Трофим косил, женщина возилась с рыбой. Ведро поставила на два кирпича. Они недавно чуть косу не сломали. Видать, их оставили прошлогодние косцы.
Когда уха сварилась, сели есть. Трофим недовольно бросил:
- Этой ночью Числав Судосев две сети мне изрезал. В том месте, где сверкающий шар видели…
- Что ж теперь, если изрезал? Человек свое дело делает. - Сказанное Розу не удивило, она много раз слышала о стычках Числава с браконьерами. Те стаями ходят, он против них - один.
- У сетей, сама знаешь, цена есть да немалая. Если будут то и дело их резать - без штанов останусь, - не успокаивался Трофим.
Роза молча собрала посуду и пошла ее мыть. Когда возвратилась, Трофим уже успел два ряда скосить. Роза принялась ворошить сено. Закончила, взяла косу. Работали молча. Потом сели отдыхать.
- Что закрыл рот, или я заставила твои сети изрезать? - наконец-то первой начала женщина.
Трофим пыхтел, пыхтел и злобно бросил:
- Не заставила, но, вижу, на его стороне стоишь. Это он зря так… Мы в одном селе живем, сквозь окна видимся. Сегодня он меня за сердце укусил, а завтра моя очередь. Или не понял, что с Симагиным, его помощником, друг друга защищаем? Еще посмотрим, кто кого…
- К Числаву больно не приставай: он реку охраняет, а ты выгребаешь ее. Еще посадят. Я с ним поговорю.
- Ну-у, посадят… Руки коротки. Если душманов убивал, тогда что, на соседа ружье поднимет? - Трофим вспомнил службу Судосева в Афганистане. - Преклоняться пред ним и не думай… А то смотри!..
Спор прервала Казань Зина, которая хотела подойти к костру, но отец не пустил - валки надо было ворошить. Она сразу пристала к Трофиму:
- Почему губы прижал, как старый мерин? Жена в спину поцеловала? - Села перед ним - короткую юбку свела судорога.
Рузавин не удержался:
- Тогда уж и пупок покажи.
- Тебя какая муха укусила? - Зина накинулась на Розу.
- Передо мной, лицемер, рубашку стесняешься снять, а за юбку чужой бабы двумя руками бы ухватился. - Рузавина знала, о чем говорила. Недавно Трофим Зине ведро щук отнес, а дома каждый хвост взвешивает.
- Ох, мать-кормилица, - от смеха Зина упала навзничь, из-под открытой кофты вышедшие груди головами старых сомов задергались.
Трофим встал. Сам, видать, слова жены не припустил мимо ушей: не доходя до середины прокоса, снял рубашку, обмотал голову и стал косить.
Солнце поднялось в зенит. Птицы попрятались в прохладные гнезда. А вот осы и мухи еще больше взбесились, хоть плачь.
Зина перед уходом сказала:
- Если останетесь ночевать, приходите к нам. Отец шалаш хочет поставить, уже ветки заготовил.
Роза взмахнула рукой, будто этим уверяла: как не придут, под небом не ляжешь - комары заедят.
Из-под косы Трофима падала с шумом высокая, пахнущая малиной трава, превращалась в густой валок. За полдня, считай, он чуть не всю поляну вылизал. Прокоса два оставалось пройти, как вдруг сказал:
- Я домой уйду, там дела есть…
- Какие дела? - оторопела женщина.
- Сказал тебе, кое-что провернуть надо. Идем и ты, завтра закончим.
- Ну, работник… Иди, иди, как-нибудь одна справлюсь. - Женщина воткнула вилы, которыми ворошила валки, и стала ждать, что еще муж скажет.
Тот молча надел рубашку, взял пиджак и направился к дороге. Роза не пошла за ним. Прошли те времена, когда слушала все его наставления, дрожала от каждого грубого слова. Подняла косу, стала косить. Отдохнуть села только тогда, когда закончила всю работу. Домой, конечно, не пойдет. Отдохнула немного и направилась к Зине.
У тех сено уже завяло. Завтра перевернут его и клади в омет. Роза тоже успеет, если вместе с солнцем встанет. Возможно, и Зина с отцом помогут.
Эмель спал под телегой, Зина копошилась над костром - что-то варила. Пахло дымом и палеными комарами.
Разбудили Эмеля. Тот, не умываясь, из чугунка деревянной ложкой стал вытаскивать кусочки сала. "Ты здесь не один! Вначале умойся", - заворчала Зина. Старик недовольно встал, зачерпнул из ведра пригоршню воды и поднес к лицу.
Роза не села с ними. Направляясь сюда, она съела яйцо. Прислонившись к шалашу, смотрела, как лошадь, привязанная к сосне, разгоняла хвостом надоедливых комаров.
- А что, если на ночь пойдем купаться? - пришла к Зине неожиданная мысль. - Не забыла, Роза, как туда в молодости бегали? Ночью, после клуба…
- Бегали, бегали… - проворчал старик. - Иди, купайся - там тебя давно ждут!..
- Ой, дядя Эмель! Да мы тебя сторожем возьмем! Большую палку дадим в руки, посадим около берега… - оживилась Роза.
- Эх, ведьмы, ведьмы, разве уйдешь от вас! Тогда на лошади отвезу. Там и Аташку искупаю.
Зина потушила костер и, пока отец запрягал лошадь, успела шепнуть подруге:
- Ой, сегодня русалками поплаваем…
Сура встретила их белым туманом. От воды несло осокой, рыбой и кубышками. Кубышки желтели глазами кошек, будто пугали. Эмель постоял-постоял, смотрит - женщины стесняются раздеваться, по песчаной тропе спустил лошадь к берегу. Аташка далеко не зашла, только замочила ноги. Уже потом осторожно прислонила к воде мягкие черные губы, стала искать чистые струи воды. Когда нашла их, вытянув шею, стала медленно пить.
Эмель за свою длинную жизнь сто раз видел, как пьют животные и всегда каждый водопой удивлял его. Лошадь, была бы она старой или молодой, на воду никогда не набросится. Эмель верил: между лошадью и ее питьем есть что-то такое, что сближает их, дает новые силы. К стоячей воде лошадь никогда не притронется. Аташка пила, Эмель прислушивался. Зина с Розой стали заходить в реку. Хватали и хватали воду пригоршнями, а сами говорили о Миколе Нарваткине. Зина рассказывала, как встретилась с ним, как тот жил у них. И ни слова - о своей любви. Не зря говорят: душа женщины - глубокий темный омут.
Неожиданно она испуганно вскрикнула:
- Ой, это что такое?!
Схватили одежду, подбежали к Эмелю.
Невдалеке с ивняка в воду заходил лось. Плывя на тот берег, он сильным дыханием разгонял воду. Ветвистые рога походили на выкорчеванный большой корень. Кричать Эмель не стал - пусть плывет, и его, видать, комары искусали.
- Вот тебе купание на Ильин день, - подводя лошадь к телеге, заулыбался старик. - Почему убежали? - спросил он женщин. - Сесть бы вам на его широкую спину, будто на качели…
К шалашу вернулись к полуночи. Эмель привязал Аташку к переднему колесу, бросил перед ней сено, а сам прилег в телегу. Женщины прикрыли вход в шалаш одеялом, так же уснули. Шалаш пах сухой малиной. Говорить с Зиной было не о чем - дорогой всё переговорили. Уже засыпая, Роза вдруг прикоснулась к плечу подруги:
- А я-то думала, что Миколь вам помогает…
- Держи карман шире, поможет. Он Киргизову косит. Во-он где его пай! - Зина показала рукой вправо и сонно зевнула.
* * *
Под вечер Судосев подъехал к прибрежному домику, который с Симагиным назвали "Пристанью", - Толю там не встретил. Вчера хотел поговорить с помощником о делах, и вот тебе, не пришел.
Числав хотел было рассказать ему, как в прошлую ночь поймал Рузавина с лещами. Симагин хоть и не первый год в инспекции, но пользы от него как от козла молока. Были случаи, когда отбирая у браконьеров сети и рыбу, Числав уже начинал готовить протокол, но Анатолий заступался. Мужики, говорил, издалека приехали, сети и снасти сами отдали, тогда зачем их штрафовать?
Все это не нравилось Числаву. Однажды даже он приструнил Симагина: за что, мол, ему платят деньги? Но жаловаться не стал. Как-никак, друг все-таки. В характере Толи был такой штрих, который придерживал Судосева от спешки. Чего скрывать, иногда ему во всех стоящих на берегу мерещились браконьеры. Если не Анатолий, всех подряд бы штрафовал.
В свою очередь, и Числав знал: помощник зубы грыз на него за то, что он сел на его место. Не его, Судосева, так другого бы назначили. Парень уж очень любил деньги. Правда, Толина хитрость не бросается в глаза: он и вперед не лезет, и последним не остается. Умеет жить. Вон недавно на собрание в Саранск его вызывали, и там кого только не учил он, как бороться за народное добро! Начальник инспекции даже прямо в глаза ему бросил:
- Если работал ты, Симагин, как выступаешь, то Сура рыбой кишела, а не лягушками…
Чего скрывать, Числаву очень трудно поймать нечестных на руку людей. Остановишь - ни рыбы от них, ни сетей. Как их назовешь браконьерами? И даже тогда, когда знаешь, что их снасти где-то уже растянуты. Бывало, перед глазами их резали и топили, лишь бы не попасться "На охоту" выходят ночью, на быстроходных лодках, на "самоходке" их не догнать. И бензина кот наплакал - на три-четыре выхода в месяц дают. Раб, а не инспектор. Или же взять другое… Разве выйдешь против браконьеров, когда они ружья и ножи выставляют? Вся надежда на ремень да кулаки. Хорошо, что до сих пор Числав их не применял.
Райгазета как только не песочила инспекторов! Старинной берданки даже, сообщала она, им не найти… Нашли, а польза от этого? Машукова оштрафовали - на этом все и кончилось. Штраф наложили и на его саранских друзей, которые глушили рыбу. Вот только этот штраф - с комариный укус. Один из браконьеров - главный инженер завода. После суда он встретил Судосева в городе и, смеясь сказал: "Пойдем куплю тебе поллитровку, лодка в тыщу раз дороже…"
Лодку суд обратно вернул ему, она, сказали, выиграна по лотерее. Словом, подарком сосчитали… Снова, мол, глуши…
Симагина ждать Числав не стал: завтра с ним встретится. Разговор у них есть - надо утвердить общественных инспекторов. Из вармазейских он парня найдет, а в Кочелае пусть Толя ищет.
Сегодня к четырем часам вечера Судосева пригласили в райисполком. Вначале он заедет домой перекусить. Запустил мотор, и минут через десять лодка уже стояла за двором. Привязал к иве, сам зашел в сад. Яблоки почти поспевали, вишня, которую не смогли собрать, вся почернела, падала на землю. С утра он пригласил сыновей агронома обирать вишню для себя, но, видать, тем надоело, и они ушли.
Дома его встретил плачущий сын. Его успокаивала бабка.
- Ты уж, Максимка, взрослый, тебе давно пора понять: в лесу комаров пруд пруди. Заедят. С дедом себя не ровняй, кожа у него толстая.
- Тогда маму почему взял? - не отступал мальчишка.
- Это что еще за торговля? - остановился Числав посередине избы.
- Вот и отец пришел! Вчера вам щуку обещал, а сегодня в лес поедет….
Числаву только сейчас вспомнилось: после обеда он хотел косить пай, но совсем забыл об этом. Выходит, отец и Наташа до пота косят, а он по Суре плавает… Да и ничего не поймал - вчера целый день дул ветер, в такую погоду какая ловля удочкой?!
Ему стало неудобно. Он, как ребенок, виновато опустил голову и хотел обратно выйти на улицу, но мать остановила:
- Сынок, сегодня как-нибудь без тебя… Два пая все равно за один день не скосят. Завтра пойдешь с Максимом. Видишь, как ноет. - Садись, щи сварила. Мясо Лена Варакина принесла, овцу зарезали.
За столом Числав наконец-то тихо сказал:
- Сегодня, мама, в Кочелай вызывают.
Дарья Павловна молчала. Вместо нее Максим пристал:
- С тобой, папа, завтра на лошади поедем?
- Колхозного рысака запряжем. Того, которого во дворе держали. Он не боится ос, тихий, - засмеялась Дарья Павловна.
- Не обманывай, бабушка, того рысака не запрягают. Он не может ходить в оглоблях, - обиделся паренек.
- В сани запряжем - научится. Придет зима - на телеге будем возить, - съязвила Дарья Павловна. - Пусть отец в Кочелай едет, у него одни заботы: Сура.
Числав достал подовый хлеб, отрезал ломоть, положил в карман пиджака. Потом зашел в переднюю. Там во сне чмокала губами Полюня. Вчера ей исполнилось полгода. Нашли время, когда отправляться в лес…
Плывя по Суре, Судосев думал об этом же. Наташа, конечно, отправилась вместо него. Не отпускали ее, да разве оставит больного свекра, из него какой косец? Почему отец так похудел, ведь раньше на здоровье не жаловался? Неустанно трудился и трудился в кузнице. И вот тебе, совсем ослаб…
В Кочелай Судосев доехал вовремя. Встречу почему-то вел начальник райотдела милиции Давлетов. Около него сидел начальник Числава из Саранска, Сыропятов, который недавно корил Симагина. Нового ничего не сказали. Говорили, как нужно охранять озера и реки, пополнять рыбные запасы. В конце снова взял слово Давлетов. По его мнению, о Суре в районе переживали одни лишь милиционеры. Они, говорил, с нее не вылезают.
"Зачем оттуда выходить, - думал Числав, - жирные лещи сами плавают перед ними". Недавно тоже двоих милиционеров застал во время ловли бреднем. Сразу от него удрали. Поняли, чем это пахнет. С работы выгонят, в ноги Давлетову не упадешь - прощать он не любит.
Домой Числав собрался на последнем автобусе. Лодку оставил около дома Симагиных - кончился бензин. И у Толи не было. Помог бы, да нечем.
Доехав до Вармазейки, Числав слез не около почты, где останавливался автобус, а в конце села. Ему захотелось пройтись пешком. Прокаленный асфальт чувствовался даже через ботинки.
В домах горели огни, молодежь спешила в клуб. Числав давно там не был. Друзья все переженились, один Витя Пичинкин холост. Недавно Числав встретился с ним у колхозного правления - сразу его даже не узнал: отпустил бороду. Витя убежал с лесничества - надоело ему ругаться с директором лесокомбината. В фермеры, говорит, уйду. Думает вновь возродить родную Петровку. Мечта хорошая, да вот только как поднять свое хозяйство? Вон, у них Вармазейке сколько домов, и в тех вскоре некому будет жить. Молодежь уезжает в город, не веря в завтрашний день села. А вот он, Числав, сюда привез свою семью. В Ульяновске имел хорошую квартиру, работал на заводе, на хорошем месте, - и вот тебе, всё это оставил. Не зря Саша Полевкин, с кем служил в Афгане, написал ему из Самары: "Ты, Числав, каким был раньше - верящим в родословные корни, таким и до сих пор остался…"
Когда сильные корни - земля тебя крепко держит. Сколько молодых людей покинули родные места! И сейчас они как тоненькие веточки под ветром: ветер не дунет - на солнце глядят, дунет холодком - и они прижмутся. Мать-земля, вот кто кормит человека!
Думая об этом, Числав неожиданно остановился. Перед ним стоял утонувший в крапиве каменный дом. Окна его были забиты досками, они потемнели, пугали прохожих.
Лет двадцать тому назад здесь жил какой-то старик. Он и сейчас стоит перед глазами Числава: худенький, борода белая, будто первый снег. Старик ходил, опираясь на палку, люди боялись его. Боялись, или, возможно, тогда им так казалось, сельским ребятишкам?
Они боялись вот и этого тополя, который ухом поросенка опустил нижнюю ветку над оврагом и как будто так охранял домик от зимних и осенних стуж. Старик, конечно, ничем не пугал. Жил и жил один, плохих слов от него не слышали. Наоборот, всем при встрече снимал соломенную шляпу, кланялся. Эту шляпу носил он зимой и летом, шапку на его голове не видели. Старик жил не так, как все, и поэтому многие его не понимали. Электричество в дом не разрешил провести, днем горела у него керосиновая лампа, ночью сидел впотьмах.
По гостям старик не ходил, даже и к соседям. Приглашали его лишь тогда, когда он нужен был. Псалтырь читал, молился по душам живых и мертвых. Числав и раньше слышал, в молодости старик служил в вармазейской церкви. Однажды взял и написал "отцу всех народов" письмо. Так и так, говорит, начальство дыхнуть никому не дает. Мучает добрых людей, за скотину считает…
Через полгода взяли его куда-то. Видать, письмо его было толковым, ум его и в Москве нужен. Так в селе думали, потом уж узнали, что он в лагерях сидел.
Когда он умер, соседские старики зашли его собрать в последний путь, открыли дощатый длинный сундук, который был для него и ложем, кроме посмертной одежды, там он хранил медный крест, сброшенный с купола старой деревенской церкви.
Оказывается, бывший батюшка тайком, в полночь, вытащил крест с лопухов и принес домой. Хотя тогда теплый ветер перемен веял по всем селам, но многие все равно боялись, что это ненадолго. Почему же сейчас, когда никто никого не боится, люди и днем зашторивают окна занавесками?
Числав довольно долго стоял под окнами крайнего дома. Потом, успокоившись, торопливо зашагал домой. Жена и отец, видимо, давно вернулись с леса, ждали его. Стыдно от них, да куда деться? И здесь, на обочине, он увидел стоящих двух мужчин. Трофим Рузавин с Олегом Вармаськиным его ждали.
- Вы, друзья, на реку бы вышли, там никто не заметит, как встретили меня, - Числав не стал пятиться, хоть и видел: вышли драться, зачем же?