До обеда еще немного поработали, но настроения уже не было, посматривали на часы. А в лагере, пугая кухонную бригаду мрачностью, разбрелись по раскладушкам, молчали. Вадик, понурившись, сидел в медпункте, когда туда неслышно скользнула Оля, погладила чистыми прохладными ладонями по лицу. Тот обет молчания, который они не нарушали все прошедшие дождливые вечера, оставаясь вдвоем в этой комнатушке, отделенные только тонкой стенкой от ребят, не раздражал, не томил; можно было сесть рядом и, показывая друг другу слова в романе, "говорить" о чем угодно.
- А чего это вы там делаете? - спросила их из–за стенки Галя.
- Книжку читаем, - отозвалась Оля.
- Странно как–то, - сказала Галя. - Все странно. "Мы странно встретились и странно разойдемся…" - запела она. - Все это странно. И книжку вдвоем про себя читать странно. И погода эта странная. И сама я странная, интересная студентка. - Она помолчала. - Одна Олька даром времени не теряет, вот что странно еще. Доктор, я странная?
- Загадочная! - ответил Вадик, не удерживая улыбки.
- Вот спасибо! - будто бы обрадовалась Галя. - Оль, ты ревнуешь? Это будет не странно. Мы ж с доктором рядом, через стеночку спим. - Она стукнула по колыхнувшейся стенке. - Может быть, у нас с ним сны одинаковые.
- Балаболки! - внимательно все выслушав, определила Оля. - Пойдем, поешь! Вон Моня уже стучит.
- Когда заниматься–то начнешь?
- А это, доктор, не ваша забота, - отрезала Оля. А потом улыбнулась ему.
Кажется, никогда по–другому и не было - он сел, не выбирая, на первое же свободное место (и Моня чистыми руками подал ему миску с борщом), надкусил толстый ломоть хлеба и как уткнулся носом в миску, так и не поднимал головы, пока ложка не заскрежетала о донышко.
Во второй половине дня, как обычно, пришли степенные, молчаливые каменщики из совхоза, и все уработались до стонов.
А после ужина комиссар задержал отряд в столовой.
- Надо решить, что делать. Ведь ЧП у нас! - произнес он устало. - Чтобы не тянуть, предлагаю: отчислить Вовика, а Кочеткову объявить выговор.
- За что отчислять? - вскочил Автандил. - За то, что в Кочеткова раствор бросил?
- Как - раствор? - оторопел комиссар. - Не толкнул? Валя, ты мне что сказал? - привставая на цыпочки, спросил он. - Кочетков?
- Нет его, - отозвался Игорек. - Лежит он. Спина у него болит.
Вадик быстро пошел в избу. Только что, вернувшись в лагерь, он заглянул к дремавшему Кочеткову, осмотрел его, не реагируя на подначки, и решил про себя, что все обошлось…
Кочетков лежал, покуривая. Белая чистая майка красиво обтягивала его смуглый сильный торс, на выбритом лице были покой и свобода.
- Где болит? Покажи спину, - сбросил с него одеяло Вадик.
- Перестало. - Кочетков натянул одеяло на себя. - Все прошло. Но - болело! Вся спина болела.
- Что же ты, когда падал, не сгруппировался? - Вадик презрительно усмехнулся. - Десантник!
- Почему не сгруппировался? - лениво и высокомерно ответил Кочетков. - Мы себя сбережем. Но спина болит. - Он ухмыльнулся.
- Я, конечно, не невропатолог, - сказал Вадик. - И чтобы ошибки не было, отвезу тебя завтра в район, к специалисту.
Он подошел к двери, и Кочетков, словно выброшенный из постели пружиной, достал его в прыжке на пороге, притиснул к косяку.
- Слушай! - прошипел он. - Не волнуйся. Поболит–поболит и пройдет. Обещаю. Ну, Вадик!
- Дурочку валяешь. - Вадик освободился от его рук. - Так прыгнуть с больной спиной нельзя, Кочетков. Попался ты! - засмеялся он.
- Ты такой прием знаешь? - Схватив Вадика за поясной ремень, Кочетков резко присел, готовый кинуть его на пол. И Вадик неловко, левой рукой, ударил его в основание шеи, по нервному сплетению. Кочеткова отбросило.
- Откуда знаешь? - без обиды в голосе, искренне заинтересованный, спросил он.
- Добрые люди научили. Чтобы от подонков отбиваться, - с порога ответил Вадик. - … Дурочку валяет, не хочет сюда идти. Ручаюсь, здоров! - входя в тихую столовую, объявил он. - Его надо отчислить, ребята, а не Вовика.
- Сначала выговор объявляют, - неторопливо, раздумчиво напомнил порядок Игорек. - Можно, конечно, задним числом… Уже делали это. Но не советую. Что это все задним да задним числом! И чего суетиться! Осталось две недели! До того ли? Тактически неверно.
- Тактика - стратегия… - произнес комиссар, - А уважение у нас к себе есть? Ну, давайте помолчим… Обучил он нас этому. - И замолчал.
А отряд без команды разошелся.
Укутались в кожанку, дошли до своего места под обрывом, влезли в нишу; как уютно было на Олином плече! Он все время задремывал, но беспокоила его ее одышка, он спрашивал:
- Приступ? Дать капель?
- Нет, нет, - шептала она, теснее прижимаясь к нему. - Поспи! Мне домой захотелось. И яблок наших. Знаешь, какие у нас яблоки?! Крепкие, зеленые, с желтинкой, а вкусные!.. Я тут не утерпела, сорвала у дяди Саши… Не то. Ах, яблоки!..
До них доносились голоса бушующих в доме егеря гостей, потом над обрывом продавщица Вера хохотала и взвизгивала, отбиваясь, а мужик сопел, и только после того, как Вадик догадался шумно сбросить несколько кусков глины в воду, они ушли.
- Эта Верка… - пробормотал Вадик.
- Одной–то как плохо быть! Страшно, - сказала Оля.
- …Грубые у меня руки стали, да? - спросил он, наклоняясь над ней. Оля затрясла головой. Одышки у нее уже не было.
Когда они поднялись на обрыв, Вадик увидел у дверей медпункта движение чьей–то тени. Оля шагнула вперед, напряглась - почувствовал Вадик.
- Заждалась! - подходя к нему, недовольно сказала старуха Глазова. - Гуляешь? Ну, пошли. Квартирантка моя заболела, За тобой послала. Я бы ничего, да она послала…
…Секретарша директора лежала в кровати, укрытая до горла толстым красным одеялом. Ненакрашенные губы казались синими на ее бледном лице, а в глазах была боль. Вадик сел на подставленный Глазовой стул и кивнул секретарше, чтобы она рассказывала. Та переглянулась со старухой.
- Ну, вот что, - за его спиной проговорила Глазова нерешительно, и Вадик повернулся к ней. - Женская беда у нее. Травила нагуленного, и видишь… кровью исходит.
- Господи! - вырвалось у Вадика. - Ну как же вы?.. А я‑то что могу сделать? Только специалист может. - У него по спине пробрало холодом: маточное кровотечение - это…
Секретарша разлепила сухие узкие губы:
- Ничего сделать нельзя?
- Да вы сами знаете, что надо делать, - пробормотал Вадик. - "Скорую" надо вызывать! Давно кровотечение?
Секретарша переглянулась с Глазовой.
- Три часа уж, - поглядев на громко застучавший в тишине будильник, ответила Глазова.
- Вы чего ждете? С ума, что ли, сошли?.. Немедленно идите на почту и дозванивайтесь до города! - заволновавшись, приказал Вадик. - Срочно! Говорите, что хотите!.. А я пока хоть в вену что–нибудь введу. Голова не кружится? - Он раскрыл чемоданчик, достал стерилизатор и последнюю коробку с ампулами глюкозы. - Лед в доме есть?
- Это пока "Скорая" приедет - утро будет, - не двинувшись с места, сказала Глазова. - Заводи свою машину, доктор, вези ее сам. Она мне не родня, и человек я старый. А ты доктор.
- Ей сидеть нельзя, - рявкнул Вадик. - Только лежа!
- В кузов матрас положим. Матрас дам.
- А кто сопровождать будет? Я ж за рулем…
- Не знаю, - вздохнула Глазова. Она скрылась в другой комнате, взяла там таз с какой–то огромной кровавой тряпкой и вышла во двор.
- Помогите мне, - шепнула секретарша. - Надо, чтобы вы меня отвезли. Наших медиков припутывать сюда нельзя. Догадаются.
"О чем?" - хотел спросить Вадик и вдруг все вспомнил и понял: "Глазова, Глазова!.. Сын ее, самодовольный и пьяный, и проспавшая на работу секретарша…" Он сел на стул и, морщась, охая, закачал головой.
- Я сама помочь попросила, - слабым голосом проговорила секретарша. - Она хотела, как лучше. Не могу я ее подвести. Уголовное ведь дело. Ну, пожалуйста! А вы в этом деле ни при чем. Уедете и все наше забудете или с собой увезете. А мне жить здесь! Из меня много крови вышло… - испуганно произнесла она. - Раньше Ведьма бабам помогала, а теперь… Вы, - она посмотрела на Вадика, - вы поможете? Я не умру? - приподнимая голову, спросила она. - Нет? Я ведь молодая, доктор. - Вадик кивнул. - Устала только я.
Он скормил ей десяток таблеток, не задумываясь над тем, много это или мало, надеясь только, что кровотечение остановится или хоть ослабнет, и побежал в лагерь. Свет в избе был погашен. Тогда Вадик приник к тонкой стенке и стал толкать ее в том месте, где спала Галя.
- Галя, Галя! - шептал он. - Тихо! Это я, доктор. Попроси Олю выйти ко мне. Быстрей!..
- Олюш! - беря ее за плечи, теплую, сонную и немного испуганную, сказал он. - Помоги!
…По дороге через поле он несколько раз останавливался, вскакивал на подножку:
- Какой пульс?
- Давай быстрей! - кричала ему побледневшая и испуганная Оля. - Сто двадцать! Быстрей, Вадя!..
"Сто двадцать, - повторял он про себя. - Двадцать за счет страха, а сто много? Какой же пульс при анемии второй степени? Спокойно, спокойно! Скорей!.."
Потом он вырулил на шоссе. С пугающей скоростью понеслась ему под онемевшую от давления на акселератор правую ногу серая лента дороги, казалось, гладкая, но сзади громыхало ведро, и он вздрагивал и втягивал в плечи голову, зная, как там, в кузове, трясет и бросает из стороны в сторону цепляющуюся за борт Олю и лежащую на тощем, промокшем кровью матрасе женщину.
Стволы берез, попадая под луч фар на поворотах, вспыхивали остро–белым, и когда он мчался через долгий березняк, ему на мгновение почудилось, что он несется вдоль бесконечного белого забора, потеряв направление, цель, надежду успеть, что всей этой гонке не будет конца, и впервые за всю дорогу руль дрогнул в его руках, правая нога соскользнула с педали акселератора, и машину повело к обочине, и она послушно замедлила бег… "Вадик!" - послышалось ему. Он сцепил зубы и, выводя опять машину на центр дороги и не выключая дальнего света, снова дожал акселератор до отказа.
У самого города навстречу начали попадаться машины, и Вадик издали длинными гудками, миганием фар пугал их, заставляя притормаживать, жаться к обочинам… Он надеялся, что на посту ГАИ к нему пристроится мотоцикл и станет не так одиноко и страшно, но дорога, как испытательная трасса, была пустынна, глуха и открыта для него. У подъема на гору к центральной площади он переключил скорость и полез вверх, слыша, как с грохотом покатилось к заднему борту пустое ведро, как в два голоса вскрикнули женщины, и опять сцепил зубы и не позволил больше себе волноваться, - за его спиной лилась неостановленная кровь.
Когда он вбежал в открытые двери приемного покоя городской больницы, вид у него был достаточно красноречивый - сразу же вызвали дежурного врача, позвонили на станцию переливания крови. Он проводил носилки с мертвенно–бледной безразличной горбуньей до самых дверей операционной и быстро написал направление - он сочинил его по дороге.
- Ну, спасибо! - тонким равнодушным голосом сказала ему спокойная дежурная врач. - Сейчас займемся вашей красавицей. Значит, - все–таки- крими–нальный - аборт? Расследуем. До свидания, - кивнула она ему, отворачиваясь.
"Когда я стану таким? - подумал Вадик. - Сопляк я еще желторотый". Во дворе, сориентировавшись, он увидел, что в операционной вспыхнул яркий свет. И долго не гас.
А Оля дремала в кабине. Он подставил ей плечо, обнял, и так они продремали до рассвета, прижимаясь друг к другу от холода.
- Обойдется, - ответила на его вопрос дежурная врач утром. - Еще рожать, будет.
На центральную усадьбу совхоза Вадик дополз на последних каплях бензина. Глядя на измызганную машину и помятого Вадика, завгар сдвинул кепочку на нос, почесал затылок, но ничего не сказал.
А на стройке Вадика сморило: заснул, прислонившись к стене дома, около которой на минутку присел покурить.
Выло солнце, прикрытое высокими облаками, было тепло, отдаваемое землей, но был и ветер, в чем–то изменившийся; как будто он нес в себе что–то новое, тревожное. Вадик еще не понимал, в чем дело, оглядывался, искал объяснение в лицах ребят, сосредоточенно таскавших наверх, на перекрытия второго этажа и в дом, кирпичи, доски… И только в очередной раз оглянувшись, он обратил внимание на едва видную отсюда крону дуба - твердая зелень листвы потемнела. И все - и ветер, несший в своей сердцевине что–то острое, холодное, и отстраненное от земли небо, и первоначальная желтизна листвы - сложилось в первый аккорд осени, еще неслышный тугому равнодушному уху, оставляющий безмятежным глухое сердце.
Он опять, щуря глаза, посмотрел на солнце, присел, выдернул из земли травинку. Она была уже ломкой, полумертвой. "Скоро, скоро, - понял он. - Что же будет?" И обернулся на дом.
Взял на совок лопаты песок и бросил в ненасытную узкую щель между бугристым фундаментом и краем земли.
- Двадцать два, двадцать три, - считал он. Отдых полагался теперь только через сорок бросков.
За ровным гулом бетономешалки он не сразу услышал:
- Вадик! Вадик! - Его подзывал перемазанный раствором комиссар. - Смени меня, - попросил он.
- Готовься! - сверху предупредил их Юра. - Комиссар, еще два замеса!
Все собрались на перекрытиях второго этажа, на тяжелых плитах, установленных еще только вчера. Ровными рядами стояли носилки с бетоном, и вот–вот Юра должен был дать команду: "Давай!", - чтобы начать опрокидывать их, разливая бетон по будущему полу чердака, а пока все, сгрудившись в центре, крутили головами, рассматривая горизонт с высоты тех шести метров, на которые сами себя подняли.
- Высоко! - сказала Галя. Вцепившись руками в робы Юры и Автандила, она, вытянув голову, поглядывала вниз, на землю.
- Митинг надо! Комиссар! - закричал Автандил. - Такой день, двадцать первое августа. Запомнить надо! Дом есть. Крыша сгореть может, а дом стоять будет. Праздник у нас! - объяснил он медлительному инженеру, толкущемуся почему–то сегодня с утра на стройке.
- Так выпить надо, - серьезно предложил Вовик. - Я сбегаю.
Инженер снял шлем, погладил лысину рукой.
- Я здешний, - сказал он, заводя руки за спину. Покашлял. - Земля у нас вытоптанная и соленая. Откуда соль? От слез да крови. Но - своя. После войны, когда тут в землянках жили, здесь, на Поповом поле - так у нас его кличут - одни рвы были. Теперь сеем. А вот и первый дом сложили. Комом он - первый потому что. На следующий год приедете, - он улыбнулся, - еще один поставите. И побежит улица к "морю". Мне, например, в этом доме жить и помирать, должно быть. Я бы как сказал: были бы стены, а крыша будет. Словом, спасибо, спасибо, ребята. Вот, значит, что. - Он подошел к крайним носилкам и взялся за их ручки. - Ну, мастер…
- Давай! - закричал Юра.
Бетон расползался, утекал в какие–то щели, и ребята, не жалея, бросали все новые и новые порции в возникающие водоворотики. Снизу, от бетономешалки, еле успевая наполнять носилки бетоном, Вадик видел, как отступают все дальше и дальше каменщики - единственные зрители. Вадик тоже бы поднялся наверх, но решил остаться: еще нужен был бетон, а сменить его было некому.
- "Сыпь в носилки больше!" - заорал на него Вовик, - Мои будут последними! Я этот дом начал, я его и кончу. - Он вприпрыжку побежал по ступенькам помоста. Его пара - комиссар - еле успевал за ним.
- Все! Коробка есть! - крикнул Юра. - Ура!
- Эх, комиссар! - вздохнул Автандил. - Я митинг за тебя делал!..
- Не могу говорить! - задыхался комиссар. - Лапу мою приложить дайте. Кто тут последний? - Ребята делали отпечатки рук на сыром бетоне, толклись на узкой площадке.
- Тебе место оставили, - успокоил его Юра. - И доктору. Идите! Доктор! На память руку приложите, ну, оттиск сделайте! Положено…
По узенькой лестнице Вадик поднялся к лазу на будущий чердак, осторожно приложил руку к плотному упругому бетону, нажал посильней, чтобы след был глубокий, не смазался. И увидел среди отпечатков рук след сапога.
- Это Кочетков, - глухо сказал Юра и вздохнул. - Жаль, все равно не успеем дом под ключ закончить.
- Каждый, значит, свой след оставил, кто что… - как будто спросил Сережа–комиссар и вдруг побежал вниз, и загремела бетономешалка.
- Зачем замес, комиссар? - удивился Автандил. - Все залили, хорошо залили!
- Берегись! - заорал комиссар Вовику. - Наверх давай. Посторонись! - скомандовал он Вадику и Юре и, покраснев от натуги, поднял и вывернул носилки с бетоном на гладкую разровненную поверхность. - Иди сюда, иди, Владимир Иванович! - Он за рукав подтащил к себе чего–то испугавшегося Вовика. - Разровняй бетон! Хорошо разровняй! Так, хорошо! На, замуруй ее. - Комиссар протянул Вовику его финку, - А теперь и руку приложи. А сверху я приложу. Так! И помни: чтобы взять ее обратно, ты наш дом сломать должен. - Комиссар говорил это в наступившей тишине, потому что все, оказывается, стояли рядом и слушали. И смотрели на Вовика.
Директор приехал через день, в обед. Вадик, прислонившись к холодной стенке будущего первого подъезда, то посасывая ноющий от ушиба палец, то затягиваясь сигаретой, отдыхал. Увидев директора, он свистнул, как его научил Вовик, уже освоенным сигналом оповещая отряд, и из ближайшей квартиры вышла Галя.
- Директор, - не отводя взгляда от него, шагающего под проливным серым дождем, предупредил всех Вадик.
Директор, не выдерживая напора дождя, последние метры пробежал, а под навесом, прежде чем войти в подъезд, отряхнул плащ. Пожимая Вадику руку, повернул его ладонь вверх, покачивая головой, потрогал уже твердые мозоли.
- Созывайте всех, доктор!
- Ходи все сюда! - закричал Вадик.
- Хреновое дело, ребята, - вытирая мокрое лицо, сказал директор, когда все собрались. В полумраке неотделанной комнаты его рубашка ярко белела. - Прогноз - хуже некуда. Я решил - заканчивайте сегодня же. - Останавливая поднятой рукой собравшегося возражать комиссара, добавил: - И не спорь, комиссар. Тот самый случай, когда надо жертвовать делом, но спасать людей. Посмотри на ребят!.. Сам как обструганный!.. Сколько уже заболело? - Вадик смолчал. В лагере, в медпункте, он изолировал трех простуженных, у Автандила опять был тяжелый бронхит. - Бухгалтерию я предупредил. Сегодня вечером подпишем последние наряды, и завтра расплачусь с вами. Доктор, машину сдайте сегодня. Все, ребята! - Он оглядел отряд. - Знаю, сделали все, что смогли. Поэтому приехал.
- А может?.. - сказал Юра.
- Шабаш, - махнул рукой комиссар. - Только домажем последнюю квартиру! Двое чистят инструменты и с доктором едут в гараж. В лагерь пойдем пешком. Вечером - банкет. Ну?.. Ребята?..
Все молчали, слышно было, как хлопают на ветру полосы рубероида.
- Что ж ты не скажешь: "Банкет - это хорошо"? - спросил директор Вовика.
- А что хорошего - девчонка остается здесь, а я уеду! - сердито ответил Вовик. Его припорошенное алебастром лицо было озабоченным и вдруг оживилось: - Кореши, где наш экс–командир? Уговор помнишь? - растолкав ребят, кинулся он к стоящему у стены Кочеткову. - Банка с тебя, доработал я испытательный срок! - Вовик засмеялся и до того заразительно, что и ребята стали посмеиваться. А Вадик заметил в его глазах слезы.