Махин, казалось, не помнил, какие события связывают Юрия с прииском "Солнце Урала", с драгой-самоделкой. А Юрию сразу припомнилось то, что произошло там двадцать лет назад... Он не видел директора все эти двадцать лет. Как все худощавые люди, Махин изменился мало. Постарел, конечно, это так. Морщины избороздили лицо, седина тронула волосы, медленней и степенней стали движения. Но в остальном он остался все таким же простым и рассудительным человеком, как и раньше, каким запомнился.
- Однако ж, и вымахал ты, Юрий! - Махин вышел из-за стола. - Когда мы с тобой виделись в последний раз?
- В тридцать девятом. Перед самой войной.
- Да, да, вспомнил! На прииске "Солнце Урала"... Только что пустили драгу... Был ты мальчишкой, а теперь... Время-то как бежит! В каком чине демобилизовался?
- Старший лейтенант.
- В армии задержка получилась?
- Да так сложились обстоятельства.
Они поговорили еще о том, о сем. Потом Махин проводил Юрия до дверей кабинета:
- Что ж, Юрий Владимирович, берись за драгу. Поработать придется крепко - машина уже состарилась. Берись, берись! Желаю успеха!
Отдел кадров не задержал оформление.
В полдень Юрий спрыгнул с попутной машины, проезжавшей дражный поселок Солнце Урала. Отыскал заезжую квартиру, оставил чемодан, вещмешок и отправился отыскивать драгу-самоделку.
Судно не стояло на месте эти двадцать лет. Пришлось порядочно пошагать, прежде чем увидел за грядами отвалов мачту с выцветшим и основательно потрепанным вымпелом. Теперь сухопутный комбайн золотодобычи неподвижно замер на зеркальной глади небольшого пруда.
Драга не работала. И не работала уже давно: остановившиеся на полпути массивные чугунные черпаки обсохли, на них проступили яркие пятна ржавчины, а вода под черпачной рамой стала совсем прозрачной, рабочая муть успела осесть на дно. Людей нигде не было видно, хотя из глубины, доносились звонкие удары молотка о металл, а к железному борту была причалена лодка-плоскодонка с веслами в уключинах.
- Эй, на драге! - что есть мочи крикнул Юрий.
Никто его не услышал. Звонкие удары молотка не прекращались. Он покричал еще, уже не надеясь кого-нибудь вызвать, и отошел к росшему неподалеку мелкому березняку. Там можно было хоть по плечи укрыться в короткой полуденной тени от палящих лучей солнца. Голова прямо-таки гудела от того множества впечатлений, которые навалились на него за последние дни, после того, как приехал из армии. А тут еще эта жара - с ума сойти можно!
Юрий снял фуражку с черным околышем и положил на жухлую, опаленную зноем траву - пускай обсохнет от пота. Звездочку и погоны он спорол давно, а вот с армейским обмундированием, надо полагать, еще долго не расстанется. Гражданского у него пока ничего нет. Отцовское несуразно сидит на нем: короткое и чересчур просторное. Никогда бы не подумал, что отец, когда-то казавшийся таким могучим и статным, всего-навсего коротконогий толстячок. Или он стал таким за эти годы? Вчера примеряли отцовский костюм, и висел он балахон балахоном: брюки чуть не до колен, а в пиджак можно запихнуть еще одного такого же, как Юрий.
Рядом с фуражкой Юрий постлал старенькую плащ-палатку и улегся. Надо дождаться, когда выберется на палубу дражная команда. Не вечно же они будут сидеть в трюме! Ну и жара! Эти чертовы кусты почти не дают тени. Уж не гроза ли собирается? Нет, небо совершенно чистое.
Такая же жара стояла в тот день, когда он первый раз увидел эти места. Увидел... Откуда же он их увидел? Да, вот с той самой лысой макушки, которая и сейчас видна над долиной. Правда, тогда она была ближе - за двадцать лет драга порядочно отошла от горы, но все еще хорошо видна. Да, день был такой же, как сейчас: солнечный, сухой, жаркий... И они, как шальные, сломя голову мчались с горы. Дед пригнулся, точно старался, чтобы его не увидели раньше времени. А он, Юрка, летел открыто, пыля полушубком по высохшей рыжей траве. И нечего греха таить - выронил на горячую землю не один десяток прекрупных слезинок. Творилось тогда вокруг него что-то не совсем понятное. Он не знал, чем закончится такое паническое бегство, ну и дал реву, хотя и был, помнится, мальчишкой не робкого десятка.
А все дед, все он, почтеннейший Роман Егорыч!
2
Причуда старика Корсакова была известна не только семье - о ней поговаривал весь прииск Пудовый. Когда Юрке было восемь лет, он попытался даже проникнуть в дедову тайну. Предприятие это было неудачным. Долгое время Юрка, вспоминая о нем, морщился и недовольно сопел.
Все началось с того, что он услышал разговор отца с дедом.
Они вдвоем сидели на лавочке за воротами. Юрка неподалеку ремонтировал самокат.
- Чудишь ты все, батя! - сказал отец. - И чего только ты каждое лето в горы уходишь?
Юрка увидел, как жует тонкие и сухие губы дед, как ехидно посматривает он на отца.
- Почему бы мне и не ходить, Володюша?
"Володюша", ха! Потеха! Отец - главный механик над всеми приисками, его тысячи людей слушаются, как скажет, так и делают, а дед "Володюшей" зовет. Он, Юрка, не стерпел бы такого!
- Пойми, Володюша: родимый Урал мне поглядеть охота - это тебе раз. Кто его знает, сколько еще проскриплю, вот и дайте мне вдосталь полюбоваться нашей красотой. А кроме всего - это мне отдых после зимнего ненастья. Зимой куда пойдешь? Летом, пожалуйста, на все четыре стороны топай. Вы там в разные санатории ездите, а я к такому не приученный. Мне дикий лес подавай, крутогорье выложи - вот тогда я отдохну, сил для зимушки наберусь.
- Так-то оно так, батя. Да ведь старый ты. Вдруг в лесу что-нибудь случится? Сердчишко подведет? - озабоченно проговорил отец. - Мне же говорить станут: зачем отпустил старого? Верно?
- В лесу ли, на печи ли - не все ли равно, где случится? Чему быть, того не миновать. А на людской разговор ты наплюй, Володюша. Вот так-то!
Они завели разговор о другом. А Юрка решил, что без него тут не обойдется. Непременно надо узнать, какие могут быть у деда дела в горах. И начал следить за стариком. Однажды утром услышал, как прозвонил свою мелодию дедов сундук. Это значило, что дед достает полушубок и прочую припасенную с зимы походную снасть. Загремела крышка у чайника. Легкие шаги раздались в сенях, звякнуло кольцо на выходной калитке. В окно Юрка увидел: дед уходит. На спине поматывается мешок из промасленного брезента. За лямки просунут плотно скатанный полушубок. Дед уходил, уходил в свой дальний поход, в горное Темное царство...
Юрка заметался по кухне, спешно собирая и свое походное снаряжение. Он догнал деда на выходе из поселка. Миновав мост через Соболку, Роман Егорыч поднимался в гору по дороге, широкими петлями ведущей к перевалу.
- Деда! - окликнул Юрка. - Обожди! Я с тобой пойду.
Прыгали доски настила. Сквозь щели виднелась пенистая вода стремительной Соболки. Юрка казался себе образцом мужества и решимости. Он ни на минуту не сомневался, что дед будет приветствовать его, что называется, и руками, и ногами...
Роман Егорыч остановился. Дрогнув, он медленно, очень медленно повернулся назад и посмотрел на внука. Он молчал и только смотрел. Смотрел так долго, что Юрке стало не по себе: чего уставился?
- Я думал, деда, что ты еще вчера пойдешь, - развязно начал он. - Слыхал, как ты укладывался, как же! А ты не пошел. А сегодня я пошел с тобой...
Дед молчал и смотрел. Лицо его потемнело, построжело, глаза стали такими узкими и острыми, что Юрку взяла оторопь. Чего он так обозлился? Как бы по шее не надавал...
- Ты, может, думаешь... Мне твоей тайности не надо, нисколько даже... На кой она мне? - бормотал Юрка в смятении. Все вдруг стало непонятно и даже страшно.
- Вот что, внучек ты мой дорогой... - с трудом проговорил, наконец, дед. - Никуда ты со мной не пойдешь. Ступай-ка себе домой!
Лицо деда стало обыкновенным, привычным, что не мало обрадовало Юрку.
- Почему, деда? - осведомился он.
- Потому... Несподручно тебе. Силенок мало.
- Сподручно, деда, сподручно. Вот увидишь!
- Уши тебе, неслуху, надрать, что ли? - поразмыслив, предложил Роман Егорыч.
- Но, но! Так я тебе и дался! - попятился Юрка назад.
Но Роман Егорыч не стал догонять Юрку, к чему тот был готов, а отошел за обочину и молча присел на придорожный пенек. Дальнейшие переговоры вели на почтительном расстоянии друг от друга.
- Юрка, добром прошу - отстань. Можешь ты деда уважить?
- Не проси - не отстану, - упорствовал воспрянувший духом внук.
- За мной пойдешь?
- Пойду.
- Вот напасть-то! - вздохнул дед. - Что теперь делать?
- И думать нечего. Бери с собой - и весь разговор.
- И то. Тебя разве уговоришь? Каменный.
- Каменный, - радостно согласился Юрка. - Сам знаешь, меня мама уговорить не может. А ты захотел...
И вот, когда дело совсем налаживалось, дед неожиданно решил:
- Никуда я не пойду сегодня. Так-то вот, внучек.
- А я тебя и завтра укараулю, - пригрозил Юрка. - Мне это нипочем.
- Где тебе! Проспишь, я так полагаю, - равнодушно сказал дед, поднялся с пенька и, погрохатывая чайником, пошел обратно на прииск.
Юрка постоял, попинал ногой какой-то камушек и поплелся за ним.
Дома Роман Егорыч прошел в свою комнату и долго что-то бубнил себе под нос, снимая походное снаряжение. Потом заскрипела кровать, а скоро донеслось и похрапывание. Юрка послушал эти странные звуки, которые неизвестно почему издает человеческое горло, и убежал на улицу к ребятам.
Вечером старик не вышел ужинать.
- Батю-то что не зовешь? - спросил жену Владимир Романыч.
- Его нет. Он в горы ушел, - ответила Антонина.
Юрка опрометью бросился в дедову комнату. Она была пуста. От досады Юрка заревел и затопал ногами.
- Чего ты? - удивился отец. - Кто тебя?
- Жулик! - завопил Юрка. - Жулик ваш дед! Обманул меня!..
3
И только через год Юрке удалось проникнуть в тайну летних путешествий деда Романа Егорыча.
Кажется, перемена произошла в тот вечер, когда Юрка явился домой в несколько поврежденном виде. Дед сидел на лавочке у ворот. Хоть и одним глазом, а разглядел Юрка: поднял дед руки к бровям и всматривается, будто понять не может, кто это ковыляет серединой улицы, вроде бы и внук Юрка, вроде бы и не он.
- Эк тебя угораздило! - удивился дед, ощупывая и осматривая поврежденного внука. - Дрался, что ли?
- Уж я ему дал, так дал! Больше не полезет! - похвалился внук.
- Так-то оно так. - согласился Роман Егорыч. - Да ведь и тебе наложили сверх положенного. Рубаха-то! Рукава, считай, начисто отодраны. Пошли в избу, чиниться будем. С кем дрался-то?
- С директорским Славкой. Как я ему дам. как он перевернется! - толмачил Юрка. Губы у него опухли и были такие толстые, что он с трудом их раздвигал.
Дед достал старинную коробку, где хранились иголки, нитки, дратва и прочая сапожно-швейная снасть.
- Чего не поделили-то?
- А чего он обзывается?
- Тебя обозвал, что ли?
- Меня обзовешь! Тебя он жадобой обозвал. Я ему как дам!
Тут дед внезапно привлек Юрку к себе:
- За меня, значит, пострадал? - медленно проговорил он, и прежде чем Юрка успел отстраниться, сухие дедовы губы коснулись разгоряченного Юркиного лба. - Милый ты мой! Заступа ты моя!
Юрка подозрительно покосился на деда: чего это он вдруг заласкался?
- Деда! А чего это Славка тебя жадобой обозвал?
Дед укололся иголкой, зашипел, обсосал палец и сказал:
- Болтает твой Славка сам не знает чего. Ну, сам посуди: был бы я жадобой, разве у меня столько добра было? Видишь: настоящий я пролетарьят, и больше никто!
Юрка осмотрел дедову комнату. Кровать, стол, два стула, сундучок в углу - только и всего имущества. В сундучке тоже небогато: белье, с которым в баню ходят, шахтерский мундир с золочеными пуговицами, полушубок для зимы, шапка и фуражка с гербом. Как-то Юрка выпросил мундир померить... Ну и начихался же от крепкого табачного духа! А так ничего, мундир оказался впору, если, конечно, носить его вместо пальто.
Врет Славка! Не жадоба дед! Разве жадобы такие? Обыкновенный дед, каких на прииске Пудовом много. Правильно бил Славку! Надо было еще добавить!
Над шахтными копрами, что виднелись в окне, возник протяжный рев гудка и раскатился по окрестным горам, возвещая конец смены. Роман Егорыч озабоченно осмотрел внука: рукава пришиты на положенные места, прореха на трусах стянута нитками. Остались так называемые телесные повреждения, но уж тут ничего нельзя поделать...
- Плохо твое дело, Юрок! Задаст тебе Антонина, никуда не денешься... - посочувствовал Роман Егорыч.
- Ничего не задаст. Я ей такого наговорю...
Антонина Матвеевна вошла в дом стремительной походкой привыкшего к ходьбе геолога-разведчика. Трухнувший в последнюю минуту и собиравшийся исчезнуть Юрка не успел этого сделать. Его подбородок оказался в цепких руках матери. Синяки не укрылись от всевидящего материнского глаза.
- Вот какой ты у меня расписанный красавец! - сухо сказала она. - Болит? И пускай болит! Не будешь драться.
- Вовсе не болит. Кто тебе сказал? - вяло возразил Юрка. Но мать даже не ответила, ушла на кухню, так и не услышав превосходную "басню", объяснявшую происхождение синяков и ссадин.
Юрка был тут же послан на двор за дровами, потом пришлось идти за водой, лезть в погреб за продуктами.
От тишины, весь день царившей в доме Корсаковых, не осталось и помину: гремели сковородки и чугуны, в плите весело трещал и сыпал искры огонь, в мусорное ведро шлепались спиральные очистки с картошки. Невесть откуда появился кот Васька, выгнул спину, замурлыкал настал всем без разбору смахивать пыль с ног своими боками. А когда котлеты на сковородке начали источать аромат и Юрка еле успевал глотать слюну, глаза v кота стали совсем безумными.
- Ты, мам, Ваське ничего не давай, - ревниво отпихнул кота Юрка. - Он у меня весь завтрак спер, мне ни крошки не оставил.
- Вот как! Все хвастаешь - я такой, я сякой, а глупый кот тебя обдурил. Как же ты прозевал, друг ситный?
- Прозеваешь. Он вон какой ловкий...
- И ты ничего не ел? Бедный мой! Ну, подожди немного, сейчас поджарятся... - Она притянула сына к себе, прижала к бедру и неожиданно спросила: - С кем подрался-то, петух?
Котлеты без умолку трещали на сковородке, словно не могли переспорить одна другую, а Юрка рассказывал, как было дело.
- Жадоба - это, конечно, грубо, - сказала Антонина Матвеевна. - Но кое-какие пережитки у нашего дедки есть, возражать не приходится. Тайны развел, сторожится всех, даже родному сыну не доверяет - куда годится?
- Мам! А в этом году дед в Темное царство пойдет? - спросил Юрка.
- Откуда мне знать? Вероятно, пойдет.
4
Поворчали, поворчали котлеты на сковородке, да и утихли. Часть их исчезла, другая, оставленная на завтра, остыла и умолкла сама собой. Сковородку сменил злобно клокочущий никелированный самовар. Чаепитие в семье Корсаковых было любимым занятием, и к нему готовились основательно: отец расстегнул воротник рубашки на своей крепкой и толстой шее и закатал рукава выше локтей, мать расставляла на столе печенье и варенье, протирала стаканы, а дед Роман Егорыч принес из своей комнаты фарфоровую кружку с полустершейся золотой росписью, объемом никак не меньше полулитра.
Юрка предпочитал управляться с вареньем, не разбавляя чаем. Поэтому он быстро уничтожил клубничное варенье и добросовестно вылизал красную пластмассовую розетку. В ожидании счастливого случая, когда можно будет поживиться еще чем-нибудь вкусненьким, он занимался тем, что разглядывал свое отражение в самоваре. Занятие было увлекательное, но Юрка не забывал прислушиваться и к застольным разговорам.
Не глядя на деда и вроде ни к кому даже не обращаясь, отец сообщил, что в приисковом управлении ходит слух, будто Темниковская контора в Темном царстве установила новую драгу.
- Даже не драгу, а дражонку, - сказал отец. - Какая-то самоделка. Но золото берет, говорят, подходяще. Надо бы съездить взглянуть, что у них там за механика...
Юрка взглянул на деда. Уже давно заметил он, что тот, как только помянут при нем Темное царство, настораживается и особенно внимательно прислушивается. На этот раз ничего такого увидеть не удалось. Дед, уткнув тонкий хрящеватый нос в широкое устье кружки, даже не взглянул на отца. Только спросил:
- Ну-к что ж?
Юрке показалось, что отца смутило такое каменное равнодушие деда. Он спешно и усердно начал вытирать лицо и шею полотенцем.
- Да я так, ничего. Думал, тебе интересно будет.
По всему было видно, что отец знает больше, чем говорит, и о Темном царстве и о тайности деда. И мать, наверно, тоже знает. Один он, Юрка, ничего не знает, живет, как слепой. И сердце его вдруг заполнилось горячим, сосущим любопытством. Он забыл о самоваре, о своем исковерканном изображении и уставился на деда.
- С чего бы это мне интересно про разные драги слушать? Пусть себе ставят на здоровье! - недовольно проворчал дед, продолжая чаепитие.
Чай был допит, умолкший самовар и посуда убраны. Мать щелкнула выключателем, и над столом воздушным шаром безмолвно повис оранжевый абажур. Окна сразу потемнели, и только в одном из них, выходившем на запад, виднелся лесистый склон горы, за которым червонным золотом сверкало закатное небо. Дед задумчиво смотрел на окно, и в глазах его отражалось зарево заката.
Отец, погрузив пальцы в свою густую курчавую шевелюру, читал газету. Юрка от нечего делать занялся котом Васькой, перекатывал его с боку на бок. Тот нехотя отбивался бархатными лапками и лениво щурил глаза. И вот, когда все предыдущее казалось забытым, дед Роман Егорыч спросил глуховатым и равнодушным голосом:
- На которое место дражонку поставили, не знаешь?
Отец вытащил пальцы из волос и рассеянно посмотрел на деда.
- Ты о чем, батя? А, дражонка! Нет, не слыхал...
- Темное царство - оно, брат, большое. Сотни верст в нем, - рассуждал как бы про себя дед.
- Глухомань здоровая, что и говорить, - согласился отец и снова уткнулся в газету. Через несколько секунд он поднял голову: - А ты, батя, наведайся туда, узнай, что там и как.
- У меня в Темном царстве родни не водится, чтобы проведать. Разве что лешак какой по мне заскучал? - вяло усмехаясь, проговорил дед, протяжно зевнул и ушел спать.
Вскоре дом затих, только и слышно было, как ворочается на скрипучей деревянной кровати дед и гулко, раскатисто кашляет...