Урве на мгновение приложила руку к бьющемуся сердцу, схватила с туалетного столика гребенку, швырнула ее обратно и кинулась в переднюю.
Это был он!
В длинной серой шинели. Переднюю наполнил незнакомый запах. Он шел от мокрой одежды.
Мать натянуто улыбалась:
- А вот и она сама. Вы уж тут... - и, не договорив, вышла.
- Вам удалось приехать раньше? - спросила Урве, чувствуя, что сердце ее вот-вот разорвется. "Он пришел, он пришел", - звенело в ушах, и поэтому она расслышала только два слова: "С попутной машиной".
Урве думала разом о тысяче вещей. Приехал Рейн. Приехал намного раньше. Значит, они смогут дольше пробыть вместе. В передней надо было ввернуть лампочку поярче. Чуть-чуть коротковато острижен. А какой он высокий! Лицо пылает. Красивые зубы - ну и что ж, что редкие? Когда смеется, вид немного лукавый.
Руки у бедненького покраснели. Умела б вязать - обязательно связала бы ему красивые варежки. Интересно, когда у него день рождения?
- Ну, что же ты - зови в комнату! - крикнула из кухни мать.
- Сейчас, сейчас, человек же приводит себя в порядок.
- Ого! - Гость взглянул на следы, которые он оставил на сером половике мокрыми сапогами. - Вытирал как полагается, но у вас здесь такая чистота!
Снова теплая волна прихлынула к сердцу Урве. Этим маленьким признанием он, сам того не ведая, отворил очень важную дверцу. В голосе матери прозвучала теперь нотка приветливости.
- Ну что вы...
Но Рейн уже выскочил на лестницу и с веселым лицом еще раз вытер ноги.
- Нам придется пройти через кухню. Эта дверь закрыта, - извинилась Урве.
Какое это имеет значение!
Гость, слегка ссутулившись, прошел через кухню и остановился в дверях комнаты.
- У вас тут такая красота и чистота, что я не решаюсь ни ступить, ни сесть.
- Какая уж там красота в комнате рабочего человека, - высоким голосом сказала Хелене Пагар. Тесно у нас, и вещей полно. Кое-что из мебели куплено, а кое-что покойный муж сам смастерил.
- Ваш муж был столяр?
- Да нет, потомственный водопроводчик. Правда, брал в руки рубанок, так, для себя. Вот этот кухонный шкаф смастерил и... - они вошли в комнату, - ...и вот этот туалетный столик, и тот письменный стол. Теперь для Урве пригодился.
- Да, настоящий мастер делал! - Гость потрогал вещи. - Замечательная работа!
Урве убрала со стола свои учебники и поправила подушки на кушетке.
- Чего ты суетишься! Предложила бы гостю сесть, - сказала мать.
Окрестив на груди руки, она стояла возле двери и с готовностью отвечала на вопросы гостя, проявлявшего к ее жизни исключительный интерес. Спохватившись, что заболталась не в меру, она решила разузнать кое-что и о нем. Чем занимаются отец и мать? Есть ли братья и сестры?
Родители Рейна обыкновенные труженики. Отец штукатур, мать раньше не работала, вела хозяйство, а когда пришли немцы и жить стало трудно, пошла уборщицей в общежитие. И по сей день там. Он сам не успел кончить среднюю школу, а брат Эро учится, и так хорошо, что, наверное, пойдет в университет.
- Ну, а сами-то куда, когда со службы отпустят?
- Не задумывался еще над этим, - нерешительно улыбнулся юноша, но, увидев строгие глаза женщины, быстро добавил: - В Таллин тянет. Работы здесь всякой полно, было бы желание.
- Да, да, рабочие руки здесь очень нужны, - оживленно подтвердила Урве.
- С жильем нелегко, - заметила умудренная жизнью Хелене Пагар.
- Трудно, конечно, я не спорю, но уж если с войны вернулся невредимым, то квартира это ерунда. - Рейн нашарил в кармане брюк коробку с папиросами. - У вас, наверное, нельзя курить?
- Дурная это привычка, да ведь вам не обойтись.
- У нас даже пепельницы нет, - вскочив, крикнула Урве и кинулась на кухню.
Мать со строгим лицом отправилась следом за дочерью. Поди знай, что за дорогую посудину вытащит для своего солдата эта сумасшедшая.
Солдат мысленно проклинал себя: черт бы побрал эту привычку курить! Не будь ее, с мамашей поладили бы как нельзя лучше. Но как все-таки хорошо получилось, что он сообразил выйти на лестницу еще раз вытереть ноги.
В кухне громыхала посуда, раздавались приглушенные голоса.
Рейн оглядел комнату. Она показалась ему очень просторной. Чистота крашеного пола все еще пугала его. Он взял со стола "Ыхтулехт" и машинально стал читать объявления:
"Кому известно что-нибудь о судьбе Лембита Роозе, прошу сообщить по адресу: ул. Рийзику, 13-4. Леэген".
"Кому известно что-нибудь о судьбе Артура Полля, прошу сообщить по адресу: ул. Лыокесе, 4-12. Урке".
Смешная фамилия. Урке. Интересно, кто это? И вообще кто они все?
Да, люди все еще продолжают искать пропавших без вести. Надеются. И Эсси ищет и не теряет надежды найти свою мать, хотя никаких следов нет.
Рейна Лейзика никто не ищет. Родные знают, что он в Палука. Урве знает, что он здесь.
Жаль этого Урке. Жаль людей, которые все еще ищут.
Урве пришла и, смущаясь, положила на стол крышку от какой-то коробки.
- Ничего другого не нашла.
- Спасибо, чудесная пепельница.
Он сказал это искренне. Ему было так хорошо здесь! Необыкновенно! С его лица ни на минуту не сходила улыбка. Парень вторично рассказал историю с "попутной машиной", и девушка смеялась, потому что только теперь эта история дошла до ее сознания. Бог мой, как много в жизни счастливых случайностей.
- Вы появились так неожиданно. Ведь поезд приходит только в два, - подождав, пока Рейн кончит рассказ, быстро проговорила Урве.
- А я подумал: вдруг напугаю вас своим ранним появлением? А потом махнул рукой. Дело солдатское, тут не до вежливости.
Они рассмеялись.
Урве приумолкла. Она слышала, как мать, звякнув связкой ключей, вышла. Вероятно, в подвал.
Голос девушки звучал грустно, когда она сказала:
- Я так боялась, что вы не придете.
Улыбка исчезла с ого лица.
- Вы боялись?
- Да. Очень!
- Урве! - Рейн встал и взял руки девушки в свои. Он должен был это сделать. Он не мог иначе. Какие холодные у нее руки. И какие тонкие пальцы. - Я не спал всю ночь. Все думал, как мы встретимся.
В следующее мгновение они уже сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу, и только стук открываемой двери заставил их прервать свой первый поцелуй.
Урве схватила со столика семейный альбом.
- Кто этот мужчина в форме? - спросил Рейн громко, так громко, что в кухне не могли не услышать.
"Какой он хитрый, этот мой милый Рейн!" - подумала девушка и, стараясь дышать тише, ответила:
- Это мой отец во время мировой войны.
Когда они перевертывали страницу, их руки соприкасались. Быстрое горячее пожатие. Они были заговорщиками. Два молодых безумца против старого благоразумного человека.
Два альбома просмотрены.
На улице ветер рвал тучи. Сквозь тонкую тюлевую занавеску, закрывавшую окно, виднелось холодное зеленоватое небо. Урве легким шагом подошла к окну.
- Проясняется.
В комнате было тепло. В кухне трещал зажженный под плитой огонь, журчала вода, гремели сковороды и кастрюли.
А здесь лежали книги и учебники, и они напомнили Рейну, что после демобилизации обязательно надо закончить среднюю школу. С физикой и математикой он встретился, словно со старыми знакомыми. Он любил эти предметы. Взяв с полки "Финские сказки" Лехтонена, Рейн тут же положил их на место, потому что нечаянно увидел посвящение: "Дорогой Урве в день рождения! Ютс". Правда, книга была подарена давно, но все-таки - Ютс! Урве, очевидно, заметила это:
- В позапрошлом году подарила соседка по парте Юта, - сказала она краснея.
Потом заговорили о школе, и каждый рассказывал свое. А когда мать ходила за чем-либо в кладовку, целовались и шептали друг другу бесхитростные слова о том огромном чувстве, которое никто до них не испытывал. Ни у одной девушки не было такой нежной кожи, такого овального лица, такого тонкого носа, такого алого рта, таких бездонно синих глаз и таких светлых, мягких волос. И нет на свете другого юноши, у которого были бы такие зубы, такая улыбка, придававшая лицу чуть насмешливое выражение даже тогда, когда темно-синие глаза смотрели с мольбой. Нет другого такого, мужественного, нежного.
О девочки! Если бы вы только могли догадываться! Что сейчас для Урве ваше мнение! Она даже не рассмеялась бы вам в лицо, она посочувствовала бы вам.
- Как быстро летит время, - тихо прошептала она.
- Просто невероятно, как оно мчится, - согласился юноша.
9
Порой казалось, что никогда и не наступит этот долгожданный февральский день. Но он все-таки наступил. Утро превратилось в день, уроки кончились, нанизались одна на другую минуты тревожного ожидания. Наконец в сумерках за знакомыми улицами, над крышами домов раздался гудок самого прекрасного в мире поезда. Урве хорошо знала этот поезд. Ну вот. Еще четыре минуты. В прошлый раз Рейн дошел от станции за четыре минуты.
Прошло десять минут. Пятнадцать. Двадцать.
Звонок. Нет, это не Рейн. Это Лийви. О, ты пришла с подарками. Но не требуй от своей младшей сестры, чтобы она улыбалась. И ничего не спрашивай.
Тридцать минут. Сорок.
Но ведь в последнем письме было написано: "Приеду обязательно. Все подготовлено, даже на тот случай, если вдруг произойдет что-то неожиданное. Я давно не был в городе и имею право на увольнительную".
Он прав. Он действительно давно не был в городе. Последний раз он приезжал в конце декабря. А сегодня 2 февраля.
Час, мучительный час был на исходе.
Опоздал на поезд? Может, снова приедет с попутной машиной?
Полтора часа!
Самое ужасное, что из-за матери и сестры надо было притворяться веселою и быть приветливой - ведь вокруг кренделя празднично сияют семнадцать свечей.
Лийви спешила. У Мартина было профсоюзное собрание, никто не знал заранее, когда оно кончится, а Лийви боялась ходить по вечерам одна. Говорят, на Ласнамяэ, недалеко от их дома, напали на какую-то женщину и вырвали у нее сумку. Лийви надо было торопиться. С Рейном она познакомится как-нибудь в другой раз.
Как-нибудь в другой раз... Нет, вероятно, другого раза не будет. Человек, который дает такие обещания и не выполняет их, такой человек...
Но что могло произойти? Несчастье? Нет, лучше не думать об этом. И почему именно сегодня он не приехал!
Утром первой ее поздравила Юта. Урве с излишней поспешностью сообщила ей: никакого рождения она справлять не будет, в ссоре с матерью. Наврала. Юта немного обиделась. Не из-за того, что ей сказали неправду, она же не могла знать этого, просто ее обидел тон, в котором ясно ощущалась нотка - не приходи! А ведь дни рождения они всегда проводили вместе. Юта знала, что Урве не могла покупать дорогие подарки, и поэтому сама никогда не дарила подруге дорогих вещей. Так у каждой набралось по стопке книжек с надписями: "На память от Ютс", "На память от Урри". Юта не жаловалась, когда они с матерью жили одни - отец был на фронте и им приходилось туго. Она не стала заносчивой, когда отец вернулся и был назначен на ответственную должность. Вот какой чудесной девчонкой была Юта, и от нее-то приходилось скрывать Рейна. Словно какой-то клин вошел в их такую крепкую до сих пор дружбу.
Лийви ушла. Мать сразу же после ухода Лийви не без ехидства заметила:
- Твой-то так и не пришел.
Глотая слезы, Урве не переставала прислушиваться к быстрым шагам на улице. Внезапный стук хлопнувшей парадной заставил ее вздрогнуть. В десять часов вечера тишину их квартиры нарушил звонок. Урве не сомневалась, что в следующее мгновение увидит в дверях умоляющее о прощении лицо Рейна... Она быстро вытерла глаза и побежала открывать. На пороге стоял Мартин, человек, которого она ненавидела больше всего на свете. Мартин подумал, что еще застанет здесь свою жену. Но поскольку Лийви уже ушла, он просит разрешения поздравить юную свояченицу, не снимая пальто. Почувствовав, что от него несет пивом, Урве с отвращением подумала: "Поздравляй как хочешь, в пальто или без пальто, главное, чтобы ты поскорее убрался".
Потом звонок больше не звонил. Торопливый стук шагов на улице слышался все реже и реже. Еще несколько раз хлопнула парадная дверь. В дом вошла ночь, ничего не сулящая, пустая ночь.
Мать долго сидела в жарко натопленной чистой кухне, читая пожелтевшие, истрепанные страницы "Дочери пастора". Кончив, она тихонько вошла в комнату и сказала:
- Поздно-то как. Теперь уж он едва ли придет.
Дочь смотрела на сонное, увядшее лицо матери. Неужели она ждала и потому так долго не ложилась? Давно Урве не плакала на груди у матери. В такие минуты матери щедры на утешения. Ведь ничего, ничего непоправимого не произошло, вся жизнь еще впереди. Избитые слова, напрасные утешения. Прошла жизнь или она еще только впереди - какая разница? Так можно утешать кого угодно, только не Урве, пожертвовавшую ради любви своим лучшим другом.
Ведь именно Юта внушила ей мысль вступить в комсомол. Конечно, Рейн тоже сыграл какую-то роль. Теперь некоторые ученики считали соседок по парте карьеристками и флюгерами. Это еще больше связывало Юту и Урве: "Что вы вообще знаете о ветрах и карьере, о жизни и принципах!" - усмехались они. Ни Урве, ни Юта еще не знали правописания жизни, но они уже владели ее языком.
Невозможно жить, когда лучший друг не знает самой сокровенной твоей тайны. Что, если во всем признаться Юте? Сказать: да, все так. Юта может не понять ее - и конец дружбе. А если сказать: так было? В таком случае надо навсегда вырвать из сердца Рейна. Навсегда!
Почему Рейн обманул? Летом выполнял какое-то "особое задание". Кто знает, где он на самом деле проводил время? Просто странно. В последний раз, когда он приезжал, совершенно случайно зашел разговор о ножике, который она подарила ему тогда в саду. Он смущенно пробормотал, что нож остался дома, как будто его просили показать. Честный ли он человек? История с ножиком и потом это таинственное задание летом, а теперь еще этот обман...
- Ведет ли себя так честный человек? - спросила она в воскресенье вечером Юту, вся пылая и комкая в руках закладку.
Юта сидела в большом кожаном кресле, поджав под себя ноги. Трудно было сказать, какое впечатление произвела на нее исповедь Урве, - темная прядь волос закрывала ее лицо.
- Знаешь, - сказала она и, тряхнув волосами, вскинула голову, - я наговорила тебе всякой ерунды про Вальве Пяхн. Будто ее и тебя можно сравнивать! В конце концов, любовь, настоящая любовь, не спрашивает, солдат или...
- Вот видишь, значит, не настоящая, - Урве присела на ручку дивана и съежилась. - Он же мог сообщить.
- Он... Скажи... Конечно, ты можешь и не говорить, но... Он целовал тебя?
Трудно было покраснеть сильнее, чем покраснела Урве. Утвердительно кивнув головой, она зарделась еще больше.
- Тогда все ясно! - усмехнулась Юта.
- Ты думаешь, что...
- Разумеется! Знаем мы таких. С одной, потом с другой. Ты читала про... Погоди, у меня эта книга где-то здесь.
Нет, Урве не читала этой книги. И не хотела ее читать. Она устала. Правда, ей стало легче после того, как она во всем призналась Юте, и все же на сердце было пусто и ощущение было такое, как после тяжелой операции.
Когда она вернулась домой, мать подчеркнуто оживленно сообщила, что приезжала тетя Паулине, и не с пустыми руками: привезла огромный яблочный пирог для именинницы, кусок соленой свинины и целый бидон свекольного сиропа!
Урве догадалась - мягкость в голосе матери вызвана не теткиными дарами.
Неужели вправду ей так не нравился Рейн? Сколько горя мамам от неуравновешенных дочек! Так думала Урве в этот холодный воскресный вечер, и сердце ее болезненно сжималось.
10
В субботу, 2 февраля, после утреннего завтрака, старшина Хаак построил роту, чтобы идти на стрельбище. Перспектива малоприятная. Лежишь животом на снегу и держишь на заиндевевшем предохранителе посиневший от холода палец. Ледяной ветер выжимает из глаз слезы именно в тот момент, когда появляются мишени. Потом тебя посылают в укрытие - поднимать мишени. С обедом запаздывают, потому что учебная стрельба обычно затягивается дольше, чем предусмотрено.
Через несколько месяцев годовщина окончания войны. Тринадцать старших возрастов уже демобилизованы. Младшие продолжают служить, им сегодня идти на стрельбище.
- Кто там шевелится после команды "смирно"! Ефрейтор Лейзик, старый вояка? - Бодро выкрикнутые Паулем Хааком слова превратились в легкие облачка пара и белым тальком опустились на жесткие уголки воротника его шинели.
Ему что! Построит людей, передаст их офицерам и исчезнет в теплом бревенчатом доме, над которым так весело вьется дымок.
Офицеры не торопились.
Багровый край утреннего солнца зажег в снежном лесу холодный пожар. Коренастый, кривоногий Юхасоо, делая вид, будто ему вовсе не холодно, тихонько бурчал:
- Прекрасное утро, ясное. Хорошо стрелять.
Он старался в любой вещи, в любом положении найти приятное. Рейн Лейзик расценивал это как приспособленчество. Утро, возможно, и красивое, если смотреть на него из окна теплой комнаты. Но стоять в строю на лагерной дорожке, покрытой неровным льдом, или представить сeбe, как ты лежишь на стрельбище, ничком в снегу, - ну нет, перспектива не из приятных. Лучше уж брести по колено в снегу. Так думал ефрейтор Лейзик.
Сегодня вечером ему снова надо в город, и непременно, потому что они твердо договорились с Урве. Для полной гарантии Рейн даже попросил брата прислать ему соответствующее письмо. Эро писал коротко и ясно:
"Похороны бабушки состоятся в воскресенье, 3 февраля. Обязательно приезжай домой в субботу. Ждем тебя".
Рейн был уверен, что письмо возымеет свое действие и он получит не меньше двух свободных дней. Но сейчас печальная весть лежала под шинелью, в нагрудном кармане гимнастерки, и Рейн не решался обнародовать ее. Не потому, что в последнее время стало умирать слишком много бабушек, старых тетей и дядей - кстати, эти прискорбные случаи из семейных хроник вызывали почему-то вместо сочувствия усмешки, - нет, не потому. Когда Рейн писал брату, он еще ничего не знал о гибели Хуго Лиллесалу.
Сообщение о смерти Лиллесалу пришло в роту позавчера, в тот же день, когда принесли письмо от Эро.
Хуго Лиллесалу, добросердечный, любивший шутку старший сержант, покинул роту осенью, вместе с остальными демобилизованными. До войны он работал садоводом в какой-то сельскохозяйственной школе и мечтал вернуться туда. Каждую весну он вспоминал, как пахла земля в школьном саду - совсем особенно.
Но волостной парторг Хуго Лиллесалу не дожил до весны, не успел вдохнуть в себя весенних запахов земли, потому что бандиты убили его в заснеженном лесу, когда он в сумерках возвращался с делянки.
Писарь Поркуни, друг Лиллесалу, начал читать роте письмо, написанное родными погибшего. Но руки у писаря дрожали, губы дергались, и, не в силах справиться с собой, он протянул письмо старшине Хааку.
Ефрейтор Лейзик сжал кулаки. Гнев и боль горячим клубком подступили к горлу. Жгло и письмо, полученное от Эро. Как можно было прибегать к таким уловкам, когда смерть, страшная смерть, вырывала из жизни лучших товарищей.