Он выхватывает самородок из рук Смехова и широкими шагами идет к землесосу. Его узкое, сосредоточенное до угрюмости лицо смягчается. Костерину кажется, что подвернулся удобный предлог, чтобы уйти от товарищей, унести с собой находку, первым показаться Торбину. Если, конечно, Торбин приедет. Если не приедет - что ж, пешком унесет золото в приисковое управление. Так поступать не положено по инструкции: самородок-то крупный. Могут и взгреть за такое нарушение... Ну ничего, победителя не судят.
Из березняка на полном ходу выскакивает директорский газик, и Костерин опрометью бежит ему навстречу, прижимая к груди самородок. Те, что стоят у мониторов, видят, как Костерин передает золото Торбину, как подходит длинноногий шофер Бронислав, как они по очереди осматривают самородок. Потом лезут в газик, и машина, подбуксовывая и елозя на мокрой дороге, поворачивает к Пудовому.
- Эй! Алло! - высунувшись, кричит Костерин. - Я поехал! Раиса, подмени меня на мониторе!
Гидравлисты молча смотрят вслед машине, пока она не исчезает в березняке. Листва на березах еще густа, тут и там пламенеют огненно-светлые пряди.
Потом все становятся на рабочие места. Две тугих водяных струи вырываются из сопла мониторов, по-лебединому выгибаются широкой дугой и с глухим шумом бьют в песчаную стену забоя...
4
Костерин стоит перед решеткой у кассы и стучит в закрытое оконце. Стучит робко и нерешительно: он не уверен, что удастся получить деньги, хотя оформление документов прошло без сучка и задоринки. Документы выписаны на имя "Б. Костерина", что можно понять двояко: и как "бригада Костерина", и как "Борис Костерин". Скорей, скорей надо получать!
И Костерин опять стучит в окно, уже погромче. Только бы получить, а уж там едва ли кто решится отобрать. Пусть попробуют доказать, что самородок подобрал не он, а эта дуреха Раиса Окунева! Краюшкин видел, правда... Черт с ним! Кто ему поверит? И Раиске не поверят. Другое дело - слово бригадира. Кому же верить, как не руководителю бригады?
Что он там, заснул, старый хрыч? Костерин стучит громко и властно - он поверил в свою неуязвимость. Теперь он убежден, что наградные будут принадлежать ему и никому больше. На кой черт дурехе такую кучу денег? Истратит на разные глупости. А у Костерина одним ударом будут решены все жизненные вопросы. Точнее сказать, один вопрос - покупка "Волги". Добавить наградные к тому, что есть, загнать мотоцикл - он все равно что-то барахлит последнее время, - и наберется полная сумма, хоть сейчас поезжай в магазин. Да это же заветная мечта сбывается, Костерин! Только не зевай!
Костерин стучит в окно кассы изо всей силы, кулаком. Из соседней комнаты, где размещен приисковый коммутатор, выглядывает телефонистка Люся. Светлые кудри прижаты наушниками, у пояса болтаются штепсели. Люся объявляет Костерину, что кассира на месте нет, и пытается расспросить о находке. Как они собираются премию делить? Что будут покупать на такую кучу денег?
Костерину не до кудрявой. Пропади она пропадом за такую новость! И надо же - в такую минуту уехать сдавать металл! Что делать? Черт! Что делать? Не слушая Люсиных вопросов, Костерин сквозь зубы цедит:
- Не знаешь, когда приедет?
Оказалось, что кассир приедет только завтра.
Стукнув напоследок кулаком по кассовой решетке, Костерин уходит, оставив за собой недоумевающую и разобиженную Люсю: не ответил ни на один вопрос, даже не посмотрел. Задавака!
А Костерин быстренько шагает к себе домой - на гидравлику возвращаться сегодня он не намерен, незачем. Неприязненно косится на встречных - только бы не останавливали, не заговаривали! Чем меньше будет разговоров, тем лучше.
Но разве можно в мелком приисковом поселке скрыть такое событие? К вечеру о нем говорили всюду, а секретарь партбюро Азначеев даже специально заходит к соседу по квартире мониторщику Краюшкину, чтобы поздравить с удачей.
- Отличились вы сегодня, прямо молодцы! - радуясь, хвалит бригаду Азначеев. - Бригадир-то ваш, Костерин, а? Такую штуку поднял!
Краюшкин сидит за ужином, слушает хвалебные речи Азначеева и ничего понять не может.
- Штуку? Штуку Раиса подняла. При чем тут Костерин?
- Что? Постой, постой, как же так? При мне Торбин все документы на Костерина подписывал...
Они идут к Смехову - его квартира этажом выше, - потом идут на квартиру к Торбину и уже вчетвером шагают в приисковую контору. Дежурного вахтера послали за Костериным. Бригадир является бледный-бледный, но признаться ни в чем не хочет. Самородок поднял он, Раиса тут ни при чем. Вот и Краюшкин видел, как было дело. Ах, не видел? Ах, видел, но наоборот? Понятно, успели, сговорились... Но этот номер вам, друзья, не пройдет...
- Вот что, Борис, - сухо приказывает Торбин. - Документы на стол!
- С какой радости? Не отдам!
- Отдашь. Пока не разберемся - никакой выплаты тебе не будет. Понятно? Аннулирую!
Костерин долго, молча смотрит на директора. Не успел получить деньги, не успел! Эх! Вот не везет! У него вздрагивают руки, когда он выкладывает на стол документы. Тихо в кабинете, только четыре пары глаз внимательно следят за трясущимися руками.
- Но имейте в виду - я так не оставлю! Я буду жаловаться!
Он громко хлопает дверью, так что по всему пустому зданию разносится гул.
Дежурный вахтер вздрагивает, невольно встает и удивленно смотрит вдоль коридора в сторону директорского кабинета. Там слегка покачивается лампочка. Что произошло, отчего Борька Костерин выскочил, как ошпаренный? Вахтер осторожно идет вдоль коридора и как бы мимоходом, но внимательно осматривает сургучную печать на дверях кассы.
Потом идет дальше. Дверь в директорский кабинет полуоткрыта, и вахтеру видны Краюшкин и Смехов. Гидравлисты сидят на диване и смущенно оглаживают обтянутые дермантином диванные валики. Видно, они не ожидали того, что вытворил сейчас Костерин.
Азначеев, поставив ногу на стул, отвернулся и всматривается в темное окно. Торбин вахтеру не виден, он за столом на другой стороне комнаты, но слышен его голос:
- Вот так бригадира мы с тобой отыскали, секретарь! Что ты на это скажешь?
- Ошиблись, директор, - в тон ему отвечает Азначеев, не оглядываясь. - И, кажись, здорово ошиблись. Он нам еще покажет кузькину мать...
Вахтер неслышно прикрывает дверь и уходит на свой пост - туда, где возле входа в кассу стоит тумбочка и стул.
5
Раиса Матвеевна сидит в кабинете Торбина на том же месте, где вчера сидел Краюшкин, и, отвернувшись к спинке дивана, закрывает лицо ладонями. Торбин со стаканом воды в руке заходит то с одной стороны, то с другой и неуклюже пытается успокоить женщину:
- Будет тебе, Матвеевна, брось! Мало ли чего в жизни не бывает, вот и будем по всякому поводу расстраиваться.
Он видит, как между пальцами появляются крупные слезы, катятся по кисти и запястью, исчезают в рукавах.
- Стыд-то какой, Петр Алексеевич! - прерывисто говорит она, не открывая лица. - Всю жизнь прожила честно, а тут... Сыновьям-то как в глаза глядеть? Мамка, скажут, на чужое обзарилась... А людские попреки как слушать? Вот так, скажут, бригада. А еще борются за звание коммунистической! Как допустили такое?.. Нет уж, Петр Алексеевич, никаких наградных мне не надо.
Она закрывает лицо, кончиками пальцев выжимает слезинки с ресниц и смотрит на Торбина серыми, чистыми глазами обиженного большого ребенка.
- Неправильно! Глупости! - почти кричит, сердится Торбин.
- Бог с ними, с деньгами... - устало говорит Раиса Матвеевна. - В бригаде у нас неладно стало, Петр Алексеич. За тем и пришла - поговорить с вами надо...
В бригаде неладно. Костерин ожесточился, никого не желает слушать. Он то и дело отлучается для разных своих поездок. И всем объявляет, что дойдет до самого высокого начальства, а награда за самородок будет его.
- Вчера в обком партии написал, - злорадно объявляет он. И такие объявления повторяются каждый день - вечерами придумывает, кому бы написать, а ночами пишет, пишет...
- Совсем осатанел человек, - качает круглой головой Краюшкин. Он говорит это не первый раз и долго молча следит за торопливо шагающим к березняку Костериным. Костерин собрался к районному прокурору. Раисе Матвеевне приказано подменить его на мониторе до конца смены.
- Шельма! - односложно определяет Смехов и покусывает ногти.
- Осатанел парень! - повторяет Краюшкин и оглядывает оставшихся на гидравлике рабочих, которым предстоит перелопатить полную норму песков. - Что, гидравлисты, может, поставим вопрос? Куда это годится - четвертую смену прогуливает! Бригадир!
- Обождем малость, - несмело предлагает Раиса Матвеевна. - Может, опомнится. Молодой ведь...
Она встает на место Костерина, и тугая звонкая струя с шипением и хрустом обрушивается на стену забоя...
К концу недели на прииск жалуют гости. Первым прибывает на потрепанном газике представитель прокуратуры Борзяков - пожилой, строгого вида мужчина в зеркальных очках. Он с ходу скандалит с Торбиным: требует отдельный кабинет для ведения следствия, а в приисковом управлении, как на грех, ни одной свободной комнаты - съехались поисковщики-геологи и работают чуть ли не в два этажа.
Скромненько, на рейсовом автобусе, приезжает инструктор райкома партии Жарков - невысокий человек с тронутым рябинами острым лицом. Никого не беспокоя, устроившись в приисковой заезжей квартире, он направляется к своим знакомцам на бегунную фабрику и в механические мастерские. Они-то и посвящают Жаркова в подробности приисковой жизни.
Облпрофсоветовский шофер на сверкающем лимузине привозит молодую девушку, Аллу Онучину, великую хохотунью. Ее красивые зубы так и сверкают - то в кабинете у Торбина, то на бегунной фабрике, где работает механиком председатель приискового комитета, но больше всего, конечно, в клубе. Среди участников художественной самодеятельности юная представительница облпрофсовета чувствует себя как рыба в воде. Завклубом ходит хмурый - так много недостатков, идейных и художественных, нашла прекраснозубая в работе клубных кружков.
Представители сновали по приисковому управлению, требовали справок и объяснительных записок, требовали сопровождающих для посещения участков, машин для поездок, комнат в заезжей квартире, диэтических блюд в столовой.
На второй день Торбин пригласил к себе представителя райкома Жаркова. Сказал ему:
- Худо получается, Степан! - Они часто встречались на бюро райкома и обращались друг с другом запросто. - Не нравится мне кутерьма на прииске.
- И мне не нравится, - согласился Жарков.
- Пора это дело кончать, пока не дезорганизовали всю работу. Мешают... - сердито заключил Торбин.
- Нечего людей винить - не по своей воле сюда съехались, - так же сердито ответил Жарков. - Сами виноваты: такого кадра воспитали.
- Под идейным руководством райкома партии и его инструктора Степана Жаркова, - отшутился директор. - Однако ближе к делу: что будем делать?
Решили собрать всех представителей вместе и обсудить положение. Дежурный вахтер бежит по темным приисковым улицам к заезжей квартире - звать жильцов в контору на совещание.
6
- Извините, товарищи, что потревожил вас в неурочное время, - начинает Жарков, заняв председательское место за директорским столом. - Но заживаться нам здесь не следует. Вот и приисковое начальство ворчит: съехалась полдюжина людей, мешают... Надо кончать.
Перед столом стоят два глубоких, как колыбели, кресла. В одном, ссутулившись и подперев ладонью щеку, сидит задумавшийся Торбин. В другом разметал руки Борзяков. Он снял очки, поигрывает ими и щурится на всех круглыми, как у кота, глазами. Остальные представители и Азначеев сидят на стульях вдоль стенки.
- Позвольте - я выскажу несколько замечаний. Правда, расследование пришлось вести в весьма трудных условиях, - значительно начинает Борзяков и смотрит на Торбина.
- Нет у меня свободных комнат. Ну нет, - понимаете? - даже привстает Торбин.
- Не раздражайтесь, товарищ директор! - морщась, привычным успокаивающим жестом поднимает ладошку Борзяков. - Я вас понял! Так я продолжаю: с точки зрения юридической, дело Костерина мне представляется довольно бездоказательным как с той, так и с другой стороны. Существует единственный свидетель, который видел, как Окунева подняла самородок, - мониторщик Краюшкин. Однако мы не можем безусловно доверять его показаниям. Возможно наличие сговора между Окуневой и Краюшкиным, как утверждает Костерин.
- Что вы предлагаете? - нетерпеливо перебивает Торбин. - Учтите, что нам важно не только правильно наградные выдать. Нам важно еще и клеветника раскрыть.
Борзяков не удостаивает его ответом.
- Но никогда не следует терять надежды, что могут появиться бесспорные и абсолютно точные доказательства того или иного положения, кажущегося спорным в настоящий момент...
- Какое мнение у представителя облпрофсовета? - прерывает его Жарков, которому тоже не нравятся эти разглагольствования.
Алла Онучина тотчас озаряется широкой улыбкой, хотя никакого повода для веселья не имеется Звонкой скороговоркой и с уверенностью знающей себе цену хорошенькой женщины она выпаливает:
- Конечно, товарищ из прокуратуры - юридический работник и рассуждает как юрист. Не спорю, может быть, он кое в чем и прав, не спорю. Но давайте смотреть на дело просто, по-человечески. Внутренне я убеждена- да и вы тоже, я уверена, - в том, что самородок подняла женщина, а не этот, как его... Костерин, что ли...
- Почему вы так уверены?
- Потому что женщины вообще честнее мужчин. Они не способны на аферы...
Борзяков снисходительно улыбается:
- Следовательская практика показывает иное...
- Конкретнее, конкретнее, товарищи! - торопит Жарков. - Что вы предлагаете конкретно?
Алла Онучина, потупившись, молчит. Борзяков недоволен, что его прервали, и бормочет:
- Поспешность, я слыхал, нужна при ловле блох.
- Что?
- Ничего. Прокурорский надзор предложить что-либо конкретное пока не может.
- А я предлагаю, - звонко провозглашает Онучина. - Предлагаю передать вознаграждение за самородок Окуневой. Она, во всяком случае, заслужила. Три сына. И всякое такое.
- Вы толкаете нас на ложный шаг, - любезно улыбается Борзяков.
- Помочь женщине - ложный шаг? Ну, знаете! - Алла перестает улыбаться, и мгновенно ее лицо становится злым.
Неожиданно встает, выпрямляется во весь свой высокий рост секретарь партбюро Азначеев:
- У меня другое предложение, Степан Петрович. Ни тому, ни другому вознаграждение не давать.
- Как так? - вскидывается Торбин.
- Оснований не вижу. Самородок подняли в забое, на рабочем месте, в рабочее время. За что вознаграждение? Они же на работе были.
- Нет! - Торбин поднимает голову и несколько секунд молчит, обдумывая предложение Азначеева. - Нет! - повторяет он решительно. - Что это будет? Мы снимаем материальную заинтересованность. Нет! Раз государство положило выдавать вознаграждение за находку самородка - пусть получают.
- Может быть, мы все-таки пойдем на компромисс? - неуверенно произносит Борзяков. Он отлично понимает, что выдача наградных Окуневой не успокоит Костерина. Костерин будет писать и писать, а прокуратура - разбирайся! - Коли имеются два претендента на вознаграждение... и доказать абсолютно точно, кто из них поднял самородок, невозможно...
- Поделить? Нет, нет! Дудки! - раздаются голоса сразу, без промедления.
- Я боюсь, - настаивает Борзяков, - я боюсь, товарищи, что таким решением мы не исчерпаем конфликт. Боюсь, конечным результатом будет обратное явление, то есть...
- Боюсь, боюсь... - Торбин в упор рассматривает Борзякова, так что тот невольно из полулежачего принимает вертикальное положение. Они сидят близко друг от друга, их колени чуть ли не соприкасаются. - Хотел бы я знать, чего вы не боитесь...
Очки Борзякова светятся двумя свинцовыми овалами, глаз не видно. Он не успевает ничего ответить - Жарков стучит карандашом о графин:
- Удивительное дело, товарищи, все забыли самое важное обстоятельство. В каком коллективе произошло событие, товарищи? В коллективе, борющемся за звание коммунистического. Вовсе не мы должны решать, кому отдать вознаграждение. Что и кому должны выдавать, пусть сами гидравлисты решают. Они борются за звание коммунистического коллектива - вот пусть и покажут свою коммунистическую зрелость. Так сказать, на конкретном примере. Завтра соберем коллектив, скажем ему - так и так...
- Правильно! - одобряет Борзяков. - Очень удачная мысль! - Он говорит искренне: ведь если решит дело коллектив гидравлики - Костерину-то крыть будет нечем.
- Не знаю, не знаю, товарищи! - тараторит Онучина. - А вдруг коллектив решит отдать вознаграждение Костерину. Вопреки нашему общему мнению, почти общему мнению. Будет совершена несправедливость. Вопиющая несправедливость!
- Не беспокойтесь! - насмешливо говорит ей Торбин и встает. - Ничего не выйдет у Костерина. Костерин - пакостник, а народ пакостников не любит. Ох, не любит!
7
Осень. Капризна, своеобычна она на Урале. Кажется, вот-вот грянет зима: похолодало, пролетают снежинки, в тени, в прогалинках скапливаются снежные полосы. Вершины гор кутаются в низкие тучи. Вдоль хребтов с севера на юг тянет и тянет пронизывающий ветер- такой ядовитый, что добирается до мозга костей.
И вдруг - суток не прошло - все переменилось: ветер повернул обратно, его теплые струи теперь уже несутся с юга и овевают хмурые, почерневшие, приготовившиеся к зимовью лесистые кряжи. Иногда побрызжет даже дождик - теплый, парной, подчас с радугой. Клочья туч сломя голову уносятся на север и, скопившись там, синей стаей выглядывают из-за вершин, словно высматривая, когда снова будет можно вернуться в теплынь Южного Зауралья. Солнце сверкает почти по-летнему ярко, но греет уже не так сильно, и от этого на земле не жарко и не холодно, в самый раз.
И тогда люди расстегивают пуговицы на зимних полушубках и ватных телогрейках. На шапках завязывают тесемки поднятых наушников. И подставляют, щурясь, подобрев, лица и груди навстречу солнцу, впитывая его нежаркие лучи.
Такая расчудесная погода установилась в тот день, когда должно было состояться собрание гидравлистов. Торбин по этому случаю распорядился провести его на поляне рядом с гидравликой, чтобы участвовать в нем могли все смены, в том числе и дежурная.
Коллектив гидравлики - шестнадцать человек. По четыре человека в смене. Три основные смены, одна подменная на два агрегата, подменяет основные смены в выходные дни. Телефонисткам, вахтерам и посыльной немало пришлось потрудиться, чтобы выполнить приказ Торбина - оповестить о собрании тех, кто находился на отдыхе. К четырем часам, стыку двух смен, гидравлисты стали собираться на поляну, покрытую успевшей оттаять травой.
Они мирно беседовали о том, о сем, наблюдая, как из древнего торбинского газика высаживаются гости - представители областных и районных организаций. Последним вылез Торбин и повел гостей на борт забоя - любоваться работой гидравлистов.