные деревни? Молодежи в Вармазейке мало. В основном почти все пенсионеры…
Председатель засмеялся:
- А ты зачем вернулся, гудроном бороны обливать?
- Я здесь, председатель, без корней. А без корней не только человек, но и дерево высыхает.
- Поставь дом - вот тебе и первые корни. Потом видно будет, что дальше делать.
- Из чего я его поставлю, из глины?
- Почему из глины? Сосновый срубим! - Председатель кивнул в сторону окон. - Деньги колхоз выделит, рабочая сила - своя. Вон и он поможет, новый бригадир плотников, - показал на Пичинкина.
- Посмотрим, чем собак ловить, потом уж и за дела возьмемся… - Миколь не сразу сказал, о чем часто мечтал.
Слова председателя не выходили из головы Миколя. "В самом деле, а почему бы не остаться в Вармазейке? Работа найдется, любимая - под рукой. Живи-крутись, только плашмя не упади - затопчут".
Вначале Миколь подумал, что председатель вызвал из-за сестры. Нет, о ней не вспоминал. Говорил о постройке новой церкви. Приходил, говорит, к нему кочелаевский батюшка Гавриил, просил помочь - выделить лес и деньги. А почему бы, действительно, не построить в Вармазейке церковь? Почему не вернуть душевный свет, который люди давно потеряли? Как раз время… Видимо, разговор, который вел Миколь с Вечкановым этой весной, не прошел мимо ушей председателя. Даже должность бригадира предлагает.
Мечты Миколя были похожи на течение широкой реки. Он не спохватился даже, как дошел до тракторного парка. Сейчас он жил со своей бригадой в доме механизаторов. Бараки лесничества оставили. Еду им готовят в здешней столовой Лена Варакина и Казань Зина. С Зиной Миколь давно расстался - надоела…
Перестав думать об этом, Миколь поднял голову и удивился: перед ним стоял отец председателя, Дмитрий Макарович. Поздоровался со стариком и сразу же юркнул в столовую. Еще остановит, надоест со своими расспросами.
Лена налила ему чашку мясных щей и как бы невзначай спросила:
- Миколь Никитич, ты почему к моим родным не заглядываешь?
Вспоминала, конечно, о Зине…
Нарваткин хотел было перевести разговор в шутку, но вышло по-другому:
- Мои родные по всему свету разбрелись, не знаю даже, когда и где встретиться со всеми!
- Это дело, Миколь, личное. Я только так спросила. - Женщина поджала губы, подняла пустое ведро, которое стояло у ног, и вышла во двор.
Миколь крутил головой и недоумевал: зачем о том вспоминать, что в сердце не прижилось?..
* * *
Ферапонт Нилычу часто снились страшные сны. Иногда они его даже вгоняли в пот. И сейчас, уснув на веранде, он увидел тот же сон. Будто в клочья разлетелся кузнечный горн и полетел в небо, откуда уже не упал…
За ужином рассказал об этом жене. Дарья Павловна, улыбаясь, остановила:
- Ты, старик, от старости маешься. Старость тебе некуда деть - все в кузницу носишь и носишь ее. Плюнь на горн - он что, пять быков тебе откормит?
- Тебе двух быков не хватает, стадо нужно? - разозлился Ферапонт Нилыч. Он понял, что хозяйка не прочь откормить еще двух бычков: семья увеличилась, сейчас в ней пять ртов.
- Зачем мне стадо? Мне и этого хватает. Спи уж и похрапывай себе, - пожурила жена. Когда поругаются, Дарья Павловна всегда ворчит и напоминает о храпе, ведь в молодости говорил, что никаких снов он не видит…
- У каждого свои заморочки, - оправдывался Судосев. - Ты тоже на храп мастачка.
- Что, что? Я говорю во сне? Да я и в детстве мышонком была. Это ты всегда зубами скрипишь… Сколько раз рядом с тобой мучилась от бессонницы, даже на улицу выходила.
- Хоть сейчас беги!
Дарья Павловна бросила ложку и зашла на кухню.
Ферапонт Нилыч сразу догадался, из-за чего старуха затеяла скандал. Ранним утром он ходил к председателю колхоза просить другую работу. В кузнице тяжело - больное сердце. Вечканов встретил хорошо, обещал что-нибудь подыскать.
Судосев вышел погулять. Остановился у тополей на краю огорода. В трудное время он всегда здесь, будто деревья помогали ему разгонять грустные мысли. Вот и сейчас они шуршали листьями, шепча о чем-то. По небу, как и в прошлую ночь, спешили пухлые серые облака.
Думая о Числаве, который, видимо, сейчас на Суре. "Нашел себе дело, - переживал старик за сына. - По профессии механик, а здесь за браконьерами гоняется… Хоть бы самосвал принял, пользы больше…" Думая так, сам хорошо знал, что инспектором рыбохраны некого ставить. Вот поработает немного, потом решит, как дальше быть.
Вернувшись домой, сел у окна и стал смотреть на улицу. Небо то и дело полосовали всполохи. За Пор-горой, совсем над лесом, облака стали похожи на разрезанную тыкву, от чего небо будто сморщилось и с напряжением смотрело на землю, предвещая дождь. Когда будто с цепи сорвавшийся ветер оголил тополя и те горько застонали, Ферапонт Нилыч в нижнем белье, босиком вышел на крыльцо, посмотрел на небо и на его лицо упали первые капли дождя. Старик с волнением сказал:
- Мимо не проходи, кормилец…
Под утро, когда прорезалось солнце, Судосева разбудил сильный гром: по крыше дома будто кто-то ходил в кованых сапогах. Ферапонт Нилыч открыл глаза и, увидев Числава на пороге в передней, спросил:
- Трубу закрыл?
- Нет.
- Закрой - гроза не любит забывчивость.
Числав зашел на кухню и со скрежетом задвинул заслонку.
- Тихо. Спящих напугаешь, - пожурил его отец. - Наконец-то дождались… - с теплотой сказал о дожде.
- Пока сверкает-стреляет, да подол не опускает, - ответил Числав и взмахнул рукой - рукава рубашки заколыхались лебедиными крыльями. - Как сердце? Отступила боль?
- В груди не колет, да ноги ломит, - словно от боли, поморщился Ферапонт Нилыч.
- Это, отец, к хорошему дождю. - Числав постоял, постоял и добавил: - Ну, я пойду.
- Куда пойдешь? - настороженно спросил старик.
- Как куда? В Кочелай.
"О, старый гусь, совсем я позабыл, что сноха Наташа пятый день уже как в роддоме. Сын за внучкой едет…" - подумал он. А вслух произнес: - Иди поезжай, сынок, потом на "Жигулях" не проедешь. А может, колхозный "УАЗ-ик" попросишь, он надежнее? - Ферапонт Нилыч хотел спуститься с печки, но Числав остановил:
- Ты спи, спи, как-нибудь на своей доберусь.
- Ну, с Богом…
С Кочелая Числав вернулся часа через три. Дождь догнал их у порога дома. Ферапонт Нилыч помог снохе выйти из машины.
- Пошел, так пошел! Не обманул нас, - радовался дождю старик, а сам мягко прижал завернутую в одеяло внучку. - Намочило дорогу - это к счастью…
Уже дома, снимая плащ, Наташа сказала:
- Спасибо, отец, за добрые слова.
- Весенний дождь - к доброте и росту, - ответил довольный Ферапонт Нилыч.
- Мать с Максимом где? - выходя из передней, спросила сноха.
- Ушли на луг за цветами. Дождь, видимо, застал, зашли куда-то.
- Цветов в огороде пять грядок.
- Э-э, сноха, луговые намного лучше. В росте им никто не помогает. Пусть и внучка поднимется такой же, как и они, красивой…
Ребенок, который лежал в зыбке (Ферапонт Нилыч вчера ее сделал) заплакал. Наташа взяла его на руки и, не стесняясь свекра, стала его кормить.
Ферапонт Нилыч с ног до головы измерил Числава, который с улицы зашел насквозь промокший (оставался загонять в гараж машину) и будто от нечего делать сказал:
- Пойду обруч на бочку надену.