И вдруг волнение покинуло ее. Она заговорила о том, что молодежь комбината совершила немало достойных дел. По инициативе молодежи зародилось движение - "патриот своего завода", они знакомились с революционным прошлым своей фабрики, стали бороться за честь фабричной марки.
Произнося фразу - "не все золото, что блестит", - она смело взглянула в зал и продолжала, уже не глядя в бумажку:
- Ростом наших рядов за последние годы мы могли бы быть довольны, если опираться только на цифры.
Зал слушал. Те, кто пользовались наушниками, не качали головами - видимо, перевод был нормальный. Заговорив о росте рядов, Урве неожиданно указала рукой на себя и сказала:
- Вот перед вами я. Я пришла в фабричную комсомольскую организацию из ученической. Я и есть этот рост рядов, потому что наша комсомольская организация растет только за счет пришедших в нее людей.
В президиуме и в зале одобрительно засмеялись. Цифры показывали, что за последний год в организацию пришло четырнадцать комсомольцев извне, а из числа молодежи предприятия принято только трое. И снова маленькое творческое дополнение.
- Три - это хорошая цифра, цифру три вообще любят, но мы... - Взгляд Урве остановился на лице Людмилы, та одобряюще кивнула ей. - Но нашу Людмилу Герасимову эта цифра не устраивает.
Людмилу знали по активам, по выступлениям в печати, и поэтому свободно брошенное замечание снова вызвало одобрительный смех. Журналисты в первом ряду что-то быстро записывали. Чувство меры подсказывало оратору: "Не переборщи. Сейчас ты подошла к самому главному. Это у тебя довольно хорошо и живо изложено. Спокойно читай". Она так и поступила, а затем снова обвела взглядом зал. Следующую фразу она снова бросила в зал, не глядя в конспект:
- Но как можно завоевать молодежи авторитет, если сами мы, комсомольцы, когда дело доходит до выполнения собственных решений, колеблемся.
И она рассказала печальный эпизод из жизни двух соревнующихся бригад, когда, взяв на себя обязательства и подняв вокруг этого шумиху, они так и не довели дело до конца. Виновата ли эта бригада, что так случилось? Можно ли считать нормальным положение, когда рабочим приходится ходить в кладовую за материалом, да еще клянчить, хотя есть подсобники, которые получают за это зарплату? Долго ли между прядильным и ткацким цехами будет существовать состояние войны? В ткацком цехе отведен уголок под кладовую, она разделена пополам проволочной сеткой. По другую сторону сетки - кладовая прядильного цеха. Казалось бы, чего проще сделать в проволочной сетке дверь?
- Но у нас славная погранохрана! - взволнованно воскликнула Урве, и зал весело засмеялся. - Дверь, правда, есть, но она забита железными гвоздями, и для того, чтобы перетащить тяжелые ящики с катушками из одной кладовой в другую, приходится делать большой круг. Прядильщицы не доверяют ткачихам. Однако сами норовят обвесить их. Иногда в ящики с пряжей кидают мокрую ткань, чтобы увеличить вес. Порой в ящике вместо восьмисот катушек оказывается семьсот, а это значит, что чистой пряжи получится на три с половиной килограмма меньше. Пряжу № 40 приносят сверху, с четвертого этажа. Лифт есть, но им не разрешается пользоваться. Между тем сколько раз говорилось - надо организовать производство пряжи на месте.
Когда Урве сказала, сколько ткацких станков простояло в течение полугода из-за этого, тут и там раздались сочувственные возгласы.
- Долго ли можно терпеть такое безразличие, мириться с крайнею бесхозяйственностью? Мы, молодежь, хотим работать. - Разгоряченная фантазия подсказала еще один довод: - В конце концов, все мы хотим быть хорошо одеты и зарабатывать.
Или вот еще. Осенью у нас провалился прекрасный план озеленения заводского двора. Почему?
Разве в этом виновата только молодежь? Все, что можно было сделать без транспорта, уже сделано.
Она знала: так получилось потому, что никто не выяснил, откуда брать землю. Но небольшое преувеличение показалось ей допустимым, тем более что уж очень не хотелось лишать себя удовольствия кончить выступление такими словами:
- Христос в свое время учил: зачем, дескать, птице заботиться о том, как и где добывать еду. В этом смысле наши снабженцы истинные христиане.
Еще дома, записывая эти слова, Урве думала, что они вызовут в зале смех. И она не ошиблась.
Гуляя в перерыве по коридору, она ловила на себе доброжелательные взгляды, улыбки. Потом к ней подошел человек - она заметила, что он сидел в президиуме.
- Товарищ Лейзик, у меня к вам несколько вопросов. Отойдем немного в сторонку.
Когда они оказались одни, на нее посыпались вопросы: окончила ли Урве среднюю школу? Какие у нее планы на будущее? Давно ли работает на фабрике? С какого времени в комсомоле? Она ли написала статью, опубликованную в газете в феврале? Самостоятельный ли это труд, или редакция помогла? Писала ли она что-нибудь раньше?
И вдруг: не хочет ли Урве Лейзик стать журналисткой? К нему в отдел нужен литсотрудник, который умел бы писать и который знает производство. Газета молодежная, и работать в ней интересно. Пусть товарищ Лейзик все взвесит, предложение серьезное.
В обеденный перерыв Урве сидела в маленьком кафе с Эдуардом Эсси.
- Насколько я понял, вы хотите попытаться? - спросил Эсси, выслушав рассказ Урве. Рассказ этот был - сплошные восклицания.
- Это так интересно.
- Знаете что, хочется поработать в молодежной печати - работайте. Возможно, вам и понравится. Вы справитесь, я уверен. Но я бы не советовал вам идти туда. Чересчур узкий профиль. Идите лучше к нам.
Что за день сегодня! Да, да. Сирень! И хоть на улице свирепствовал холодный ветер, это была весна - время цветения сирени, удивительное время, вплетающее новый узор в ткань ее жизни.
- Но вы же мне ничего не предлагаете, - сказала она тихо, обжигая язык горячим кофе.
- Куда вас определить? - Молодой человек на мгновение задумался: - Ага, письма! Вот туда вы на первых порах и пойдете. Только на первых порах. Там, правда, больше канцелярия, но там вы быстрее акклиматизируетесь и скорее привыкнете к острому воздуху редакции. Решено. Ха! Как бы не так! Мы открываем человека, а у нас хотят из-под носа утащить его. Не выйдет!
Допив кофе, они вместе отправились в редакцию.
13
Человек порой сам не знает, почему у него становится плохое настроение, старается не докопаться до истинной причины, хитрит сам с собой и, чтобы успокоить себя, выдумывает какой-нибудь совершенно посторонний предлог.
Едва ли плохое настроение Рейна было вызвано переходом Урве в редакцию. Этого не могло быть. Урве хотела уйти на другую работу, кто мог помешать ей? Да и не было никаких оснований запрещать.
Но вот отпуск! Урве теряла отпуск. Какой же отпуск осенью или зимой?! Отдыхать надо теперь, летом. И, как договорились, поехать всей семьей к родителям Рейна. Погода хорошая, и с каждым днем становится лучше.
Урве перешла в редакцию. Теперь они ходят на работу в разное время. Казалось, все внезапно изменилось. Рейн твердо решил поступить в техникум. Конечно, нелегко будет заниматься в их тесной квартире. На работе все хорошо, вырисовываются неплохие перспективы. Меллок собирается уходить на пенсию. Ваттер станет сушильщиком, а сам Рейн из накатчика - помощником сушильщика.
Урве перешла в редакцию. Работает там всего несколько дней. Вот бы получить ей через редакцию квартиру! Но она не станет просить. Не из той породы.
Придя домой, Рейн не сразу поднялся наверх, а за глянул сначала во двор, чтобы убедиться, могуч ли противник - штабель березовых дров. Теща, гулявшая тут же с Ахто, предложила зятю свою помощь.
- Поди-ка лучше к Хаукасам и попроси у них шведскую пилу, я один тогда справлюсь, как по маслу пойдет, - отказался зять. Он торопился домой. Урве, вероятно, уже пришла.
Урве была дома. Она стояла в дверях кухни, держа в руках письмо. В ее глазах появилось какое-то особенное выражение, когда она сказала:
- Ну, Рейн, наша Эстония действительно маленькая страна. Все друг друга знают.
- Ого! - воскликнул муж. Красный как рак, он повернулся к умывальнику и принялся мыть руки. Этого еще не хватало! Конечно же Ли. С самых похорон старика молчала. А может, и не она. В конце концов, старая, позабытая история... Но чертовски неприятно, если начнутся объяснения...
- Не плескайся так громко, послушай, что пишет Юта.
- Юта?
- Ну да, я получила сегодня от нее письмо. Она блестяще сдала экзамены, остался только марксизм, и тогда она на третьем курсе.
- Ну, а по поводу того, что в Эстонии все друг друга знают? - вытирая руки, спокойно спросил муж.
- Нет, ты слушай. Погоди, тут про их последний вечер. Ага, нашла.
И она стала читать:
"...Итак - один танец за другим. В конце концов я спросила у парня, не покажется ли ему вечер чересчур однообразным - ведь он все время танцует только со мной. Он ответил, что характер его слишком слаб, чтобы отказаться от очаровательного однообразия, и что я... Нет смысла повторять, что он говорил. Общее веселье захватило и меня, и я решила не закалять больше характер этому филологу. Весь этот шутливый разговор еще не давал повода для знакомства. Но терпеливый филолог проводил меня в общежитие - оно напротив университета, - и так как провожание длилось два часа восемнадцать минут, то мы, конечно, познакомились. Я назвала ему свое имя, он свое: "Эро Лейзик".
Рейна это известие поразило. Брат, младший братишка, который был еще совсем ребенком, когда Рейн уходил на фронт, теперь ухаживал за девушкой на одном конце Эстонии, и родственники на другом знали об этом.
- Так, значит, Юта? Странно, ведь Юта... Впрочем, дело вкуса.
Урве думала, что муж будет приятно удивлен, обрадован. Все последнее время он ходит как в воду опущенный, а сама она живет полною жизнью, горит, все ей интересно, все внове. Нет, дальше так продолжаться не может. Надо встряхнуть его, проветрить, повернуть лицом к солнцу, чтобы он понял, что жить только домом, только постройкой нельзя.
- Скажи, Рейн, что с тобой происходит в послед нее время?
- Со мной? А что может происходить со мной?
Урве присела на стул и посмотрела на мужа, который без аппетита жевал что-то.
- Я пришла вот к какому выводу, - сказала она взволнованно. - На новом месте я могу заработать больше. Значит, нам будет легче, чем раньше. И знаешь что, Рейн? Начнем-ка мы строить. Теперь нам это под силу, согласен?
Порой роковые слова звучат именно так - просто, сердечно и заманчиво.
Часть третья
1
Совершить роковой поступок бывает порой невероятно просто, так же просто, как, скажем, повернуть ключ в замочной скважине. Да-да. Не открой Катюша Маслова в тот вечер двери своей комнаты, Нехлюдов не вошел бы к ней... Не было бы этой отвратительной сторублевки... Непройденной осталась бы дорога позора, и не сидела бы Катюша на скамье подсудимых... И Толстой не написал бы одного из своих лучших романов - добавила бы к размышлениям юной читательницы ее старшая подруга, но ее не было здесь, и она не имела возможности подслушать эти мысли.
А юная читательница лежала на траве, подстелив под себя старое шерстяное одеяло, одна со своей книгой, на которую падали яркие лучи летнего солнца и по которой полз перепуганный муравей.
Приход матери вернул Лехте Мармель к действительности. Мать, наверное, проголодалась. В сарае на горячей плите ее ждала овсяная каша с кусочками поджаренного сала, а на столе, покрытом клеенкой, стояло остуженное молоко обеденной дойки.
- Иди! - по-хозяйски распорядилась Лехте. - Вымой руки и... Ну, зачем ты куришь! Мы же сейчас будем обедать.
Мать с усталой усмешкой махнула рукой. После того, как муж выгнал ее, она редко расставалась с папиросой, - Лехте права, не стоило бы курить до обеда, но за спиной длинная дорога домой, а здесь множество дел, волновавших ее.
- Хорошо бы выложить стену до уровня окон, - сказала мать.
Лехте ничего не ответила. Она накладывала в тарелку дымящуюся кашу. Ох уж эти стены. Хоть бы ряды получались ровнее. К тому же серые кирпичи были уложены вперемежку с красными, цельные с половинками. Кирпич брали отовсюду, там, где можно было купить подешевле. Щебенка с площадок, на которых шли восстановительные работы, и та становилась достоянием бедного индивидуального застройщика. Лехте страдала молча и скрывала, что страдает. Что же, они с матерью не могли строить иначе. Кое-кто мог ставить стены из лучшего материала. Мужчины укладывали кирпич ровнее и красивее. Все это она понимала... но таков уж этот сорняк неполноценности, - стоит ему попасть на неровную почву сравнений, как он сразу же пускает ростки.
- А разве тетя Линде не захотела сегодня взять нашу Кирьяк на свое попечение? - спросила Ану, наливая молоко. По дороге сюда она видела корову на незанятом участке и собиралась сразу же спросить, почему та на цепи, но позабыла.
Кирьяк - небольшой дополнительный источник доходов семьи Мармель - проживала за перегородкой, в том же самом сарае, где жили хозяева, молоко Кирьяк покупали семьи, живущие по соседству в старых деревянных домах, а навоз относили в дальний конец участка, где был посажен картофель. Сено и подстилку приходилось покупать, но Ану подсчитала, что чистая прибыль от коровы составляет около пяти тысяч рублей в год. Не будь у них Кирьяк, едва ли они смогли бы строить дом.
- У тети Линде сегодня стирка, - деловито сообщила дочь.
Матери не сиделось на месте. Не выпуская изо рта послеобеденной сигареты, она сняла с гвоздя перепачканный известью комбинезон, вытащила из-под плиты стоптанные мужские ботинки и приготовилась к сражению.
Подсобница тем временем вытряхивала из ящика остатки засохшего раствора.
Недокуренный "Парашютист" приземлился у края известковой ямы. За работу! Зазвенели лопаты. Прекрасный получился раствор.
Лехте стала ведром таскать его на леса. А мастер, держа в руках кельму и ватерпас, принялся за работу, которую вчера вечером не успел закончить. Кирпичу хватало. Маленькая подсобница позаботилась и об этом.
Лехте носила раствор. Прохожие не интересовали ее. Пусть думают что хотят. Разве придет кому-нибудь из них в голову, что заставило мать и дочь взяться за постройку дома, тем более что жилплощадь у них была, и совсем недалеко отсюда - улица Лууги, 8, квартира 6. Поинтересуйся кто-нибудь из прохожих, почему они покинули свой дом, строители промолчали бы. Возможно, тот, кто остался жить на улице Лууги (ордер был на его имя), и сказал бы что-нибудь о невыносимом характере своей жены. У матери с дочерью не было ни времени, ни желания опровергать клеветнические вымыслы, которые, очевидно, распространял некий бухгалтер по имени Мармель и его друг Линкман. Люди любят посудачить. Что ж, время - лучший и справедливейший судья.
Лехте стала готовить новый ящик раствора. Они с матерью не приготовляли сразу большого количества, потому что размешивать его долго и нелегко.
Двое людей свернули с улицы в сторону. Перепрыгнули канаву и остановились совсем близко от Кирьяк.
Ану глянула на них сверху, Лехте - снизу. Обе почти одновременно подумали: пастбище Кирьяк в опасности.
Лехте взобралась наверх.
- Мама, кто это?
- Откуда мне знать. Может, новые соседи.
- Значит, наша Кирьяк на их участке.
- Ну и что, нашла из-за чего волноваться, - беспечно ответила мать, но ее темное от загара, широкое, в морщинах лицо нахмурилось.
Лехте спустилась вниз и стремглав помчалась на лужайку, где прогуливалась незнакомая пара. Ану волей-неволей оторвалась от работы, чтобы взглянуть, куда и зачем убежала дочь. Уже вечер, и переводить Кирьяк на другое место нет никакого смысла.
Однако дочь и не вспомнила о Кирьяк. Она остановилась возле женщины в пестром платье, та протянула ей обе руки, и они пошли к дому, оставив высокого мужчину размышлять в одиночестве.
- Мама! - крикнула Лехте снизу. - Опускайся, увидишь, какая у нас будет соседка. Она училась в нашей школе. Урве, ты ведь будешь нашей соседкой, да?
Урве весело рассмеялась. Она еще не знает, как все сложится, но, во всяком случае, она очень рада встретить свою младшую подружку по литературному кружку.
- Тебя и не узнать, погоди, в котором же ты теперь классе? Когда я училась в школе, ты была...
- Осенью буду в одиннадцатом.
- В одиннадцатом! А потом - в Тарту?
- Обязательно, если только не провалюсь на экзаменах.
- Я заранее буду держать за тебя кулак.
Соседи - это было событие, которое заставило спуститься вниз и почтенного строителя. Ану не протянула руки - обе ее ладони были выпачканы раствором, ну, а насчет того, чтобы объяснить, рассказать, - сколько угодно. Ее опыт - достояние всех, кто в нем нуждается. Высокий мужчина, который подошел к ним, показался ей дельным. Как с водой? Далеко ли проходит канализация? Высоко ли поднимается подпочвенная вода? А какова вообще почва?
Заглянули и в подвал, глубиной его Рейн остался доволен. Вот только плохо, что дома здесь строятся далековато от улицы, как бы не было неприятностей с водой и канализацией.
- Но ведь вам нравится здесь, правда? Вы не передумаете? - в который уже раз спрашивала Лехте, не отрывая восхищенного взгляда от Урве, которая, по ее мнению, стала просто красавицей. Спрашивая, она впервые посмотрела на мужчину в новом коричневом костюме. Нет, больше она не посмотрит на него, а то еще подумают, будто ее интересует не только Урве.
Что значит - далеко? Неужели Урве считает этот район далеким? Каких-то несколько сот метров от автобусной остановки, а в будущем здесь будет ходить еще и троллейбус. Лехте сама читала об этом информацию в "Ыхтулехт".
Мужчина поддержал ее, сказал (какой у него красивый голос!), что они не могут тратить столько дней на поиски участка, надо еще оформить бумаги, а осень не за горами.
- Да и какие соседи попадутся - это вопрос тоже немаловажный, - закончил он шутливо.
Лехте знала, что, стоит ей только повернуть голову и взглянуть наверх, как она снова увидит эту ослепительную улыбку. Но она не повернула головы и не посмотрела.
Рейн поискал в кармане сигарету. Женщина тоже вытащила смятую пачку.
- Простите, я не знал, что вы курите, - Рейн быстро протянул будущей соседке пачку "Примы".
Она рассмеялась:
- Индивидуальный застройщик не вправе баловать себя "Примой", - однако взяла предложенную ей сигарету.
Лехте крикнула:
- Послушайте! Ведь наша Кирьяк пасется на вашем участке!
Все взглянули на освещенную вечерним солнцем коричневую с белыми пятнами корову.
- Что же это такое, Рейн, в первый день пограничный конфликт, - рассмеялась Урве.
Позже, когда Рейн с Урве ушли, Ану Мармель сказала дочери:
- Славные люди.
По мнению Лехте, этого было недостаточно. По мнению Лехте, Урве была чудесная. О Рейне она, разумеется, ничего не могла сказать.
Вечером, забравшись в свою жесткую узкую постель, она все же призналась себe, что чудесными были оба. Но об этом знала только она одна.