В этом письме, столь изумившем Пыхачева, Колосов писал о "горькой жизни прокаженной", описывал боли и веру больных в выздоровление, которое должны получить "люди, ввергнутые в черную бездну небытия". Далее следовало повествование о том, как он, Колосов, заболел, как попал в лепрозорий и сколько лет живет здесь, и сколько лет надеется на выздоровление, хотя час "катастрофы приближается все более и более". А так как в России окончательно совершилась революция, то прокаженные обращаются к нему, Ленину, с ходатайством - прийти на помощь, ибо среди всех угнетенных и несчастных самые угнетенные и несчастные они, прокаженные. Угнетает их не буржуазия, не капитал, а самая страшная болезнь. Тут же. Колосов спешил заметить, что в лепрозории прокаженным живется хорошо, власти и доктора заботятся о них "как полагается", нужды они не имеют никакой, но есть одна нужда - значительнее всех человеческих нужд - в здоровье. Товарищ Ленин должен помочь.
"Собственноручно" он, конечно, не в состоянии сделать этого, - прокаженные знают, но во власти его заставить "расшевелиться" науку, найти такие средства, которые на вечные времена "похоронили бы проказу в могиле прошлого так же, как похоронен царизм".
Все доктора, по мнению автора письма, думают и заботятся обо всем, только не о "самой страшной болезни - проказе". Разве мало во всей России докторов и профессоров, которым "ничего не стоит найти меч для обезглавливания на все сто процентов стоглавой гидры"? Прокаженные удивляются: почему не найден этот меч? Прокаженные не понимают: почему ученые так хладнокровно относятся к ним и столь долго медлят с проказой, откладывая столь великое дело?
Надо созвать всех профессоров, всех ученых людей и приказать им найти средство от этого "бича человечества". Прокаженные верят: средство такое будет найдено, и тогда "взойдет над миром солнце счастья и радости".
Так писал Колосов Ленину. Пыхачев долго смотрел на него, долго вертел письмо в руках, а потом поморщился.
- Ты - чудак. Разве Ленин может отдать такой приказ науке? Разве наука - армия? Разве ученые - солдаты? И как ты додумался до такого письма? Ленин назовет тебя дураком.
Колосов взглянул на Пыхачева недружелюбным взглядом и сказал:
- Ну вот, я так и знал. Вам не надо было показывать письма. Теперь вы не отправите его. Конечно, у вас оно не болит, а что касается до Ленина, то он его прочтет. Он должен дать ответ, ежели обращаются по такому делу.
Пыхачев пожал плечами:
- Мне-то что, я отвезу и отправлю, только ничего не выйдет из этого дела. Ты - чудак.
Пыхачев действительно повез письмо. Он действительно сдал бы его… Но в тот день, по приезде в город, он узнал: человек, которому адресовал Колосов свое письмо, скончался… Узнав об этом событии, Колосов долго рыдал, валяясь на снегу.
Время от времени он опять возвращался к навязчивой мысли, что доктор Туркеев ошибается. Проказы у Колосова нет. Есть другая болезнь, ничего общего не имеющая с проказой.
Впрочем, Колосов не без основания возвращался к этой мысли.
В течение многих лет проказа, сидевшая в нем, не претерпела никаких изменений. Бугры на лице оставались долгое время такими же, какими они были в момент поступления в лепрозорий. Иногда они чуть вскрывались, потом снова зарубцовывались. "Ни у кого так лениво не двигается лепра, как у него", - говорил доктор Туркеев.
Другая причина, приводившая Колосова к отрицанию проказы, крылась в давнем диагнозе Токмакова. Тот однажды, под пьяную руку, сказал ему:
- У тебя, брат, не проказа, а, наверное, сифилис.
Фраза эта не была опровергнута Токмаковым ни тогда, ни впоследствии, и Колосов запомнил ее на всю жизнь. После попоек он несколько дней лежал обычно разбитый и изнуренный. Тогда к нему являлся Протасов.
- Что, брат, пьешь? Хочешь скорей на покой отправиться?
Тот тупо смотрел в пол и молчал.
- Ты брось пить. Начни лечиться как следует… Кто знает, может быть, еще и кадриль танцевать будешь…
- Да, надо бросить, - соглашался Колосов.
И действительно, на некоторое время он переставал пить. Но трезвость длилась недолго. Убеждения Протасова не достигали цели. Они оказались напрасными даже тогда, когда общее состояние его здоровья начало резко ухудшаться. В последний раз Колосов напился до того, что даже потерял речь.
Он пришел в себя только на третий день и почувствовал мучительные боли в желудке. У него давно уже что-то болело в середине, и это "что-то" доктор Туркеев назвал раком.
Спустя пять месяцев он скончался. Его похоронили на том месте, которое облюбовал он еще при жизни.
13. Ахмед
В день похорон Колосова с больного двора исчез Ахмед Мамедъяров. Когда санитар, производивший проверку больных, доложил об этом событии доктору Туркееву, тот ничего не сказал. Он знал: побег Ахмеда снова завершится водворением его на прежнее место. Ахмеда опять привезут сюда, и снова он будет жаловаться, что его "арестовывают" незаконно и "неправильно" заставляют жить здесь. Потом он опять сбежит в город, и снова санитарная повозка здравотдела доставит его в лепрозорий.
Ахмедка - так звали в поселке Мамедъярова - имел в городе фруктовую лавку. Эта лавка являлась для него дорогой святыней, без которой немыслима была жизнь.
В первый раз Ахмеда доставили сюда два года назад. Через месяц он сбежал и снова открыл свое фруктовое заведение, продолжая, как прежде, торговать яблоками, апельсинами, лимонами. Было такое впечатление, будто ни проказа к нему, ни он к ней решительно никакого отношения не имеют. Во всяком случае, Ахмед чувствовал себя подлинным купцом и отнюдь не прокаженным.
Убедившись в бесполезности своих побегов, он на время успокоился и зачастил на здоровый двор, к доктору Туркееву. Он являлся сюда совсем по иным причинам, чем все больные. Ахмед не требовал лечения - нет, он хотел знать одно: за что его "арестовывают"? Почему не позволяют ему торговать в городе фруктами?
- Ты, батенька, больной, очень больной, - говорил доктор Туркеев, - твоя болезнь может перейти к другим людям. Ты очень больной, Ахмед. Тебе нельзя жить там, где живут здоровые люди.
- Мне нельзя жить? - недоуменно спрашивал он. - Почему мне нельзя жить?
Я человека убил? Я ограбил? Я воровал? Мне только немножко торговать надо, мне ничего больше не надо.
- Нельзя торговать, пока ты больной. Вот вылечим тебя, тогда милости просим - можешь торговать. А пока - нельзя, батенька, нельзя.
Его лечили. Посещал он амбулаторию весьма неохотно и к процедурам относился с таким равнодушием, будто нужны они были не ему, а кому-то другому, чье бремя, неизвестно почему, он должен нести. Он словно делал одолжение, когда принимал лекарства.
Болезнь беспокоила его, по-видимому, слабо. Никто и никогда не слышал от него ни единой жалобы на боль. Зато не было конца его упрекам, которыми осыпал он несправедливых "русских начальников", запрещающих человеку заниматься "честным трудом". Иногда, в минуты тоски и отчаяния, Ахмед расстилал на траве маленький коврик и молился. Эти приступы молитвенного настроения начинались заунывными песнями, смысла которых не знал никто, и кончались взрывом новых жалоб на несправедливость все тех же "начальников".
В поселке все знали: если Ахмед молится, - значит, завтра утром сбежит.
После такого состояния он исчезал из поселка. Через неделю-другую санитарная повозка здравотдела вновь возвращала Ахмеда при препроводительной бумаге, в которой предлагалось принять, наконец, решительные меры против побегов из лепрозория "указанного гражданина, больного лепрой", - Почему ты, Ахмед, не уедешь в какой-нибудь другой город, где тебя никто не знает, где никто не станет тебя арестовывать? - спрашивали его больные.
И он отвечал, что в другом городе ему труднее будет наладить торговлю, в другом городе "русский начальник" тоже может "арестовать" его, в другом городе он никого не знает… Порядок же везде один.
- Поезжай к себе в Персию, - советовали ему, - там тоже живут люди и тоже торгуют, и ты торговать будешь.
Но Персия прельщала его меньше всего. В Персии, по его словам, торговать трудно. Там и без него слишком много торговцев, которым нечего делать. Нет, в Персию Ахмед не уедет, он не уедет и в другой город. Он останется тут. Он будет писать прошение высшему начальству, он будет жаловаться… Он добьется, чтоб оставили его в покое и не мешали торговать.
Он - честный человек, Ахмед Мамедъяров. Он никого не убивал, никого не грабил. Начальство должно освободить его! Должно выдать Ахмеду такую бумагу, которая не позволяла бы милиции арестовывать его. Он хочет заниматься честной торговлей!..
Все свои мысли Ахмед высказывал вслух. Ему безразлично было - слушает его кто-нибудь или нет. Когда некому было излить душу, он изливал ее самому себе. Обычно же его слушательницей была Мавруша Тунтина, к которой Ахмедка часто являлся в гости. Он ходил к ней потому, что никто во всем лепрозории не слушал его так внимательно и не сочувствовал так искренне, как она. Никто не оказывал Ахмеду такого внимания, как Мавруша. Он жаловался ей на то, что русское начальство разоряет бедного персидского купца. Русский начальник его не уважает… Самый бедный человек, самый несчастный человек, которого никто пожалеть не хочет, это - он, Ахмед Мамедъяров.
Она жалела его, гладила по голове и ободряла.
- Ничего, ничего… Все пройдет, все хорошо будет. Снова ты торговать начнешь.
- Аи, торговать! Аи, торговать! - восклицал он и смотрел на нее такими тоскливыми глазами, будто от Мавруши зависела судьба его торговли.
- Бедный Ахмед!
Ни у одной женщины из всех женщин мира не кроется в характере столько интернационального, как в характере русской женщины. Для нее важен прежде всего человек. И эта вот человечность приковала внимание Мавруши к Ахмеду.
Ей было тридцать четыре года. Но болезнь пощадила Маврушу. Она казалась моложе своих лет. В лепрозории жила она четыре года, оставив где-то в селе мужа, женившегося тотчас же, как только ее отвезли в лепрозорий.
Все же ей показалось странным, когда Ахмед в первый раз произнес слово "жена". Как может неразведенная жена выйти замуж? Но после трехдневного рассуждения она повела Ахмеда к доктору и сказала ему: отныне они муж и жена и просят отвести им отдельную комнату, где они могли бы жить "своей семьей".
- Муж и жена? - удивился Туркеев. Ахмед утвердительно кивнул головой.
- Так… Когда ж это вы, батенька мой, успели?
- Успели уж, доктор, разве для этого большой срок нужен? - улыбнулась Мавруша.
Туркеев осмотрел их и одобрил.
- Это - хорошо. Теперь ты, Ахмед, хоть лечиться правильно начнешь, в город перестанешь бегать. Как, батенька, перестанешь?
И похлопал его по плечу. Ахмед ответил:
- Зачем теперь Ахмеду бегать? Ахмед теперь жену имеет. Ахмед теперь - семейный человек.
- Ну, хорошо, поселяйтесь вместе.
Тогда Ахмед попросил Туркеева, чтобы тот выдал им бумагу, которая должна подтвердить их брачный союз.
- Бумагу? - удивился Туркеев. - Но ведь я не загс и не поп, - какую я вам бумагу выдам? Вот поживите, полечитесь, может быть, выздоровеете, тогда поедете в город, там обвенчаетесь официально, бумагу получите. Только бегать не надо, - добавил он добродушно.
Ахмед утвердительно кивнул головой. Через четыре дня он снова разостлал коврик, долго и жалобно молился аллаху, а наутро исчез. Тогда Туркеев позвал к себе Маврушу и сказал ей:
- Это, батенька, не годится… Что ж это такое? А? Надо внести ясность: сбежал он от тебя или просто так. Опять торговать?
- Придет, - сказала Мавруша спокойно, - поторгует, а недельки через две явится.
Действительно, через три недели Ахмед явился. По-видимому, он заработал хорошо, так как привез "Маврушке" много разных подарков. Через месяц он снова исчез и опять явился - сам, добровольно. Отлучки его вошли в систему, и доктор Туркеев совершенно не знал, что ему делать с этим человеком. После "женитьбы" у Ахмеда совершенно исчезла тоска, он не жаловался ни на "русских начальников", ни на свою горькую судьбу. Он был счастлив и никак не умел таить своего счастья, так же как не умел таить горя. Мавруша, наоборот, была сдержанна и делала вид, что в жизни ее, в сущности, не произошло никаких перемен.
Но счастье их продолжалось недолго. Однажды в лепрозории произошел случай, не имевший себе примера за всю историю больного и здорового дворов.
Он поставил в тупик всю администрацию лепрозория и надолго оставил о себе самое тяжелое воспоминание у всех прокаженных…
Из сбивчивого и не совсем ясного показания Ахмеда, сделанного им впоследствии, можно было установить, как произошло это событие.
В одну из прогулок Ахмеда и Мавруши с ними повстречался в степи Капитон Терентьев… Ахмед заметил только, как при этой встрече Мавруша изменилась в лице. Внезапное ее беспокойство удивило Ахмеда. Он не питал никаких плохих чувств к Терентьеву. Тот как будто бы тоже не был его врагом.
Почему она испугалась Капитона?
Он помнит, как Мавруша сказала:
- Пойдем скорее домой.
Ахмед ничего не понял из этих слов, но ему передалось беспокойство жены. Тогда он скорее почувствовал, чем понял: человек этот несет какую-то беду.
Капитон Терентьев был субъект мрачный. Его грубый и жесткий характер знали не только на больном, но и на здоровом дворе. Из-за мелочи он способен был искалечить человека. Для него ничего не стоило обругать, оскорбить каждого, подвернувшегося ему под руку. Капитона не любили. Его боялись. С ним старались поменьше говорить, пореже встречаться. Его не трогали и рассматривали как человека опасного, злобного, мстительного. Протасов называл его апашем в "лепрозорном масштабе".
И вот, когда при встрече с ним Мавруша проявила беспокойство, Ахмед, не придав этому беспокойству значения, все же решил уйти от Терентьева подальше. Теснее прижав к себе Маврушу, он повернул в другую сторону. Но Капитон пошел за ними. Тогда Мавруша высвободила руку из руки Ахмеда и остановилась. Терентьев подошел близко и мрачно усмехнулся. Глаза его горели злобно и недружелюбно.
- Ты что ж стала? - сказал он грубо и вызывающе.
- Что тебе от меня надо? - спросила Мавруша.
- Что мне надо? Если хочешь, я тебе скажу и не побоюсь твоего азиата.
Брось его.
Тогда Мавруша, смотря в самые глаза Капитона, прокричала:
- Если ты, разбойник, не оставишь меня, я пожалуюсь на тебя доктору, он найдет управу. Я тебя, мошенника, насквозь вижу, но этого никогда не будет.
Ты забудь… Ты за мной не ходи, как пес…
Тогда Терентьев принялся поносить ее такими ругательствами, каких Ахмед никогда не слышал и значения которых не понимал. Мавруша схватила Ахмеда за руку и, приказав ему "не связываться", потащила его домой. Ахмед не знал причины столкновения. Что могло вызвать у Терентьева столь дикий поступок?
Он не решался спрашивать у Мавруши, считая, что Мавруша сама должна рассказать, но та молчала. Впрочем, скоро происшествие было забыто Ахмедом, тем более что Терентьев старался не попадаться ему на глаза. Он не беспокоил и Маврушу.
Как-то раз, возвратившись из амбулатории, Ахмед застал ее плачущей:
- Опять он был и опять ругался, - сказала она. Тогда Ахмед не стерпел.
Он отправился к Капитону, вызвал его на двор и потребовал объяснения. У них произошла драка. Ахмед загнал Капитона в барак, где тот и заперся. С тех пор они больше не встречались.
В тот же день Мавруша рассказала Ахмеду причину: вот уже несколько лет она не может избавиться от этого человека, постоянно преследующего ее.
Сперва он приставал к ней в амбулатории, потом при встречах на дворе, затем начал появляться в комнате, выбирая время, когда близко никого не было. Один раз предложил ей жить с ним. Она его выгнала. Но Капитон, по-видимому, не оставлял надежд. Он думал, что ему в конце концов удастся сломить упорство Мавруши. Он как будто решил оставить ее в покое и вот на второй же день после "свадьбы" вновь явился к ней:
- Значит, ты за басурмана вышла? - спросил он. - Ты продалась ему? У него денег много? Он торговлю имеет?
Мавруша снова выгнала его, не сказав ничего мужу. Спустя несколько недель после случая в степи Ахмед снова ушел в город. И тогда-то произошло событие, потрясшее всех обитателей поселка.
Утром, на четвертый день после его ухода, Маврушу нашли в комнате мертвой. Она лежала на своей койке, запрокинув лицо кверху. Медицинский осмотр определил смерть от удушения. В лепрозории начался переполох.
Бросились отыскивать убийцу, начали делать догадки, бились несколько дней, - убийцу не нашли.
Доктор Туркеев сделался неразговорчивым и мрачным. Его чрезвычайно угнетал этот случай. Он сообщил в здравотдел о происшествии, и оттуда последовало распоряжение, предлагавшее принять меры, чтобы подобные случаи не могли повторяться в дальнейшем.
- Батенька мой, - жаловался Туркеев Пыхачеву, показывая отношение здравотдела, - смотрите: "Принять меры для того, чтобы подобных случаев не повторялось впредь!" Каково?
В тот момент никому и в голову не приходило отыскивать убийцу на больном дворе. Это казалось невероятным. Многие из обитателей больного двора делали самые разнообразные предположения и даже склонны были думать, что Мавруша умерла "своей смертью".
Тогда Протасов решил нарядить следствие. Его на больном дворе считали чем-то вроде начальства. Он собрал всех больных, выстроил в одну шеренгу и, обходя длинный ряд, спрашивал, стараясь поглубже заглянуть каждому в глаза:
- Говорите, кто убил?
Но так и не нашел убийцу.
Когда Туркеев узнал об этой попытке Протасова отыскивать преступника, он вызвал его к себе и высказал неудовольствие:
- Что это вы, батенька, затеяли искать убийцу? Кто вас просил?
Маврушу похоронили. Протасов отпел ее по всем правилам церковных обрядов. На похоронах присутствовали обитатели обоих дворов. Многие плакали.
На могиле поставили крест и посадили два деревца. Прокаженные постепенно начали успокаиваться, хотя разговоры еще долго продолжались и некоторые высказывали предположение, что убийство мог совершить только Ахмед. В сторону его обвинения, казалось, говорило все: и то, что он исчез почти перед самым днем убийства, и то, что он долго не возвращался назад. Значит, убил и сбежал. Но однажды Ахмед пришел. Пришел он радостный и улыбающийся и, встретив доктора Туркеева, обходившего бараки, еще не зная ничего, низко поклонился ему. Тот остановился и гневно снял очки.
- Я тебе говорил… Я тебе говорил, - закричал он на него, - чтоб ты перестал бегать, вот и добегался… Эх, ты…
Он надел очки и пошел дальше.
Ахмед остался стоять - смущенный и недоумевающий. Он был уверен: Туркеев сделал ему очередной выговор за побег. В руках он держал узелки с подарками для Мавруши. Он посмотрел на узелки, потом поднял глаза и увидел Феклушку. Та угрюмо, как-то исподлобья взглянула на него и остановилась…
Палка, о которую опиралась она, дрожала:
- Ну, как без жены-то теперь живешь, нехристь? У-у, ты, басурманин… Куда жену дел? Где Мавруша?