4
Дни настолько доходили один на другой, что сказать, что произошло вчера или неделю назад, было очень трудно. Собственно, ничего особенного и не произошло.
Рябой шофер доставил камень, и так как он был человеком обязательным, то подбросил и несколько машин гравия.
Как-то Ану Мармель робко попросила выручить ее. У Урве оказалось с собой немного денег. Двести рублей - как раз такая сумма и нужна соседям, чтобы продолжать строительство.
В воскресенье приходила Лийви со своей Майму. Пришла просто так, поглядеть, но, попав на толоку, одолжила у соседей лопату и тоже немного поработала.
Однажды утром, когда Рейн шел на свой участок - это было за три дня до окончания отпуска, - его остановил шофер, симпатичный парень, и спросил какую-то улицу. Из самосвала на землю аппетитно капало известковое молоко. Три тонны жирного известкового раствора остались на улице Тарна, 5. У симпатичного парня, оказывается, имелось и двадцать мешков цемента, и просил он недорого. Вечером удачливый строитель мог собственными глазами убедиться в свежести и доброкачественности предложенного ему цемента. В подвале Ану Мармель было достаточно места, чтобы хранить его.
Доски для сарая-времянки Рейн привоз с лесопилки. Вечером он сунул квитанции и счета в специально заведенную для этого папку. Комбинируя, чтоб обошлось подешевле, надо помнить, что комбинации следует скрывать. А для этого необходимо собирать и тщательнейшим образом хранить официальные документы.
В последний день своего отпуска Рейн приехал на участок, как всегда, рано утром. Первым делом сколотил огромный ящик для раствора. Ну, а теперь за работу! Стал накрапывать мелкий дождик. Хорошее или плохое предзнаменование? И хотя он не был суеверным, его руки дрожали, когда он закуривал сигарету. Первый плоский камень лег на место.
Урве пришла под вечер.
- Ну, совсем как на плане! Ну, просто точь-в-точь как на плане дома! - по-детски радостно воскликнула она и как была, в плаще, прыгнула в яму.
Она права. Первый ряд фундамента уже почти уложен, и если глядеть на него сверху, то легко можно узнать план дома.
Рейн, усталый, с капельками пота на лбу, хотел было сказать что-то солидное, но, едва увидел сияющие глаза жены, ее пылающие щеки и ярко-красный рот, как вся его солидности улетучилась. На дне ямы лежал продолговатый граненый камень. Они уселись на нем рядышком.
Урве прерывисто дышала, глаза ее смеялись.
- Мы же целуемся в подвале собственного дома.
Они расхохотались. Урве в шутку посоветовала достроить подвал и продать его за двадцать тысяч, как тот человек, у которого побывал Рейн.
- Этот ненормальный, вероятно, до сих пор ищет Юхана Тухка с улицы Сое. Нет, я за эти деньги целый дом поставлю, вот увидишь.
- Смотри, помни наш уговор, не начни комбинировать,- сказала Урве.
Рейн махнул рукой, но замолчал. Урве встала.
- Сегодня у нас торжественный день. Закладываем угловой камень. Что ж ты утром ничего не сказал? Мы бы отметили это событие.
- Ах, черт, - Рейн сделал круглые глаза и погрозил жене пальцем, вымазанным в растворе. - Разве я не говорил тебе много раз, что сегодня начну класть фундамент?
- Да, но угловой камень? Ведь это он, правда? - носком кеды Урве коснулась одного из камней.
- Допустим, - рассмеялся Рейн, - хотя по правилам угловой камень кладут, насколько мне известно, в цоколь.
- А что такое цоколь?
- Наземная часть фундамента.
- Ага, тогда я знаю, что сделаю. Погоди, я сейчас все устрою. Выберу самый красивый камень...
Она взглянула на камень, где они только что сидели и целовались. Огромный, какого-то особенного зеленого цвета - это было как раз то, что она хотела.
- Мы вытащим его и положим отдельно, да?
- Трудновато будет.
- Да ну! Я же помогу тебе.
В этот вечер они словно заново влюбились друг в друга. Они видели, как воплощается в жизнь их замысел, и это связывало и окрыляло их. Оба были еще очень молоды, у обоих было все впереди. Обоим предстояло много учиться. Время еще не ушло. Безусловно, Рейну всe это несколько труднее. Нo в будущем году работы на участке поубавится. К осени дом будет стоять уже под крышей, окна застеклят. Останется лишь отделка. Значит, можно будет и учиться.
Однажды вечером Рейн, как всегда, с азартом отмерял что-то, пыхтя поднимал тяжелые камни и укладывал их в ряд, любуясь высотой и гладкостью будущей стены подвала. Кладка неотесанного плитняка требует ловкости и хорошего глазомера. Рейн обладал и тем и другим. С каждым новым рядом движения его становилась точнее и увереннее. Росла и какая-то особенная любовь к творению своих рук. Ваттер, бедняга, который жил в наемной квартире и день за днем вкалывал на фабрике, даже представить себе не мог, какие чувства обуревали Рейном, когда он, едва дождавшись конца смены, торопился домой, а потом на участок - продолжать то, что не закончил вчера. Ваттеру были недоступны эти чувства.
Меллок понимал все это гораздо лучше. Старика словно подменили. Его расспросы говорили об искренней заинтересованности, да и на советы он не скупился. Вот хотя бы эти устои. Один черт знает, где Рейн достал бы их, а тут выяснилось, что у старика есть добрый знакомый, который может сварить из старых трамвайных рельсов как раз такие устои, какие нужны строителю. И баснословно дешево. Нет, нельзя судить о человеке по его словам. Меллок, видимо, принадлежал к такому сорту людей, которые на первый взгляд кажутся несносными ворчунами, а на самом деле у них под шершавой оболочкой доброе и отзывчивое сердце.
Вот только недолюбливает своего помощника... Ну, Ваттер тоже хорош, слишком большое значение придает словам, переводит на политику ерундовые высказывания старика. Жизнь не такая уж сложная штука. Сам живи и другим давай жить - вот принцип, достойный человека. Ваттеру такие принципы всегда были противны, а тем более теперь, когда он вступил в партию.
У края котлована замерли шаги, и голос тещи прервал приятные размышления.
- Рейн, сразу же иди домой, Урве зовет.
- Что случилось?
В ящике достаточно раствора, а солнце только-только зашло, оставив на небе красноватую полоску, - просто необходимо еще поработать.
- Я толком и не знаю. Сама тебе расскажет.
Дурацкая таинственность!
- Ладно, вот только уложу эти два камня, - грубо сказал Рейн. - Идите, я сейчас.
Но, черт побери, что стряслось дома? Он ничего не мог придумать. В последнее время он настолько был занят постройкой, что весь мир с его неожиданностями и крутыми поворотами перестал существовать для него.
Дома все было перевернуто вверх дном. Уже в передней он заметил на зеркальном столике завернутые в бумагу пакеты и пустую коробку из-под туфель. Когда она успела купить туфли? Ведь была же договоренность, что... В кухне на спинке стула висел новый шарфик, а на столе лежали нарезанный хлеб, коробки консервов, бумажные кульки. В комнате на полу он увидел большой, наполовину уложенный чемодан.
Уезжает?
Среди всего этого беспорядка счастливая и взволнованная Урве пришивала к рубашке розовую тесемку.
- Я еду в Москву! - крикнула она вместо приветствия.
Рейн сел к столу, раздумывая, что сказать. Ему необходимо было немного собраться с мыслями.
- Сегодня. Вечерним поездом, - добавила жена. - На шесть месяцев. - Урве быстро обрезала нитку и встала. - А теперь не смотри, я...
Смотри или не смотри - все равно. Человек уезжает на шесть месяцев в Москву. Октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март.
- Значит, ты вернешься только в апреле...
- Ну да, в начале апреля. Ты не сердись, Рейн, я не могла посоветоваться с тобой...
- Где Ахто?
- Мама пошла погулять с ним. Ты даже не спрашиваешь, зачем я еду? И как всe это произошло?
- Что теперь спрашивать, ты ведь решила ехать, - бросил муж с таким внезапно зазвеневшим гневом в голосе, что в комнате на мгновение стало тихо.
Урве, вздохнув, присела на стул.
- Удивительно, - мрачно сказала она наконец. - Мать сердится, что я уезжаю. У тебя такое лицо, будто я преступница. Разве я виновата, что меня чуть ли не силком заставляют ехать.
- Учиться? - сквозь зубы процедил муж.
- Ну да. На курсы. Должен был ехать Ноодла, заведующий отделом информации, но у него какие-то важные семейные дела, и он не смог.
- У Ноодла важные дела, а у тебя их не может быть?
- У меня? Но что могло помешать мне?
Рейн не ответил. Bсe в нем кипело и клокотало. Он нервным движением схватил со стола спички и закурил. Урве пришлось повторить свой вопрос.
- Черт побери, я бы не начал строить, если б такое знал.
- Но почему? Разве мой отъезд помешает тебе строить? Много ли от меня здесь толку?
- Да не в этом дело, работа не остановился, но столько времени без тебя... Как там, в Москве?.. И на что ты будешь жить эти шесть месяцев? На стипендию? Какие-то копейки.
- До чего же ты глупый! Я буду по-прежнему получать зарплату, а кроме того, редактор просил, чтоб я и оттуда писала.
Хмурые складки на лбу мужа начали постепенно разглаживаться. Но именно это заставило сердце Урве сжаться. Теккерей! Теккерей, вот кого недавно цитировал Эсси: "Посеешь поступок - обретешь привычку, посеешь привычку..." Горькое чувство обиды заставило ее сжать губы. Муж думал прежде всего о рублях. Выходит, жена может ехать куда угодно, на сколько угодно - главное, пусть дает деньги. "Столько времени без тебя". И это так, вскользь.
- Ты купила новые туфли? - спросил Рейн.
- Мне же не в чем было ехать.
Муж взял в руки туфлю и стал разглядывать.
- Сколько стоили?
- Ах, четыреста, скинула она двадцать пять рублей.
Щемящее чувство горечи сдавило сердце. Незачем было звать мужа домой.
Через три часа Урве стала прощаться. Она поцеловала сына - с ним ей было тяжелее всего расставаться, - обняла мать, у которой на глаза навернулись слезы, и затем темная улица поглотила двух людей, нагруженных пакетами и чемоданом.
У нее было верхнее место.
Рейн украдкой изучал пассажиров. Одни мужчины, черт бы их взял. И совершенно откровенно разглядывают его жену. Моложавый майор с орденскими ленточками на груди уступил ей свое нижнее место, и Урве, дуреха, поблагодарив, согласилась. Неужели она не понимает, что этот офицер просто ищет случая познакомиться. Сказать ей как будто бы неудобно, лучше слушать, как свистят паровозы. Попытаться понять, что сообщает вокзальный громкоговоритель. Нет, это, по-видимому, не о московском поезде. До отхода московского еще минут двадцать. Двадцать пустых минут!
- Сядь же, чего ты стоишь.
Можно и присесть. Все равно легче от этого не станет. И сказать еще раз:
- Напиши сразу же. Вообще, пиши почаще.
А как же иначе? И Рейн пусть пишет обо всем - как подвигается работа, особенно же об Ахто.
- Что, если выйти покурить?
- Выйдем, - сразу же согласилась Урве.
На перроне происходили сцены прощания: шумные, грустные, деловые и молчаливые. Какую-то пожилую женщину в пальто из искусственного меха и в платке окружил целый выводок. Было так странно видеть ее заплаканное лицо среди ярких букетов цветов и беззаботных улыбок.
- Хорошо, что мы не позволили матери с Ахто прийти сюда, - заметила Урве.
- Конечно. Ведь уже поздно, - ответил Рейн.
Еще четверть часа. О чем-то надо творить.
- Пожалуй, ты мог бы уже идти, - сказала Урве.
- Ну нет, я дождусь отхода поезда. Еще тринадцать минут.
Тут они заметили невысокого человека в расстегнутом пальто. Он шел по перрону, старательно заглядывая в освещенные окна вагонов. Скользнув взглядом по Урве и Рейну, человек внезапно остановился и всплеснул руками.
- Чуть было не проскочил мимо. Проклятая темнота!
Это был Эсси. Он держал завернутые в бумагу розовые альпийские фиалки - для отъезжающей. Как кстати он пришел!
Лицо Рейна, которое все это время было серьезным и напряженным, вдруг осветилось широкой улыбкой. Урве была и рада цветам, и смущена.
А Эсси захлестнул поток собственного остроумия. Пусть коллега не думает, что такой человек, как он, станет дарить женщинам цветы только из-за их красивых глаз. Жизнь полна корыстолюбия и эгоизма, и он тоже не изюм в этом соленом супе. Вот это письмо, которое он достал сейчас из кармана, должно быть вручено адресату через час после того, как поезд придет в Москву; передавая письмо из рук в руки, необходимо как можно эмоциональнее добавить следующие слова: "Если вы не выполните просьбы, которая содержится в письме, то вашему таллинскому другу Эдуарду Эсси снимут голову".
Эсси прибыл очень вовремя. Наконец-то Рейну разъяснили, как важно литературному сотруднику газеты поехать на курсы. Во-первых, квалификация, во-вторых, общий кругозор, в-третьих, доступ к сокровищницам культуры, в-четвертых...
Голос в репродукторе объявил, что через пять минут отходит московский поезд. Урве вошла в вагон. Мужчины остались на перроне. Эсси стоял чуть поодаль и курил. Рейну было грустно. Урве делала веселое лицо. Не так уж и надолго она едет. Однако если говорить правду, то и у нее чуть щемило сердце от предчувствия тоски по дому.
Свисток.
Прощальные взмахи рук.
В окне вагона проплыло дорогое лицо. Высоко поднятые брови, машущая рука.
Поезд набирал скорость.
Мокрые от тумана рельсы блестели, освещенные зеленым огнем семафора. Затем зеленый свет погас и зажегся красный. Урве уехала по зеленым рельсам. Рейн остался стоять за красными.
Провожающие побрели к зданию вокзала.
- Что, скис, а? - Эсси бросил дымящуюся сигарету в мусорный ящик у фонарного столба.
- Грустновато немного, - признался Рейн.
- Ничего. Через шесть месяцев встретишь, и начнется у вас снова медовый месяц.
Они прошли через здание вокзала, где женщины до блеска натирали щетками каменный пол, и вышли на улицу.
- Пойдем ко мне, - предложил Эсси. - Посмотришь, как я живу. Захочешь спать - ляжешь на мою тахту, не захочешь - вспомним старые времена, старшину Хаака, остальных ребят.
Эсси зашел в привокзальный ресторан и взял бутылку коньяку.
Район, в котором он жил, несмотря на свою близость к городу, был сравнительно тихим. Вот и большой, покрытый терразитом дом. Они стали подниматься по широкой лестнице. Эсси шел впереди, электричество на лестнице не горело. Тихонько открыл французский замок и зажег в передней свет. Белые двери. Паркетный пол. Это была прихожая роскошной пятикомнатной квартиры в доме, построенном в последние годы буржуазной власти. На многочисленных вешалках висели самые разные пальто, свидетельствовавшие о разном уровне жизни обитателей этой квартиры.
- Здесь живет три семьи, а я случайный квартирант одной одинокой дамы, хотя живу в отдельной комнате и имею свой ключ, - тихо сказал Эсси, открывая дверь своей комнаты. - Говори потише, - все, наверное, спят.
Но им шептаться не хотелось - армянское солнце и виноград, перебродившие в деревянных чанах, делают голоса громче. Обоим было что вспомнить, было о чем поговорить. Оба немного захмелели, и, когда Рейн поздно ночью собрался уходить, Эсси, похлопав друга по плечу, сказал:
- Чего тебе тужить, парень. Нашел женщину - настоящую жемчужину. Ну уехала. Так ведь скоро вернется. А я, брат, сегодня утром в Тарту подвел окончательный итог. Чертовски грустный день. Запомни, старик, что я тебе скажу: никогда никого не оставляй. Пусть уж лучше тебя оставляют, оставленному всегда легче.
Рейн ушел, подняв воротник пальто и слегка насвистывая. Черт его разберет, этого Эсси. Какая разница, оставлять или быть оставленным, - мучиться и страдать все равно. Да, видно, что-то гнетет парня, грустные нотки в голосе и в глазах грусть. Ужасная вещь одиночество. И как некоторые люди всю жизнь живут в одиночестве? Через шесть месяцев Урве вернется домой. За это время и строительство подвинется. А пока будут приходить и уходить письма.
5
"Дорогой Рейн!
Хотела тебе написать сразу же, но с первых же дней так закрутилась, что и не заметила, как пролетело время. Каждый день проходит в невероятной спешке. Твою жену хотят здесь сделать здорово умной. Лекции чередуются с практикой, экскурсиями, посещениями музеев и театров. Просто ужас!
На следующей неделе нам будет читать лекции заведующий одним из отделов "Известий". Тема - передовая статья в газете. Потом каждому из нас придется написать передовую статью. Совсем как в школе. Ужасно боюсь - вдруг не справлюсь. Все слушатели курсов - журналисты со стажем, кроме одного худенького очкастого паренька из Молдавии - он работает в газете меньше года.
Живу в одной комнате с девушкой-латышкой. Ее зовут Рута Виетра. Она, вероятно, одних лет с тобой. Как и тебе, война помешала ей закончить последний класс школы. Теперь Рута, разумеется, кончила школу. Ей было нелегко, она многое перезабыла, как и ты. Интересное совпадение - она получила аттестат в том же году, что и я. Выходит, мы вроде бы сверстницы, хотя она и гораздо старше меня.
Рута знает русский язык гораздо лучше, чем я, английским же владеет в совершенстве, так что, если мне не хватает запаса русских слов, прибегаю к английскому. С ней очень приятно. Она любит музыку, театр. В субботу мы были в Малом, смотрели "Лес" Островского. Что-то необыкновенное. Какие декорации! Какая игра! К сожалению, многого не уловила, богатство слов у Островского потрясающее. Вчера ходили в консерваторию. Меня потрясла "Чаконна" Витали - произведение, которое лучшие скрипачи мира исполняют вот уже более трехсот лет.
Сегодня ночью в Москве шел снег, и утром улицы были совсем белые. К обеду, правда, от снега осталось одно воспоминание. Подумала, как хорошо, если б лыжи и лыжный костюм были с собой. Под Москвой очень много красивых мест и добираться просто - на электричке; немного устаю, и поэтому было бы очень полезно побывать на природе. Помнишь нашу с тобой лыжную вылазку в Кивимяэ? Как мы тогда устали и какое было чудесное чувство.
В общем, живу хорошо и знаний приобретаю больше, чем ожидала. Все было бы чудесно, не тоскуй я так по тебе и малышу. Подумать только, ведь ему исполнилось два года! Напиши мне, как вы живете, как дела? Как растет наш "оплот индивидуализма"? Сумел ли ты что-нибудь сделать за это время? Признаюсь честно - я не знаю, смогу ли писать отсюда в нашу газету. Стараюсь быть очень экономной, но толку от этого мало. Ну, да ладно. Здесь есть люди, которые учатся таким образом целых три года. А я буду всего шесть месяцев.
С нетерпением жду твоего ответа, мой хороший. И не будь больше так лаконичен, как в своем первом письме, а то я решу, что ты все еще сердишься на меня, хоть и пишешь, что и не думал сердиться.
Все, все до последней мелочи мне интересно. Как вы ладите без меня с мамой? Пусть она тоже напишет. Передай ей это и поцелуй от меня. Издали о многом судишь совсем по-другому. Иногда мне кажется, что я была часто несправедлива к ней.
Целую тебя крепко, крепко!
Урр".
"Дорогая Урр!
Очень рад, что твои дела идут хорошо. Грустно, что мы не вместе и ты так далеко.
Малыш получил в день рождения кубики; они теперь нравятся ему больше всех остальных игрушек. Увидишь, будет строителем.