Пантюхин тяжело вздохнул, потер живот и спустился в моторный отсек. На стоянке в Диксоне он выпил ящик портвейна и с тех пор жаловался на желудок.
- Ниточкин, - приказал старпом. - Влезь на рубку, включи фару и понаправляй ее там куда следует…
- Есть, - сказал Ниточкин и вышел из рубки. Через минуту затарахтел мотор, потом вспыхнула фара и высветила нос катера. Нос уже превратился во что-то бесформенное и тупое от ледяных наростов. Сквозь луч фары стремительно и прямолинейно несся снег. Снежная каша ползла по стеклам. Старпом опустил свое окно и принял в лицо полную порцию снега с ветром.
- Ветер с берега, - вслух подумал старпом. - Смениться на обратный он не мог. Пойдем прямо на него…
Катер медленно двинулся в узкую щель света от фары.
Сквозь слезы в глазах старпом увидел серое привидение. Казалось, оно спускается с черного неба, парит над морем.
- Что это? - спросил доктор.
- Стамуха, - ответил старпом. - Большая льдина сидит на мели под берегом. Дальше идти нельзя, пожалуй… - И он перекинул рукоять машинного телеграфа на "стоп". И сразу в рубке появился Ниточкин. Он был весь залеплен снегом.
- Спустись в кубрик и камелек разожги, - сказал старпом.
- Дайте закурить, - прошлепал замерзшими губами Ниточкин.
Старпом прикурил папиросу и сунул ее второму штурману в рот.
- А они там в палатках сидят, и жрать им нечего, - сказал доктор.
- Им хорошо: с ними женщина, - сказал Ниточкин. - Мужчины вырабатывают добавочное тепло в таких случаях.
"Эта неизвестная женщина заставляет его вырабатывать добавочное тепло даже здесь, - подумал старпом. - Женщина болтается вместе с нами в этой рубке, потому что о ней все время помнят. Полгода баб не видели ребята, вот и бесятся. И ждут загадочного существа с длинными глазами и в свитере с оленями, а окажется старая грымза, потому что в Арктику ездят только те, кому на Большой земле мужчин не досталось…"
- Сейчас притулимся к стамухе, - сказал он. - Ломик надо будет в нее вбить и кончик завести. И будем ждать, пока снег не перестанет и видимость не улучшится.
- Нет, все-таки любопытно, что собирают среди ледников ученые ботаники? - спросил доктор.
- Кактусы, - сказал Ниточкин, лязгая зубами.
2
Через четверть часа они спустились в малюсенький кубричек катера. Моторист плеснул бензина на уголь в камельке и поджег его. Жесткое пламя забилось в простывшие стенки камелька, они сразу стали стонать.
В кубричке было два рундука. Четыре пары ног скрестились посередине. В самом низу оказались бахилы моториста, потом валенки доктора, унты старпома, сапоги Ниточкина.
- Куча мала, - сказал Ниточкин, рассматривая оплывающий на сапогах снег. Сапоги оказались несколько выше его головы, и потому снежная мокрота грозила штанам.
За бортом шебуршили льдинки. Катер чуть покачивался. Слышно было, как в рубке скрипит отключенный штурвал.
- Аллу бы Ларионову к нам на "Липецк" поварихой, - помечтал моторист. Он сидел в распахнутом ватнике, рубаха вылезла из-за пояса, виден был голый и грязный, в соляре, живот.
- Виктор Федорович, а помните, как мы в прошлом году с Новой Сибири контейнер с поварихой снимали? - спросил Ниточкин старпома. - Комедия. Сплошная комедия. Хорошее кино сделать бы можно.
- А чего повариха в контейнере делала? - спросил доктор.
- Спала вечным сном, - охотно объяснил Ниточкин. - Под ней двести килограммов льда и поверх двести. Общий вес с тарой - шестьсот килограмм. Померла она еще в середине зимы. От жадности; семь лет с зимовки в отпуск не уезжала - деньги копила. Ослаб, верно, организм, потом воспаление легких… А у нее заботливая сестра в Ярославле. И потребовала сестра доставить труп в семейный склеп. Уложили ее зимовщики в контейнер со льдом и ждали навигации. Пробились мы к острову только в конце сентября, и тут Виктор Федорович решил, что…
- Поговорим о другом, - сказал старпом.
Ему не хотелось вспоминать историю с поварихой, но теперь помимо воли он вспомнил прошлую осень, эти самые места, ветреные погоды, кислые лица зимовщиков, веселый лай их собак, громоздкий и тяжелый ящик, который так трудно было погрузить в местную лодку - дору; раздражение зимовщиков на умершую повариху, на то, что она портила им настроение целых полгода. Он вспомнил еще полярную сову в деревянной клетке на зимовке, янтарные круглые глаза совы, ее жесткий гнутый клюв и когти, рвущие мясо, и ослепительную белизну оперения. Неприятная птица. И зачем матросы притащили ее на судно?.. Из Арктики они пошли в прошлом году на Китай… Здесь старпом почему-то вспомнил, что порция курицы в Шанхае стоит пять юаней… А сова совсем задыхалась от жары, и матросы решили ее выпустить на свободу. Сова взлетела с палубы не сразу, сперва долго сидела неподвижно, уставив глазищи прямо на солнце, потом медленно пошла к борту, стукнулась в него грудью и только тогда размахнула свои крылья - добрый метр, если не больше… Интересно, нашла она дорогу домой? Далекий путь от тропического Китая до Арктики…
Старпом откинулся к борту и отдраил иллюминатор, высунулся. Шебуршание льда и снега. Скрипучие стоны замерзающего моря во тьме. Казалось, море скрипит зубами, из последних сил сопротивляясь наступающей зиме. Снег втыкался в воду, серая пелена колыхалась на слабой волне между прошлогодних еще льдин.
Старпом думал о том, что, если температура сейчас понизится на два-три градуса, катер влипнет в лед, как муха в липкую бумагу, а судно не сможет подойти обколоть катер из-за малых глубин.
Какое-то проклятое место эти Новосибирские острова. В прошлом году - история с поварихой… Только в прошлую осень теплее было, и лед еще не становился, дули зюйдовые ветры, резвая волна гуляла… Дору тащили на буксире за катером, и лопнул буксирный трос, и дора пропала во мраке, ее искали сутки и не нашли, и решили, что она утонула. Капитан дал радиограмму о том, что контейнер с трупом погиб. А когда снялись с якоря, случайно милях в тридцати обнаружили дору и в штормовую погоду ловили ее. Однако кто-то из Севморпути поторопился, и в Ярославле выдали родственникам пустой свинцовый гроб с запрещением вскрывать его. Гроб погребли по всем правилам. И когда они пришли в Тикси, оказалось, что нужно самим хоронить повариху. Потом это, конечно, всплыло, начался ужасный скандал, история чуть было не попала в газеты… И виноваты оказались, конечно, моряки. Они сутки болтались на катере в штормовом море, разыскивая дору, они обморозились, четыре раза катер терял ход и ложился под волну, и четыре раза они чуть было не отправились к моржам, но они же и оказались виноваты. А может, это и так? Ведь трос лопнул не сразу, видно было, что он лопнет, но они все думали, что авось он выдержит…
Старпом захлопнул иллюминатор и услышал голос Ниточкина.
- …Или вот скипидар, - говорил второй штурман. - Тоже определенным образом действует на начальство. У меня есть довольно яркий пример. Когда я был матросом и служил по первому году на подводной лодке, то намазал адмиралу зад скипидаром. Он меня об этом сам попросил, лично. А потом, как Джим Черная Пуля, от меня в сопки улепетывал. Хотите, расскажу?
- Валяй, - сказал старпом. - Все равно спать не придется.
- Дело в том, что я очень старательный был в молодости, - начал Ниточкин и сплюнул в консервную банку, заменявшую пепельницу.
- Я туда окурки кидаю, а ты плюешь! - возмутился моторист.
- И не имеет никакого значения, - хладнокровно сказал Ниточкин. - Слушайте про адмирала… Небольшого роста контр-адмирал, живчик этакий, вертелся по лодке как морской бычок, когда ему в жабру папиросу сунешь. Инспектировал. Робу он, конечно, поверх формы натянул, потому что на лодке чистых мест вовсе нету. Да, а в робе на штанах дырка была. Адмирал и под настилы лазал, и в аккумуляторные ямы, и в трубу торпедного аппарата собрался, но наш отец-командир Афонькин его отговорил: боялся, как бы крышка за ним сама не захлопнулась…
- Короче говоря, - продолжал Ниточкин, - когда высокое начальство вылезло на свет божий и стащило робу, то на шевиотовых брюках на самом адмиральском заду было обнаружено пятно свинцового сурика. Наш командир его первым заметил и доложил по всей форме: "Товарищ контр-адмирал, у вас сзади на брюках свинцовый сурик!" А контр-адмирал остряком оказался. И говорит: "Товарищ капитан третьего ранга, боевую тревогу по этому случаю можно не объявлять. Давайте попросту, по-солдатски, все это сделаем. Прикажите скипидарчику принести". Определенное количество подхалимажа во мне было уже тогда. "Матрос Ниточкин, - представляюсь по всей форме. - Разрешите, я сбегаю?!" Командир головой мотнул, и я ссыпался в центральный пост за скипидаром. Нашел боцмана. А надо сказать, наш боцман авиационный бензин без закуски с похмелья употреблял. Найди он в море соломинку, так и соляр бы вместо коктейля стал потягивать. Ну вот, выдал он мне пузырек и говорит: "Ты только, бога ради, поосторожнее, Ниточкин! Я, честно говоря, и сам не знаю, что это за жидкость". Но мое дело маленькое. Я наверх полез. Адмирал оперся руками о ствол орудия, выставил заднее место и острит опять, беззаботно еще острит, грубовато, попросту, по-солдатски: "Штопкин, говорит, или как там тебя - Тряпкин, - ты побыстрее! Меня в штабе флота ждут, а шофер у меня боится быстро ездить. Ты, говорит, Катушкин, не очень рассусоливай". Я свой носовой платок не пожалел, легонько намочил его и осторожно трогаю адмиральские ягодицы. Надо сказать, непривычное, странное какое-то ощущение я тогда испытывал: контр-адмирал все-таки, старший товарищ по оружию… - здесь второй штурман сделал длинную паузу. Он раскручивал папиросу. Отсыревший табак тянулся плохо.
- Вы должны учесть, - продолжал он, - что я тогда был молод, старателен и глуп, как все первогодки. Оскорбить адмирала или там больно ему сделать не входило в мои расчеты. Я хотел возможно быстрее стереть с него сурик, потому что с красным пятном на брюках являться в штаб флота неудобно. Но действовал я, очевидно, слишком осторожно. И адмирал говорит, не без юмора опять же: "Штопкин, не жалей казенного инвентаря и своей молодой мускулатуры". Тут я вылил всю эту вонючую жидкость на платок и втер ее с молодой силой в его старую задницу. И докладываю: "Все, товарищ контрадмирал! Больше ничего не видно!" И руки, как положено, по швам опустил. А он все еще юмора не теряет, хотя в лице уже несколько меняться стал. "Молодец, говорит, по-солдатски, говорит, тебе, Овечкин, спасибо". И начал интенсивно бледнеть. Потом прижал к одному месту руки и как прыгнет прямо с лодки на причал, а там метров пять, не меньше, было. И вдоль причала куда-то в сопки, как Джим Черная Пуля, выстрелился. А шофер на его "Волге" не растерялся, дал газ - и за ним! Но только фиг он его догнал, за это я ручаюсь, - почему-то мрачно закончил второй штурман.
Моторист долго чесал затылок, потом сказал:
- Почему не догнал? Догнал, наверное. Черт, сода кончилась…
Моторист не отличался сообразительностью.
- Повырастали всякие нигилисты, - пробормотал доктор. - Нет у вас ничего святого.
- Именно об этом я потом и думал, - сказал Ниточкин. - Время у меня было: двадцать суток на строгой губе отсидел. А формулировку уже не помню. Кажется, за "нарушение правил пользования горюче-смазочными материалами..."
- Петя, - ласково спросил доктор. - А ты каким путем на флот попал?
- Был у меня в отрочестве друг, - охотно объяснил Ниточкин. - Майор Иванов, морской летчик. Трепач страшный. Он, например, рассказывал, что лично сбросил на Маннергейма торпеду. Ужасно нравилось нам его треп слушать. Вот я однажды у него и спросил: где можно так научиться врать? Он объяснил, что это возможно только на флоте. А так как мужчина он был отменно хороший, чистой души был мужчина, то я ему поверил и попер в моряки. Вопросы еще есть?
- Нет, - сказал доктор.
- А вот если глупыша поймать и чернью вымазать, знаете, что будет? - спросил моторист. Ему явно хотелось тоже что-нибудь рассказать.
- Будет черный глупыш, - сказал Ниточкин.
- Конечно, черный, - согласился моторист. - Но только не в том дело… Вся стая на него сразу бросится и будет клевать, пока насмерть не заклюет, во!.. Мы, когда у Канина пикшу ловили, иногда глупышей так мазали… Скучно потому что: кино нет.
- Молодцы, трескоеды, - похвалил Ниточкин.
- Если глупыш сядет на палубу, то взлететь с нее сам не может, - сказал моторист. - А если штормить море начнет, глупыш на палубе укачается, станет больным совсем и несчастным. А с волны он в любую погоду взлетает, во!
Уголь в камельке тяжело вздыхал, поддаваясь огню. Лед все терся по бортам. Табачный дым плотно заполнил кубрик, и лампочка светила сквозь него тускло.
Старпому стали мерещиться глупыши над морем, их крики, быстрые нырки, блеск быстрых крыльев. Он успел понять, что засыпает, вытащил свои унты из-под сапог Ниточкина и поднялся в рубку.
- Чиф боится дурной сон увидеть, - отметил Ниточкин.
"А чего хорошего в дурных снах? - сонно подумал старпом. - И ничего в них хорошего нет. Вот если бы увидеть львов в полосе прибоя, как старик в какой-то книжке. Или видеть такие сны, как рассказывает жена, - красного попугая на белой березе или черного слона среди желтой пшеницы и голубых васильков… Только все они врут, потому что сны не бывают цветными…"
И здесь он увидел красные огни костров в кромешной тьме арктической осенней ночи. Искры летели от костров, завихряясь в красном дыму. Снег сник на секунду, устало затих ветер, и в эту минуту старпом увидел костры и успел прикинуть до них расстояние, и успел разобрать, что огни разложены створом и створ идет много левее катера, и успел добро подумать о людях из экспедиции, которые не поленились разложить два костра, чтобы показать самый безопасный курс подхода. Тут снег опять густо обрушился на море, и огни пропали среди вертящейся тьмы.
Старпом взял бинокль, подышал на линзы, протер их вывернутым карманом полушубка и попробовал заглянуть во тьму, но ничего не увидел. Однако беспокойство теперь пропало в нем. Следовало еще немного подождать. Только и всего. Метель кончалась. Старпом спустился в кубрик.
Моторист Пантюхин в очередной раз попытался начать что-то рассказывать, но Ниточкин провел по заголившемуся животу моториста мундштуком папиросы. Пантюхин взвизгнул, как малое дитя, и зашелся в хохоте. Он так содрогался, дергался и корчился на рундуке, что катер начал заметно покачиваться.
- Кого я понять не могу, так это полярников, - сказал доктор, когда моторист в изнеможении затих. - Год за годом сидеть на одном месте и шарики в небо запускать… Платят им, конечно, порядочно, но только они и без больших денег сидеть будут.
- Зимовщики на полярных станциях, - это вам, док, не детишки в зоопарке, - заметил второй штурман. - Зимовщики не станут совать палку в клетку с полярной совой и не швырнут эскимо в белого медвежонка. Нет, они так не поступят, потому что любят всяких животных. И даже мух. Вы знаете, что здесь ни одно порядочное насекомое жить не может, и вот когда мы стояли у острова Жохова, то произошло следующее… Да, пейзаж там обычный: ледники, скалы, полумрак, как будто тебя в холодильник заперли и свет выключили. Стоим, бездельничаем, ледокола ждем, чтобы обратно выбираться. И вдруг на пустынном берегу вездеход появляется, останавливается возле самого припая, выползает полярник и открывает пальбу из винтореза в нашем направлении, то есть просит обратить на него внимание. Часа через полтора мы действительно обращаем на него внимание, спускаем тузик, и я гребу к берегу. Полярник меня на припай за руку, как пушинку, поднял - дядя чуть больше нашего Пантюхи, но грустный, и щека платком подвязана. Бородатый, конечно.
- Здорово, родимый, - говорю я. - В чем дело?
- Я муху… убил! - тончайшим голосом мяукает он и весь вздрагивает от ужасных воспоминаний. - Насмерть! Совсем убил!
Я спрашиваю:
- Ты давно спятил?
- Я убил муху, и мне теперь ребята объявили бойкот! - шепчет он.
- Все равно, спирта у нас нет, - на всякий случай говорю я.
Он еще больше вздрагивать начал.
- Незабудкой мы ее звали, честное слово! - говорит и хватает меня своими цепкими лапами за хилые плечи. - В радиорубке жила. Целый год! Мы ее так любили! Настоящая муха! Летала! Радист ее пальцем по шерсти гладил, она только ему разрешала, а нам - нет… - и как до этого места дошел, так заплакал настоящими слезами. - И вот бойкот объявили!
- Мухе бойкот? - спрашиваю я, потому что совсем запутался. - За что вы ее, бедное насекомое?
- Нет! Мне, мне бойкот! - орет он громовым голосом и встряхивает меня, как веник в парилке. - Пришел вчера на вахту, а Незабудка в кресле сидела, я и не заметил, поверх нее сел!
- Все равно, спирта у нас нет, - опять, на всякий случай, говорю я, и на этот раз попадаю в самую точку, потому что он сквозь слезы бормочет:
- Нам не пить, нам Незабудку заспиртовать! Чтобы она с нами навсегда осталась! Честное слово, все правда: сел я на нее! Ребята выгнали, говорят: "Поезжай к морякам и без спирта не возвращайся!" Переживают очень… Завхоз, видишь, мне по скуле ломом съездил!..
- Послушать тебя, Ниточкин, так в Арктике люди только и делают, что о спирте мечтают, - брюзгливо сказал доктор. - Ветер еще у тебя под лысиной гуляет.
Ниточкин снял шапку, почесал свои густые, кудрявые и симпатичные волосы и решил обидеться.
- Где лысина, клистир несчастный? - спросил он.
- Хватит, - сказал старпом. Он знал, что к концу арктической навигации у моряков сдают нервы, и тогда без ссор обойтись трудно. - Давайте сниматься - метель тухнет, и огни я уже видел. Левее створ ведет мили на полторы.
Все стали растирать затекшие ноги и кряхтеть.
Потом моторист спросил:
- А выпить ты ему дал?
- Вот пристал, - сказал второй штурман. - Не дал я ему спирта. Я ему сказал, что у нашей буфетчицы мух полным-полно и он может любую выбрать…
3
Когда до береговых скал оставалось метра три, катер коснулся грунта и остановился, а льдины, раздвинутые им, еще шевелились и шебуршали, устраиваясь поудобнее. Огни костров скрылись за береговым откосом, и только красные отблески плясали на верхушках сугробов. Узкий луч фары высветил черные треугольники палаток и неподвижные фигуры людей, стоящих возле самого уреза воды. Люди закрывали глаза руками, привыкая к свету. Их было пятеро.
"Не очень они верили в то, что мы дойдем, - подумал старпом. - И палатки стоят, и радиомачту не срубили. Одни грузы к воде подтащили".
Мотор катера чихнул в последний раз и затих. Редкие снежинки мелькали в луче фары. Затерянностью и одиночеством пахнуло с берега.
- Здравствуйте, товарищи, - сказал старпом.
- Здравствуйте, - ответил одинокий голос.
- Придется через воду грузиться, - сказал моторист и пошел в нос катера, на ходу подтягивая к бедрам бахилы.
- Не могли удобнее места найти? - спросил доктор ворчливо.
- Здесь везде мелко, - ответил женский голос, и люди на берегу зашевелились.
- Чего вы ждете, товарищи вегетарианцы? - спросил Ниточкин. - Начинайте погрузку.
Люди на берегу послушно, разом, повернулись и пошли к груде вещей под скалами.
- И чтобы никто из них ног не промочил, - сказал старпом. - Ясно?
- Интересно, как она все-таки выглядит? - без особого энтузиазма спросил Ниточкин. - Самая левая, да?