- Я говорила о вас с товарищем Сельямаа. Вы уже давно не комсомолец - выбыли по возрасту. Теперь все знают о вас только то, что вы строите дом, поэтому я и спросила у вас: а что же дальше?
Рейну показалось, что в маленькой темной комнатке стало еще темнее. Он уже успел забыть о том давнем разговоре с Сельямаа. Тогда ему польстило внимание Сельямаа, он серьезно задумался о вступлении в партию. Сейчас же он думал только об обязанностях и о времени, которое они отнимают. Взять Ваттера, к примеру. Придешь на работу, он уже здесь, уходишь - он еще тут. Но ведь у него, у Рейна Лейзика, нет времени. Сейчас, во всяком случае, нет. Вообще он был бы не против - черт побери, за что же он воевал эти четыре года. Но ведь он же сейчас занят строительством.
Что дальше?
Нет, в самом деле! Пройдет три-четыре года, пока не будет пригнан последний болт или крючок. Да и о саде надо позаботиться... Но это уже не работа, а развлечение. Она не помешает учиться, двигаться вперед. А сейчас он просто не может. А потом, ведь если взять с государственной точки зрения, то постройка дома в какой-то мере разрешает жилищную проблему. Сам председатель Совета Министров республики в своем докладе привел данные о том, сколько жилплощади дал индивидуальный сектор.
Нет, Рейн Лейзик не мог допустить, чтобы так умалялось дело, в которое он вкладывал столько сил.
- Если человек, - он показал на свои большие шершавые ладони, - собственными руками ставит дом - неужели это не имеет никакой цены?
- Я говорю совсем не об этом, - сказала Галина и положила счеты на стол. - Избирательная кампания - важный общественный момент в жизни нашего народа. Дом - необходимая вещь, но нельзя жить только этим домом. Ведь сейчас все остальное вам кажется чем-то второстепенным, какой-то помехой, которую во что бы то ни стало нужно устранить. Вот и с избирательной кампанией. Один раз отделаетесь от поручения, другой раз - а дальше что? Дальше-то что? Станете жить в своем доме - и все?
- Ну, зачем сразу так, - покраснел Рейн.
Галина улыбнулась. Первый раз за весь их разговор.
- Вы знаете, скольких людей лишился из-за гриппа агитколлектив? Не знаете. А я знаю. Положение трудное. Вы же зимой все равно не строите. И не учитесь. Послушайте меня, зайдите к товарищу Сельямаа и скажите, что вы передумали. Нельзя жить только строительством своего дома.
Глаза Рейна гневно сверкнули. Он хотел встать и послать к чертям и Галину и агитколлектив. Но в последнюю минуту взял себя в руки. Как-то нехорошо поднимать из-за этого скандал. Он криво усмехнулся и, вздохнув, сказал:
- Так ведь я и не думаю отрываться от коллектива.
Для Галины не осталась незамеченной вспышка Рейна. Было время, когда Галина думала, что Лейзик вообще не в состоянии сердиться. Они вместе восстанавливали город. В их группе было весело. Шутили, смеялись. Душа общества - не выдуманное понятие. Душе общества порой прощается и лень и увиливание от работы. Но Лейзик не жалел своих рук. Галина, не понимавшая многих шуток, видела, с каким удовольствием Рейн орудовал лопатой и ломом. Только однажды она заметила гнев в его глазах. Неподалеку от них рабочие мостили улицу. Им понадобилось выгрузить камни, и они попросили парней из группы помочь. Те заспорили. Тогда Лейзик плюнул, швырнул в сторону свою лопату и пошел один. Вскоре он вернулся улыбающийся, довольный и сообщил, что собственной рукой уложил огромный гранитный камень. Женщины засмеялись - великое достижение! А Рейн вдруг стал серьезным и сказал, что если у него будет сын, то он приведет мальчишку сюда и покажет камень, который его отец собственноручно уложил здесь.
- У вас ведь есть сын? - спросила Галина, внимательно глядя на Рейна.
- В том-то и дело. Семья растет.
- А вы показывали ему тот камень, помните?
- Что?
- Вы уже и не помните?
Рейн не помнил, он даже не мог понять, о чем Галина говорит.
Она рассказала.
- Да, да, кажется, что-то такое было.
Рейн посмотрел на пол и пожал плечами:
- Парень еще мал. Не поймет.
- А к тому времени, когда начнет понимать, вы и вовсе забудете.
Рейн упрямо смотрел в пол. Удивительно, как можно помнить такие вещи.
С горьким ощущением возвращался домой Рейн. Накануне выпал снег и запорошил улицы и крыши. На холодном январском солнце снег казался ослепительно белым. Клубы дыма тянулись вверх, в высокое и морозное небо, унося с собой сажу. В такой день Таллин выглядит так, точно он побывал в бане. Чисто. Свежо. Тихо. Люди веселы, бодры. Конечно, не все.
Рейн отправился домой пешком. Руководителя агитколлектива можно будет найти и в другой раз. Придется, видимо, пойти к нему, хотя сам Сельямаа и...
Впрочем, и он стал держаться последнее время как-то официально. Кто его знает, о чем думает. Может, и он придет да спросит: "А что же дальше?"
Нет, черт возьми, надо же понимать, надо войти в положение: человеку отпущено определенное количество силы и немного в запас. А если все силы и запасы истрачены? Кто вправе требовать от него что-то? Придет время, станет полегче, посвободнее, и тогда Лейзик покажет, на что он еще способен. Во всяком случае, надо поддержать человека, которому приходится трудно. А здесь вместо поддержки видишь только недовольство, придирки.
Отвратительное чувство не покидало Рейна. Галина Шипова оказалась чересчур умной женщиной. Умной и суровой.
8
Человек среднего роста, в блестящем кожаном полупальто, спокойно и деловито сортировавший штакетник у конторы материального склада, показался Рейну знакомым. Настолько знакомым, что, поднимаясь по ступенькам крыльца, он остановился и невольно сказал: "Здравствуйте!" Мужчина оглянулся, но, видимо, решив, что приветствуют кого-то другого, снова взялся за работу.
"Макс, тот самый, что продавал недостроенный дом, - внезапно осенило Рейна. - Черт возьми, как же его фамилия? А, неважно. Можно просто подойти и протянуть ему пачку "Примы".
Мужчина не курил.
- Так и не продали свой недостроенный дом? - слегка насмешливо спросил Рейн. Спросил в основном для того, чтобы напомнить о своей персоне.
- Кто это вам сказал?
- Ну, а для чего же тогда этот штакетник?
Прошло немало времени, прежде чем последовал ответ:
- Недостроенный дом можно продать за подходящую цену и начать ставить новый.
Ответ ошеломил Рейна, но он и виду не подал. По-свойски подмигнув махинатору, сказал:
- Ясно. Ну, а с ценой? Получили свои двадцать тысяч?
- А вы как думаете? Что же я, по-вашему, должен был отдать материал и работу просто так, задаром? А трепка нервов? Нет, просто так ничего не делается.
- Новый строите?
- Новый строю.
У человека, видимо, не было времени пускаться в более пространные объяснения. Он пригнал тяжелый дизель, груженный дюймовыми досками, и начал кидать в кузов отобранный штакетник. Из конторы вышла молодая женщина в шубке, наброшенной на плечи, и стала добродушно выговаривать ему - до чего же товарищ Пуусте нетерпеливый, как же она будет считать штакетник в машине?
Рейн знал, что эта молодая особа, замзавскладом, никогда не могла ответить, что есть на складе и что ожидается в ближайшее время, но он все-таки спросил - пусть Макс Пуусте узнает, что он, Рейн, не просто так болтается, а что ему нужен этернит.
Девушка пересчитала рейки и, не поднимая глаз, протараторила заученную фразу:
- Все, что есть на складе, вы видите, что поступит - неизвестно. Спросите у заведующего.
И действительно, серьезный разговор мог состояться только с самим завскладом.
На этот раз завскладом был в командировке, и его ждали только послезавтра. Так сказал служащий конторы, молодой румяный мужчина. Рейну не приходилось иметь с ним дел, но он часто видел его среди строителей, которые собирались зимой в теплом помещении конторы, а весной - на солнышке перед домом, чтобы поговорить о вещах, волновавших их. Сейчас человек с румяным лицом сидел на скамейке у печки. Он был без пальто, но в коричневой шляпе и с вишнево красным шерстяным шарфом на шее. Попыхивая трубкой и щуря глаза, он слушал деловитый спор двух мужчин постарше. Они говорили о кладке стен. Один отстаивал обычную стену "харью". Другой считал, что гораздо лучше стена "ролок", выложенная изнутри плитками ТЭП.
Здесь часто вели такие разговоры и обсуждали то, чего не найдешь ни в одной книге. Здесь стоило посидеть и послушать, ибо практический опыт - великая вещь.
Рейн спросил насчет стоны "ролок" с дощатой обшивкой. Тут у спорщиков "разногласий не было: проверено на практике - холодно, не натопишься. Конечно, если как следует заполнить пространство между обшивкой... Да разве с плитками ТЭП сравнишь!
Румяный молодой человек слушал, время от времени вставляя какое-нибудь замечание. Но как только Рейн покинул помещение, молодой человек сразу же вышел вслед за ним.
- Вам нужен волнистый этернит?
- Да, - ответил Рейн.
- По сведениям, которые я имею, в ближайшее время должно сколько-то поступить.
- Ох ты черт!
- Могли бы негласно договориться. Вам позвонить можно?
- В том-то и дело, что... Я работаю на целлюлозке. На третьей бумажной машине, в бригаде Сорка. Моя фамилия Лейзик.
Молодой человек быстро записал все это в записную книжку и сказал, что обязательно разыщет его.
Рейн знал, что это обойдется ему несколько дороже, но что поделаешь? Вероятно, Макс Пуусте, этот коммерческий гений, тоже находился в списке знакомых и вырывал у других из-под носа лакомые куски. Рейн готов был заплатить и за этернит, и за знакомство.
Молодой человек с румяным лицом назвался Маркусом.
И вот как-то утром около бумажной машины возник этот самый Маркус. Он был в благодушнейшем настроении.
- Видите, разыскал вас. Захватите завтра с собой разрешение и деньги.
- Прибыл? - с загоревшимися глазами спросил Рейн.
Маркус улыбнулся:
- Пока нет. Если бы прибыл, то и разговаривать бы уже не стоило. Знаете, как рвут из рук этот товар.
Рейн покраснел. Ведет себя, словно глупый мальчишка! Они отошли чуть в сторонку, где было потише и никто не мешал им. Рейн не хотел терять времени и поэтому спросил:
- Сколько я вам должен за эту услугу?
- Ну, знаете, пока товар не на руках, я брать ничего не буду. Обычно полсотни дают.
Стиснув зубы, Рейн вытащил тоненький бумажник и вынул оттуда две двадцатипятирублевки. Он не считал, что эта услуга стоит таких денег, но ведь Маркус может пригодиться ему и впредь. Маркус дружески оттолкнул протянутую ему руку с двадцатипятирублевками. Он не хотел брать их, пока не доставит товар на место. Пусть Лейзик зря не нервничает. Он не единственный, кому помогает Маркус. Сперва товар, а затем плата по соглашению. В этот вечер Рейн написал Урве о своем успехе. Разумеется, о деньгах он упоминать не стал. Но о том, что на складе его теперь знают, умолчать не смог, хотя прекрасно знал, что через неделю Урве будет дома и он сможет обо всем рассказать ей.
Ночью Рейн видел какие-то кошмарные сны и по дороге на работу решил, что виноват во всем Маркус. Этот молодой розовощекий человек с мягким взглядом измотал его совсем. Пришел, пообещал: мол, ждите, скоро будет, а ведь нет никакой гарантии, что этернит привезут. Согласись он взять деньги, можно было бы не так волноваться, деньги связали бы его. Но он отказался. Придет ли он вообще? Ведь столько желающих получить этернит!
Однако Рейн напрасно нервничал. Маркус пришел около десяти часов утра, оживленный и деловой:
- Ну вот, товар на станции.
- Наконец-то! - с облегчением вздохнул строитель.
- Деньги с собой?
- Разумеется. Как же иначе.
Сделка оказалась очень простой, ее понял бы даже ребенок. Деньги следовало отдать посреднику, тот выкупит товар на свое имя и свалит его на складской площадке в отдельную кучу. Вся операция обойдется в четыреста пятьдесят рублей.
Из вороха белой бракованной бумаги, валявшейся на полу, Маркус быстро выхватил одну полоску, вырезал из нее карманным ножиком красивый четырехугольный листок и разборчиво написал:
"Расписка.
Я, Маркус Вяйно Тоомасович, взял у гражд. Лейзика Рейна Альбертовича 400 (четыреста) рублей на приобретение этернитовых пластинок, что и подтверждаю своей подписью.
В. Маркус".
Рейн, прочитав текст, спросил:
- Четыреста?
- Ну да, это цена этернита.
- Верно, верно! - воскликнул Рейн и мысленно обругал себя за бестолковость. Пятьдесят же ушли просто так, из рук в руки.
Он отсчитал Маркусу четыре сторублевых бумажки и, помедлив немного, закрыл бумажник.
- Пятьдесят, значит, потом?
- Договорились.
Маркус ушел. Рейн в приподнятом настроении направился к своему рабочему месту. Ваттер поинтересовался, что за человек приходил к Рейну. Узнав, в чем дело, задумчиво покачал головой:
- Лучше не связываться с такими. Запутают.
В этом предостережении было зерно истины, но Рейн заупрямился:
- Ну, знаешь, - сказал он, - у меня у самого голова на плечах.
Когда после работы Рейн прибежал на склад, там не оказалось ни этернита, ни Маркуса. Заведующий складом видел его минут пять назад. Где Маркус сейчас, никто не знал - склад-то большой.
Про этернит завскладом ничего не слыхал.
Рейн почувствовал комок в горле. Руки сжались в кулаки. Его обманули. Так ловко обманули, что он и сам не понимал, как это могло случиться. Ведь Маркус Вяйно Тоомасович работал здесь, его расписка лежала у Рейна в кармане.
В конце концов деньги можно будет получить обратно через суд...
Обманутый смотрел остекленевшим взглядом на людей, взад-вперед сновавших по складской площадке, залитой вечерним солнцем. Впервые в жизни его так подло обманули. И ведь никому не расскажешь об этом! Позор! Баранья голова!
- Завтра снова приду сюда, - подумал он вслух. Не зря, значит, Маркус интересовался, когда кончается утренняя смена. Ну ничего. Рейн появится завтра на складе в такое время, когда Маркусу, святому человеку, и в голову не придет ждать его. Уж тогда-то они поговорят.
На следующий день склад не работал. На влажном весеннем ветру трепетал прикрепленный к воротам листок, на котором было написано: "Инвентаризация".
Обманщик знал, когда обстряпать свое грязное дело с этернитом. Инвентаризация продлится по крайней мере неделю. Потому-то вчера здесь и была такая сутолока.
Все эти дни Рейн вынашивал планы мести. Первым делом надо потребовать назад деньги. Четыреста рублей - это сумма, которую он с таким трудом сэкономил на всяких сделках: купленный по дешевке камень для фундамента, случайно полученные известковый раствор и тонна цемента. А теперь он эти деньги отдал. И кому!
Всю неделю таяло, и город был окутан паром, словно прачечная. Рейн работал в ночную смену и каждое утро по дороге домой делал крюк, чтобы зайти на склад. В один прекрасный день он увидел, что листок, висевший на воротах, снят. Он сунул руки в карманы пальто и стал ждать. Время, оставшееся до девяти часов, он мог потратить на размышления. Рейн нисколько не сомневался, что ему удастся уже сегодня потребовать у Маркуса ответа.
До половины десятого он терпеливо ждал. Затем, увидев заведующего складом, остановил его:
- Не можете ли вы мне сказать - Маркус придет сегодня на работу? - начал он, стараясь говорить возможно тише.
- А на что он вам? - спросил завскладом и внимательно посмотрел на Рейна.
- Да так, ничего особенного...
- Я надеюсь, денег вы ему не давали?
- Денег? - Рейн не хотел открываться посторонним лицам. - Да нет, просто у нас с ним небольшая договоренность...
- А, тогда не так страшно. Тут кое-кто снабдил его деньгами, а он... Деньги эти, разумеется, фьюить! Маркус появится не так скоро. Он под следствием. Едва ли отделается двумя годами. Вот какие дела.
Заведующего позвали, и он ушел.
Мимо Рейна прошла Ану Мармель. Но он не заметил соседки. Утренний ветер гнал по лужам легкую рябь. Сырость проникала сквозь пальто. Все тело сковывала тяжелая усталость.
Дома его ждала телеграмма:
"Встречай Поезд приходит 16 третий вагон Урве".
9
Как долго тянется время. Рейн вынул вторую сигарету. Ветер погасил спичку. Рейн зашел за каменную стену багажной. Его большие шершавые руки дрожали. Мысли все еще вертелись вокруг мучительного вопроса: так что же это такое -одни жулики, другие болваны?
Перрон быстро заполнялся людьми. Для разочарованного человека все они делились на жуликов и болванов. Себя он тоже не пощадил, причислив к категории болванов. Не станет ли и он когда-нибудь жуликом, - с горечью думал Рейн. Не каким-нибудь простофилей, а ловким, опасным, способным в любое время обвести вокруг пальца даже таких, как Маркус. К чертям жалость и снисхождение!
Если бы Рейн взглянул на лужу под своими ногами, то увидел бы собственное отражение - суровое лицо с жесткими складками вокруг рта. Но он не взглянул; бросив в воду горький окурок, он шагнул к полотну.
Из-за поворота показался паровоз. Коротышка труба через каждые две-три секунды выбрасывала в воздух белесое облачко дыма, как бы говоря: "Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!"
Перрон зашевелился, хотя паровоз только еще замедлял ход и прошло немало томительных минут, пока, глубоко вздохнув, он не остановился у тупика.
И сразу всe вокруг наполнилось шумом бегущих ног и радостными возгласами. Поцелуи. Чемоданы. На задний путь прибыла электричка, ее пронзительный свисток на какое-то мгновение заглушил все остальные звуки.
Рейн следил за всеми зелеными пальто и пестрыми вязаными шапочками, появлявшимися в дверях третьего вагона. В таком пальто и в такой шапочке в октябре прошлого года Урве уезжала навстречу московской зиме. Такой ее помнил Рейн. И поэтому в первый момент он не узнал женщины с чемоданом и с большим, завернутым в бумагу пакетом, которая улыбалась и махала ему. Ей нужна помощь, кроме пакета у нее была набитая до отказа сумка и полная всяких пакетиков и кульков сетка. Светло-голубая шляпа на пепельных волосах и темно-серое весеннее пальто. Урве! Это она!
Рейн неуклюже взял у нее пакеты. Урве сняла черную перчатку.
Среди всех этих спешащих людей не было женщины привлекательнее Урве. Рейн мог гордиться. На них смотрели.
Он не решился поцеловать ее. Неудобно. Любой порыв здесь, среди этой толкотни, был бы смешон. Рейн крепко сжал своей шершавой рукой теплую руку с длинными тонкими пальцами.
- Ну вот ты и дома.
- Да, наконец-то.
Голос жены прозвучал как колокольчик. Впервые после долгого времени снова звучал этот знакомый и одновременно слегка чужой голос. Эсси был прав, предсказав, что через шесть месяцев у них все начнется заново.
Урве стала немного чужой, в ней появилось что-то новое и неуловимое, и это неуловимое надо было завоевать. Наступала весна. Осенью и весной в воздухе может быть одно и то же количество сырости и градусник может показывать одну и ту же температуру, но весна всегда остается весной. Все, все наполняло ощущением того, что за смертью следует жизнь, что на смену поры ожидания приходит пора прекрасных свершений.
- Ты как будто похудела, - пробормотал Рейн.
- Я просто устала, в поезде столько народу. Погоди, я сама возьму пакет, он не тяжелый.
- Оставь. Мне же не трудно.