Бабушка Айбала засуетилась, вытащила старые деревянные сундуки с харбукскими замками. И Хужа-Али призадумался: почему она так проворно, будто давно этого жаждала, укладывает вещи? Уж не разыграла ли его старуха?! Нет, нельзя допустить, чтоб жена одурачила его!
- А как же нам быть со скотом? - спросил он.
- Продадим кому-нибудь или оставим дочери, - беззаботно отозвалась старуха.
- Поди, сакля-то без присмотра разрушится...
- Пусть рушится.
- Ах, тебе на все наплевать, лишь бы уехать! - вскричал Хужа-Али. - Нет, меня не проведешь! Я не брошу хозяйство. Потуши свет и ложись спать...
- Вагабай, вагарай! Что за человек, а?! - всплеснула руками бабушка Айбала. - Ты же позоришь свою папаху: у мужчины должно быть одно слово, а не десять!
- Я дал слово, я и взял обратно. Все! Вижу, как обрадовалась. Протянул собаке кость, так она норовит вместе с пальцами оторвать...
Бабушка Айбала нашла в сундуке платье, которое надевала лет пятьдесят назад: со звонящими нагрудными подвесками из серебряных монет. И не стерпев, надела его сейчас, выпрямилась, сказала улыбаясь:
- Погляди-ка!
- Хоть подвенечное надень, все равно ничего не изменится.
- А помнишь, как в этом платье я сводила с ума шубурумских парней?
- Да, это ты умела... Вертела талией, как лиса хвостом, строила глазки, груди выпячивала и будто ненароком проводила по ним рукой... Ох, и дурой была! Чего смеешься?
Бабушка Айбала улыбалась воспоминаниям.
- В этом платье, - сказала она негромко, - я была на опушке леса...
- Когда тебя целовал Али-Хужа? Да?!
Айбала кивнула.
- Да... Как он обвил меня своими лапами тогда... - Она фыркнула и даже закрылась рукавом.
- Эй, женщина! Еще одно слово - и придется для тебя копать могилу, - заорал, вскакивая, Хужа-Али. - Не желаю я видеть это проклятое платье!
И он так рванул подвески, что серебряные монеты, звеня, разлетелись по всей комнате.
- Уедем немедленно! - кричал старик. - А я-то думаю: отчего бы это хинкал у нас всегда вкуснее, если в гости пришел Али-Хужа? Ни дня не останусь в ауле, где этот собачий сын!
- Ты попробуй сказать ему в лицо.
- И попробую! А что, я боюсь его, что ли?! Собирайся!
- Нет уж, хватит играть...
- Да ты что? Забыла, кто с тобой разговаривает?
- Уезжай один... Погоди, я припомню тебе, как рвать мои воспоминания, - говорила бабушка Айбала, собирая рассыпавшиеся монеты.
- Ой, смотри: лопнет мое терпение! Нет, больше ты его не увидишь. Собирайся.
Хужа-Али стал сам запихивать вещи в сундук, в чемоданы. Вскоре стала помогать и бабушка Айбала; связали узлы... А там и рассвело, во дворе замычала корова.
Угрюмо оглядел свое добро Хужа-Али.
- Неужели вот это - все?!
- Что все?!
- Не знал, что мы так бедно жили! А ведь жизнь ушла...
- Только теперь заметил? - горько усмехнулась бабушка Айбала.
- И даже никакой мебели... Ну, что ж, пошли в сельсовет. Попросим хоть вьючную лошадь.
- Ты же не хотел обращаться к зятю.
- Не один мой зять - Советская власть. Там и еще найдутся достойные люди. Пошли!
- А я-то зачем пойду?
- Ты женщина. Немножко поплачь - и уступят. Мужчин теперь не ставят ни во что, а стоит женщине пустить слезу, так все сделают для нее... Хоть поздно, да я понял: нынче пришла женская власть. Пошли.
Они вышли, у ворот Хужа-Али замешкался: в сельсовет надо идти мимо сакли Али-Хужи...
- Пойдем отсюда, - сказал Хужа-Али и пошел в обратную сторону.
- Но сельсовет не там!
- Не твое дело, иди за мной, я лучше знаю, где сельсовет.
- Идет на запад, а ищет восход; вот всегда так с ним! - проворчала бабушка Айбала, но все же пошла за мужем.
Только спустились они на сельскую площадь, где раньше шубурумцы молотили досками зерно (забив сначала в доски кремни), а нынче играют свадьбы, как навстречу попался сам Али-Хужа: шел с киркой и мешком картофеля, что выкопал из-под снега неподалеку от родника. Хужа-Али отпрянул, будто встретил снежного барса.
- Уже встали? - удивился Али-Хужа.
- Что за вопрос! - сердито ответил Хужа-Али. - А иначе как бы мы оказались тут...
- Это правда. Но чего ты такой злой? Что стряслось с твоим мужем? - спросил Али-Хужа у старухи.
- Бежать собрался из аула.
- Не может быть?! - удивился Али-Хужа. - Поистине все перевернулось в этом мире... Да, да, чему ж теперь удивляться: я своими глазами видел, как без наседки выводят цыплят... Вот и ты, Хужа-Али, увидишь теперь.
- Уж ты не думаешь ли, что я ради твоих цыплят покидаю аул?
- А ради чего же?
- Из-за тебя, собачий сын!
- Ну, это уже серьезный разговор. Придется снять мешок... - И Али-Хужа положил мешок на камень у дороги. - А скажи, Хужа-Али, кирку тебе дать или на всякий случай оставить себе?
- Не смейся! Прочь с дороги! - отстранил его Хужа-Али и пошел дальше.
- Ты, Айбала, верно, напоила его ослиным молоком! - заметил Али-Хужа.
- Напомнила ему опушку леса, - шепнула, проходя, бабушка Айбала.
- Ха-ха-ха! Насыпала, значит, угольков за шиворот! - расхохотался Али-Хужа. - То-то у него трясется борода...
Этот смех был для Хужа-Али что острый нож; чуть не бегом подлетел он к своей старухе, схватил за руку и повлек за собой: так ведут козу на привязи. И тащил ее за руку до самого сельсовета. А тут остался на крыльце и приказал бабушке Айбале идти и выклянчить пару вьючных лошадей.
А в сельсовете шел горячий спор между Мухтаром и Айшат. Поодаль на скамейке сидел и слушал разговор Касум, не решаясь вмешаться: почему-то чувствовал себя не в своей тарелке.
Айшат волновалась: она навещала сбежавших больных, их состояние ухудшилось, но все трое решительно отказались вернуться в больницу. "Нельзя оставить семью в беде!" - отвечали они на все уговоры и даже угрозы врача. И теперь Айшат требовала, чтобы сельсовет применил власть, заставил вернуться больных. Но Мухтар только разводил руками и отвечал:
- Ну что я могу сделать, ну что?! Скажи мне, чем я могу их напугать, чтоб они вернулись? Ничем! Люди в панике. Они боятся каптара, а не Мухтара. Меня не слушаются... Да и вообще сельсовету хватает и других дел.
- Ты должен их вернуть, - твердила Айшат. - Им нечем топить сакли, а в холодном помещении больные могут умереть.
- Раз они захотели умереть, что же я могу сделать? Их теперь и палкой не выгонишь из сакли.
- Ты же "сельсовет"! Уговори...
- Только и делаю, что уговариваю. Хватит! Сама добивайся, я ничего не могу сделать...
- Тогда обеспечь хотя бы этих троих топливом.
- Откуда? Дрова в ущелье - никто не хочет привезти. Вот сама возьмись да привези.
- Все сама да сама... В мои обязанности это не входит.
- А в мои обязанности входит борьба со снежным человеком, а?
- Да, входит, раз он объявился! - Айшат взглянула на Касума, отчего-то смутилась и вышла, хлопнув дверью.
- А, шайтан! - воскликнул в сердцах Мухтар. - Когда ж наконец покончим с этой катавасией? Не хватает еще и ее заботы взвалить на мои плечи.
- А она дерзкая! - сказал Касум, подсаживаясь ближе. - Кто она?
- Наш сельский врач, - ответил Мухтар, глядя куда-то вдаль через окно.
- Врач?
- А чему ты удивляешься?
- И с дипломом?
- Конечно.
- И училась в городе? - еще больше удивился Касум.
- А где же еще? Не думаешь ли, что здесь, в поднебесье, есть медицинский институт?
- Не думаю, нет... А красивая она, хотя и...
- Что "хотя и"?
- Со странностями... - сказал Касум; он не знал, что говорит с отцом Айшат.
- Какими странностями?
- Гм... Да вчера она просто выгнала меня из сакли; мол, не хочу, чтоб меня застали одну с незнакомцем.
- А разве она не права?
- Не знаю... Но гнать гостя!.. А скажите, председатель, она замужем?
- Кто?
- Да вот та, что ушла. Сельский врач.
- Скажи, пожалуйста, чего ты так заинтересовался Айшат? - спросил наконец Мухтар.
Касум не успел ответить: в комнату вошла бабушка Айбала.
Старушка по-родственному подсела к Мухтару, справилась о здоровье, о самочувствии, извинилась, что тревожит пустяками запятых людей, и попросила дать вьючную лошадь (о двух лошадях она и сказать не решилась).
- Зачем?! - удивился Мухтар, а когда узнал, что Хужа-Али решил сбежать из аула, пришел в ярость. Не помогли ни уговоры, ни просьбы, ни мольбы, ни слезы. - Эй, теща! - гневно сказал председатель сельсовета. - Скажи моему тестю, что отара всегда ходит за козлом: если он хочет переселяться, весь аул пойдет за ним, да только не сейчас, а летом. Тогда и я поздравлю его с правильным решением... Вот и все! Кончен разговор.
Чтоб не мешать разговору, Касум вышел из сельсовета и пошел бродить по аулу. Возле сельской больницы он снова встретил озабоченную Айшат и, конечно, поспешил выразить ей сочувствие:
- Ай-яй-яй, какой строгий у вас "сельсовет", а?!
- А, что ты в этом понимаешь! - возразила Айшат.
- Я, кажется, тебя не обидел, девушка? Что ты говоришь со мной, как всадник с пешим?.. Прости, если ночью напугал тебя...
- Я не пугливая, - Айшат отвернулась, почувствовав, что краснеет; невольно у нее вырвалось: - Что делать?!
- А ты хорошенько попроси председателя сельсовета.
- Бесполезно.
- Почему?
- Я знаю его характер.
- Да, характерец у него, могу сказать! - радостно подхватил Касум. - Упрямей любого ишака.
- Да ты что?! - ахнула Айшат.
- Я же сам видел. Такая девушка пришла с просьбой, а он...
- Он - мой отец.
- Что? - растерялся Касум, - Как отец?
- Очень просто: отец и все.
- Вот тебе и на! А я-то расспрашивал о тебе.
- Обо мне?
- Ну да.
- Зачем?
- Просто я любопытный человек.
- Да, это сразу видно, - улыбнулась Айшат.
- Тогда, значит, я смею попросить, девушка, чтоб ты проводила меня к себе.
- Куда? - удивилась Айшат.
- К вашей сакле. Твой отец сказал: "У нас гостиниц нет, будешь жить у меня". Выходит, у вас...
- Сам напросился?
- Нет, я не люблю стеснять людей, но...
- Понятно. А зачем ты пожаловал в Шубурум, интересно узнать?
- Как зачем? Найти снежного человека.
- Ну и что ж: нашли?
- Пока вижу снежных людей, а каптара нет.
- Нелестно! Ну, вот что: мне некогда, у меня больные. Ты спустишься сейчас вниз, повернешь налево под арку, потом направо - там наша сакля.
И Айшат ушла.
- Смотри, парень, как бы не ослепнуть: разве можно так долго смотреть на солнце! - заметила бабушка Айбала Касуму, который, не двигаясь, смотрел вслед Айшат.
- Это о чем ты, бабушка? - усмехнулся Касум.
- Ах, ты не понимаешь? Смешной ты, парень! Не трать зря силы. У нее есть жених.
- У кого?
- У моей внучки, которую ты рассматриваешь, как кубачинец пробу на золоте. Хи-хи, - засмеялась бабушка .- Напялил на себя звериную шкуру и думает, что уже покорил сердце девушки. Эх, парень, парень, если б ты знал, какого зятя мы ждем...
- Какого же?
- Сядь-ка, сядь со мной на камушек, не бойся, это старость, сделала меня страшной, а я добрая. Вот так... Это будет совсем, совсем скоро... Вот появится со стороны Шайтан-перевала красавец джигит на славном вороном коне, в черкеске с золотыми газырями, в белоснежной бурке на плечах и с красным башлыком...
- Ах, вон оно что! - улыбнулся Касум. - А я-то думаю: чего это Айшат все поглядывает на дорогу...
- Да, да, парень, он должен появиться оттуда. И скажет он, что явился за красавицей Айшат...
- Сказка...
- А хоть бы и сказка! Таким, как ты, она не чета. Сказка! - повторила с насмешкой Айбала. - Не умеет нынешняя молодежь мечтать... Да что там говорить! - махнула она костлявой рукой, уходя.
Бабушка Айбала передала своему старику весь разговор с зятем, но строптивый Хужа-Али уже не хотел ничего слушать. Он навьючил на свою единственную ослицу с облезлыми боками все, что могла она выдержать, и побрел вместе со старухой по трудным горным тропам в обход осыпей и обвалов. Хужа-Али шел и думал, что надо будет пристроить у кого-нибудь внизу старуху, а самому вернуться с ослицей в Шубурум за остальными вещами. У него еще звенел в ушах смех Али-Хужи. Нет, он больше не в состоянии видеть этого наглеца и слышать его рассуждения о "цыплятах без наседки". Тьфу! Да лучше уж сорваться вместе с ослицей в горную пропасть, чем встречаться каждый день с Али-Хужой и вспоминать... Ну, да, да: вспоминать опушку леса!
Но Хужа-Али последнее время почему-то не везло: словно серая туча несчастий, что обрушилась на голову Хажи-Бекира, задела и его краем... К вечеру они уже подходили к аулу Мин-Мубарак, и Хужа-Али радовался, что успел добраться засветло, и подумывал, у кого бы переночевать, а то и оставить на пару дней бабушку Айбалу, пока он вернется за остальным добром...
Ох, как часто мы радуемся слишком поспешно, как часто вместо предвкушаемого меда получаем добрую горсть редьки и хрена, которые, как известно, друг друга не слаще!
Надо вам сказать, что в горах издавна заведено: один аул держит у себя только ишаков-самцов, а другой аул - подальше - только ослиц: держать их в одном ауле все равно, что жить рядом с пороховой бочкой, к которой уже подброшен зажженный фитиль. Влюбленного ишака удержать немыслимо, он не знает ни стыда, ни совести. Что делать, такая уж это безнравственная тварь, хоть и необходимая в хозяйстве горца. А сколько из-за них в прежние времена было ссор в аулах, споров и даже вражды!..
Если в Шубуруме держали ослиц, то в Мин-Мубараке были ишаки. В ауле вечер, над каждой саклей вьется дымок, будто разом закурили старики на гудекане; по дороге семенят ишаки с дровами, возвращаясь из леса; из аула выходят ишаки с мешками зерна на деревянных седлах - хозяева гонят их в ущелье к мельнице, чтобы ночью помолоть... В домах сели за ужин: пахнет вареной картошкой и свежим хлебом...
И вдруг у самого аула Хужи-Али услышал радостный рев ишака. Второго, третьего! И вот уже страшный хор оглушил все окрест. Тут только старик понял свою ошибку и встрепенулся, но было уже поздно. Ослица сразу навострила уши и прислушалась. К Хужа-Али со всех сторон, как сорвавшиеся с цепи собаки, неслись ишаки разных мастей, черные и серые, гнедые и белые, навьюченные и свободные, а один прыгал даже стреноженный, и все, задирая морды к небу, ревели. Почуяв их приближение, ослица тоже задрала морду и раскатисто заорала что-то: казалось, она скликала ишаков со всего аула Мин-Мубарак. Она начала подпрыгивать, будто под ней тряслась земля, лягаться и, наконец, сбросила поклажу; что-то разбилось в узелках, зазвенело, старуха бросилась поднимать, проклиная ослицу и того, кто ее приобрел... Сам не свой, Хужа-Али кинулся к ослице, схватил за уши, удерживая на месте.
- Эй, жена, скорей сюда, держи ослицу вот так. Проклятая тварь!
- Но смогу ли я сдержать? - молвила старуха, хватаясь бессильными руками за длинные замшевые уши.
- Смотри не отпускай! А я попробую отогнать. Но где же их хозяева? Почему не удерживают? Эй, жамиат куда же вы смотрите?! - кричал Хужа-Али, хоть и понимал, что вряд ли кому удастся удержать ошалевших от страсти тварей.
Ишаки набежали и закружились возле ослицы, не обращая внимания на пинки, удары и гневные крики старика. Неожиданно ослица лягнула что есть сил и отбросила Хужа-Али в сторону. Старик упал ничком. А когда поднялся, было уже поздно... Дрожа от ярости, Хужа-Али обернулся и крикнул жене:
- Эй, женщина, бесстыжая, закрой платком лицо и глаза!
- Кому? - не поняла старуха.
- Себе, дура!
- А что делать с ослицей? Отпустить уши? - Старуха все еще цепко хваталась за уши ослицы.
- Бросай к шайтану! И отвернись от позора!
И Хужа-Али опустился на землю спиной к этим тварям, беспомощный и бессильный. А за его спиной происходило нечто вроде пляски на раскаленной сковороде.
Тут на шум, рев, крики сбежались люди из ближних саклей, но если б даже собрался народ из десяти аулов, и то ничего не смог бы сделать. Только их смех и слышал Хужа-Али, и ему вдруг почудилось, что это хохочет Али-Хужа. Он вскочил как ошпаренный. Обезумев от гнева, Хужа-Али вдруг вспомнил о кинжале, что торчал у него на поясе. Подбежал к ишакам, растолкал и, чтоб не ввязываться в ссору с жителями чужого аула, ударом кинжала размозжил череп своей ослице. Не мог он простить даже скотине такую безнравственность!
Вот так Хужа-Али под аулом Мин-Мубарак лишился своей ослицы. К счастью, подвернулся порожний грузовик, Хужа-Али навалил в него узлы и сундуки, посадил в кузов рядом с собой бабушку Айбалу и поехал, даже не спросив, куда направляется машина: ему было все равно! Лишь бы подальше отсюда...
ВО ХМЕЛЮ, КАК В ЗЕРКАЛЕ
Ровно без пятнадцати семь, как всегда, над Шубурумом пронесся пронзительный крик снежного человека. Жители привычно сверили часы.
Возле сельского магазина стояли охотник Кара-Хартум, ветеринар Хамзат, завмаг Чамсулла. С тех пор как снежный человек сжег в складской конторе накладные, ценные бумаги, ведомости по распределению дохода и прочее, кладовщик Раджаб вроде бы немного, как говорится, того-этого, тронулся, свихнулся, стал заговариваться; словом, почти спятил. Теперь он не желал ни на час расстаться с этими людьми и, будто в бреду, все твердил: "Ну, друзья, считайте, что меня заживо похоронили... Все пропало! Я погиб! Меня обязательно посадят за решетку. Я умру там! Умру, не вынесу, не выдержу... Сиротами останутся мои дети. Вдовой будет моя жена..." И вот так причитая, умолял не бросать его в этом великом горе, быть рядом в дни, когда на его плечи свалилась такая страшная беда... Кара-Хартум, Хамзат, Чамсулла пытались уйти по своим долам, к своим семьям, но Раджаб хватал их за рукава и говорил, что даже звери не бросают в несчастье себе подобного, а вы... Неужели нет в вас и капли сочувствия?! Кара-Хартум и Хамзат наконец согласились остаться, но Чамсулла все порывался уйти домой, где его тоже ждали дети...
- Неужели покинешь меня в беде?! Разве у тебя нет сердца? - стонал Раджаб.
- Да не терзайся так... - Чамсулла хлопнул его по плечу. - Все выясним, разберемся...
- Нет, все пропало! Ты, даже ты не сочувствуешь...
- Да полно тебе!
- Ты хочешь, чтобы овдовела моя жена...
- Ну что ты говоришь?! Я никому не желаю зла.
- Так почему же ты покидаешь меня? Чамсулла, дорогой, пошли ко мне, успокой хоть немного мою бедную жену. Так тяжело мне смотреть на ее слезы... Неужели не можете побыть со мной последние денечки, пока меня не посадили за решетку...
- Раджаб, ты говоришь глупости! - возразил Кара-Хартум. - Какая может быть решетка, ведь не ты же поджег документы... - И охотник взял под руку Чамсуллу и потащил к сакле Раджаба. Больше Чамсулла не мог сопротивляться.