Впрочем, сходство все уменьшалось. Уже давно на нем аккуратная роба, подстрижен, побрит, да и вовсе он не мрачный молчальник, каким показался вначале, а любитель песен, на работе не стесняется подмогнуть товарищу.
В поликлинике сказали, что алкоголизм передается по наследству, и это беспокоило, угнетало, потому что Нистратов-отец умер от белой горячки, а у Нистратова-сына подрастал Петька.
Спасибо Михеичу и всем ребятам - никогда не подносили назойливо стаканчик, не заговаривали на больную тему, Маркаров не отпускал шуток по его адресу, следили, чтобы он не заглядывал в винный магазин, широко известный у пьянчуг под названием "Мутный глаз".
Даже вблизи магазина Нистратову появляться небезопасно, там вечно отирались, околачивались его бывшие собутыльники. Трясущимися руками собирали по "рваному", скидывались "на троих", если брали красненькое - бормотуху, гамыру, косорыловку или "подловыгодное", - то "на двоих". В одиночку брали бутылку стоимостью в рубль семь копеек, это пойло именуется "арабский коньяк Чары Нила", что в обиходе расшифровывается - "чернила".
Непьющий теперь Нистратов продолжал встречаться со своим дружком по автобазе долговязым Лукиных, старожилом местного вытрезвителя. Лукиных про всякий случай носил в кармане граненый стакан. Он с уважением называл себя "шофер первого класса", но, напившись, начинал буянить, за что и получил кличку Выбей Окна.
Так вот Шестаков не должен забывать, что Нистратов может легко сорваться с резьбы...
- С одной стороны, наука утверждает, что добро и зло не заложены в наших генах, что преступниками не рождаются, - сказал Маркаров в глубоком раздумье, обращаясь к Погодаеву; они были вдвоем в комнате. - Статистика между тем утверждает, что девять десятых всех уголовных преступлений совершаются в состоянии опьянения.
- Значит, Мартирос, можно опасаться наследственной преступности? - спросил Погодаев.
- Да, тут есть о чем поспорить ученым.
Михеич напомнил новому бригадиру Шестакову и про несчастный случай вскоре после их приезда в Приангарск. Опытный монтажник, поутру, казалось, трезвый, но изрядно выпивший накануне, полез на верхотуру и взялся за тяжелый гаечный ключ. Хотел закрутить до отказа болт, а тот плохо поддавался. И тут на парня нашло затмение, забыл, в какую сторону закручивают болт - к себе или от себя. Крутанул изо всех сил в противоположную сторону, когда никаких усилий не требовалось, потерял равновесие, сорвался с подмостей - кувырк из жизни..,
Шестаков мечтал сколотить дружную бригаду, чтобы опереться на единомыслие-единодушие всех монтажников. Удастся ли ему это?
Отныне все определят взаимоотношения бригадира и членов бригады. Поведение Шестакова будет зависеть не только от его склонностей, но не в меньшей степени от склонностей его подчиненных.
Он понимал: выбрали не потому, что у него обнаружились особые достоинства, которых лишены другие. Отдали предпочтение потому, что недостатков у него меньше, чем у других.
В армии не только единая форма одежды - летняя или зимняя, не только оружие одинаковое. Чаще всего и задача перед солдатами отделения ставится на занятиях, на учениях одна и та же, спят все в одной казарме, для всех одно меню, на одно время увольнительные в город...
- Оказывается, - признался Шестаков, - выполнять приказания намного легче, чем самому их отдавать. Командовать на "гражданке" трудней, чем в армии. Здесь не скажешь, как любил твердить горлопан старшина нашей роты бывшим студентам: "А если вы все такие умные, то почему не научились ходить строем?.."
Армейская практика, воспринятая бездумно, могла Шестакову сейчас не столько помочь, сколько помешать.
Он начал с самого простого - мобилизовал минуты, которые растрачивались впустую.
Чуть ли не извиняющимся тоном, но при этом категорично, отменил коллективные перекуры. А что прикажешь делать в это время некурящим? Пусть Маркаров, Садырин или Нистратов, если кому-то из них приспичило, курят, когда бригада работает. Сразу станет видно, кто глубокомысленно бездельничает, стараясь растянуть паузы между двумя затяжками.
Новому бригадиру предстояло повседневно искать и находить минуты, чтобы, по его словам, "спрессовать время".
Очень важно укрупнить монтаж конструкций на земле до их подъема. Здесь Шестаков часто нуждался в советах Михеича, Ромашко или опытного такелажника Погодаева.
Чем пристальнее он приглядывался к своим подопечным, тем явственней становилась их непохожесть друг на друга.
Кажущееся сходство характеров, столь желанное, удобное для бригадира, было поверхностным, мнимым и быстро улетучивалось.
Приходилось приноравливаться к каждому тем усерднее, чем меньше он походил на остальных.
Пока больше всего хлопот доставлял ему Садырин.
Через несколько дней после разговора о нем с Михеичем Садырин догнал Шестакова, когда тот торопливо шагал в управление: вызвали на оперативку.
Садырин - здоровяк с привлекательной внешностью: правильные черты лица, глаза чуть навыкате, с поволокой, вьющиеся волосы.
- Это я подал против тебя голос, когда выбирали бригадира. А ты, оказывается, молоток. Понимаешь, не сработался я со стариком. Он меня через каждые десять минут полоскал. Придирался.
- А ты меньше выпендривайся.
- Есть за мной такой грех, - охотно засмеялся Садырин. - Показать силу, чтобы все видали, - это я любитель. А просто так пахать - неохота...
Отныне Шестакова ежеутренне приглашали на оперативку к Пасечнику. На ней присутствовал и заместитель министра Валерий Фомич, командированный в Приангарск; он курировал строительство горнообогатительного комбината.
Шестаков проходил в бригадирах десять дней, а его уже трижды хвалил на оперативках сам Валерий Фомич. Неловко было слушать скороспелые комплименты начальства в свой адрес.
Галиуллин в той декаде плана не выполнил, и ему ставили в пример Шестакова. Шестаков же чувствовал себя невежественным мальчишкой рядом с Галиуллиным, было стыдно перед ним.
А что, если организовать соревнование между двумя бригадами? Это идея Валерия Фомича, монтажники узнали о ней перед тем, как прораб Рыбасов провел по этому поводу летучку в "третьяковке".
- Ребятки, дружней, ладошек не жалей! - дурашливо выкрикнул Маркаров и захлопал в ладоши. - Подхватим почин Валерия Фомича!
Рыбасов чувствовал себя в конторке намного увереннее, чем на строительных лесах. Он охотнее разговаривал с монтажником, если их разделял письменный стол.
Маркаров, глядя на Рыбасова и слушая набор расхожих слов, подумал: "Разве не парадокс? Сократовский лоб, глубокомысленное выражение лица, а семи пядей во лбу никак не насчитать..."
- Хвалят, хвалят нашу бригаду, а я слушаю и не радуюсь, - сказал Погодаев. - Ставить нас в пример? Мы же находимся в лучших условиях, чем Галиуллин! Мы топчемся на двенадцати метрах высоты, а они цепляются к самой верхней отметке. Наши конструкции и монтировать легче. Кроме того, у Галиуллина нет возможности укрупнять монтажные узлы на земле - вылет стрелы не позволяет, Варежкин кран может опрокинуться.
- Очень похоже на соревнование овцеводческого совхоза в Армении и парикмахерской в гостинице "Севан", - сказал Маркаров. - Где настриг будет больше - с одного клиента или с одной овцы? Опять подвело комплексное планирование. Не учли лысых...
Прораб Рыбасов потер ладонью лоб и зло посмотрел на Маркарова, заподозрив насмешку. Рыбасов двумя руками надел каску так осторожно и неуверенно, будто примерял ненадеванную шляпу и боялся ее помять.
Соревнование между бригадами, если они находятся не в равных условиях и не выработан поправочный коэффициент, может принести больше вреда, чем пользы. Шестаков это понимал. Соревноваться - помогать друг другу, а не вырываться вперед, отталкивая соперника локтями.
Но у него не хватило смелости высказать все это Рыбасову и отказаться от обязательств до той поры, пока не будут выработаны точные условия.
А у Пасечника не хватило смелости возразить на оперативке Валерию Фомичу, когда тот неумеренно расхваливал Шестакова.
Пасечник признался в этом Галиуллину, когда они, два члена парткома, встретились до начала заседания.
- Пойми, Коля, я вовсе не обижен, что мне поставили в пример Шестакова. Но зачем демонстративно расхваливать малоопытного бригадира? Только для того, чтобы щелкнуть меня по носу? Ударить при всех по самолюбию? Сомневаюсь, что это идет на пользу тому, кого походя смешивают с дерьмом. А начинающий может о себе возомнить лишнее.
- Шестаков парень разумный. Хочу думать, у него голова не закружится.
- Допустим. - Раздражение сделало Галиуллина непривычно словоохотливым. - Но зачем молодому человеку прививать самоуверенность? Кому нужна эта министерская прививка? К чему это науськивание одного на другого? Какие такие у Шестакова достоинства, которым я должен у него учиться? Только потому, что в июне он перевыполнил план на столько-то процентов, а я этот план, - ты, Коля, отлично знаешь почему, - на столько-то процентов недовыполнил?
- Процент, процент - полминистерства за процент!
7
Как обычно в выходной день, ноги привели Чернегу в магазин "Культтовары". Он стоял, прислонясь к прилавку, перебирая лады баяна, прислушиваясь к чистоте звука.
У Чернеги большие не по росту руки, они подошли бы верзиле. Но как эти руки чутко, ласково касаются перламутровых кнопок!
Завмаг и продавцы встречали Чернегу, как старого знакомого. Своей душевной игрой он звучно рекламирует товар, и уже несколько баянов продали после того, как Чернега провел "пробные испытания".
Самому Чернеге пока не удалось накопить денег на баян, а в рассрочку их не продавали...
Путь Шестакова на почту тоже лежал мимо "Культтоваров". Неужто так хорошо слышен баян через раскрытую дверь магазина? Но мелодия доносилась с другого конца улицы, там гуляла молодежь.
Когда бетоновоз прогромыхал и отдалился, Шестаков услышал обрывок частушки и узнал хрипловатый голос Варежки:
Я девчонка недотрога,
А дотронусь - обожгу...
Частушку заглушил баян. Проникновенно вздыхали мехи; кажется, в городе объявился баянист почище Славки Чернеги.
Но тут праздношатающаяся компания повернула обратно, Шестаков увидел на груди у одного из парней транзистор и усмехнулся.
Шестаков вошел в магазин, он интересовался грампластинками. Сегодня особенно многолюдно, привезли новые грампластинки эстрадной музыки, песенки Высоцкого. Околачивался среди слушателей и Садырин.
- Дай десятку до получки, - попросил он у Чернеги, когда заорал проигрыватель, а Чернега положил баян на прилавок.
С первых дней появления Чернеги в бригаде Садырин вел себя с ним нагло. Он расценил доброту Чернеги как слабость.
- Не дам. Ты уж пять рэ заиграл.
- Ту пятерку я потратил на твою симпатию.
Чернега молчал.
- Больше пятерки она не стоит.
Чернега промолчал и на этот раз.
- А на десятке, пожалуй, мы с ней сторгуемся.
- Не смей, гад, человека пачкать!
- А то? - Садырин воинственно подошел вплотную.
Чернега повернулся спиной и вышел из магазина. Садырин за ним.
- Дай десятку, - снова потребовал он.
Чернега не ответил, и Садырин, нахально улыбаясь, полез к нему в карман. Чернега оттолкнул его, карман новой куртки с треском разорвался.
Чернега бросился на Садырина, ударил по лицу и получил в ответ размашистую оплеуху.
Когда Шестаков, привлеченный шумом и свистками дружинника, вышел из магазина с пластинкой в руке, драчуны уже собрали вокруг себя любопытных.
Чернега лез напролом. Видимо, насмотрелся где-то всяких приемов самбо и дзю-до, но пользовался ими неумело и каждый раз получал от Садырина богатую сдачу.
Не будь в руке злосчастной пластинки, Шестаков кинулся бы их разнимать. Ему очень захотелось набить Садырину морду,.
Но позволено ли бригадиру рукоприкладство? Не уронит ли он свой авторитет?
Пока Шестаков искал глазами, кому бы отдать пластинку, и решал - пострадает его авторитет или не пострадает, подбежал дружинник.
- Побойся бога, Садырин, - крикнул кто-то из зевак.
- Бог - не фраер, он все видит.
Появился милиционер, и драчунов разняли.
У Чернеги лицо залито кровью, пальцы правой руки разбиты.
- Да это хулиган со строгой изоляцией, - апеллировал Садырин к милиционеру.
Чернегу и Садырина повели в отделение под аккомпанемент того же виртуозного баяниста: в компании зевак оказался и парень с транзистором.
Свидетель Шестаков с пластинкой в руке поплелся следом за ними.
- Ни с того ни с сего набросился на меня. Хулиган-рецидивист! - бушевал Садырин в комнате дежурного. - Вы в анкету его загляните, товарищ лейтенант. Только недавно из... - Садырин показал на пальцах решетку.
- Он первый ударил, - дружинник кивнул на Чернегу. - Я видел.
- У него психическое настроение, а я должен терпеть его выходки?
- Гражданин, - дежурный строго одернул Садырина, - вы мне лапшу на мозги не вешайте!.. А вас, гражданин, - обратился он к Чернеге, - придется задержать. На десять, а может, на пятнадцать суток.
Чернега нервничал еще и потому, что боялся - остригут. Два года проходил он остриженный наголо, длинные волосы отрастил совсем недавно. Без расчески не ходил и никогда не был так растрепан, как сейчас.
Чернега, подавленный, сел на затертую до блеска скамейку, машинально достал расческу, причесался, извлек из кармана два билета:
- Мне одиннадцатого в театр. "Дворянское гнездо".
- Зачем им пропадать? - Садырин выхватил билеты. - Так и быть - выручу тебя. Считай, еще два шестьдесят за мной.
Выгородить Чернегу не удалось, Шестаков вышел из милиции недовольный собой.
У выхода поджидали запоздавшие свидетели происшествия, среди них Варежка.
- Ну как, помирили мелких хулиганов? - спросила она почти весело.
- Если и помирятся, то не раньше чем через десять суток.
- И как он мог у культурного магазина затеять мордобой? Нашел Славка Чернега, с кем тягаться, - она презрительно усмехнулась. - Садырин двухпудовую гирю с собой таскает, каждое утро потеет на виду у всего общежития. Косой метр в плечах. У него кулак - по покойнику на удар. А из-за чего подрались - из-за куртки?
- Из-за тебя.
- А я при чем? - Варежка заволновалась.
- Садырин неаккуратно про тебя выразился...
- Злится, что я его отшила.
- ...а Чернега заступился.
- А почему ты не заступился?
- Я позже подошел, - он смутился и стал разглядывать наклейку на грампластинке: "Сентиментальный вальс. П. И. Чайковский". - А вот Чернегу надо было взять под защиту. Тут я сплоховал.
Подошли к общежитию. Подружки замахали Варежке из раскрытого окна.
- Проводил ты меня, Шестаков, как рыцарь. Да жаль, не ты за меня заступился...
За всеми неожиданностями суматошного и скандального выходного дня Шестаков еще не добрался до почты. Нет ли письма от Мариши?
Для обиды у нее основания, безусловно, есть, слишком долго он молчал. Но чтобы оставить письмо вообще без ответа - на нее не похоже.
После возвращения из армии они виделись довольно часто. А когда он решил уехать на дальнюю стройку, чтоб работать и готовиться к экзаменам в институт, Мариша одобрила его план, хотя глаза у нее были невеселые.
Неужто прошел почти год с тех пор, как он впервые протопал большими шагами в тяжелых сапожищах по дощатым тротуарам Приангарска, впервые надел каску, надел капроновый пояс с цепью и карабинами, впервые поднялся на монтажные высоты?
Сколько за это время случилось происшествий, совсем крошечных, мелких и больших, какие правильнее было бы назвать событиями!
Он ухитрился в феврале основательно обморозиться при сорока трех градусах, получил пятый разряд, дважды заблудился в тайге, ездил делегатом на слет в Красноярск, перевернулся на моторной лодке, недавно его назначили бригадиром.
А все не выветриваются из памяти два месяца неприютной жизни после армии дома, под черствым взглядом мачехи.
Москва изнывала летом 1972 года от зноя, просыпалась в душном тумане. Засохла пыльная городская трава, кустарники в скверах и парках пожухли, почернела сирень у Большого театра. Днем к фонтану у театра жалась огромная толпа, каждый жаждал нескольких капель, нескольких глотков влажного воздуха, чтобы избавиться от горечи во рту. Над городом стоял стойкий запах гари, а верхние этажи высотных домов окутало марево, пропахшее дымами пожаров; где-то горели леса и торфяники.
Чем дольше Шестаков жил в Приангарске, тем реже и все с меньшими подробностями вспоминал расставание с Маришей.
Он стоял с отцом в коридоре вагона, через окно донесся окрик мачехи:
- Иннокентий! Семь минут до отхода!
А им так хотелось побыть последние минуты наедине. Услышав окрик, отец стал торопливо прощаться. Он как-то сразу съежился душой, жесты стали мельче, суетливее, а глаза беспокойнее. С перрона снова донеслось:
- Иннокентий, ты тоже решил уехать? Немедленно из вагона!
Отец виновато посмотрел на Сашу, и в этом взгляде была просьба простить его за многое.
Саша вышел вслед за послушным отцом из вагона, главным образом для того, чтобы показать мачехе - времени еще предостаточно и не следовало кричать на отца,
И в этот момент на перроне под часами он увидел запыхавшуюся Маришу.
- Может, все-таки зря уезжаешь?
- Почему зря? В газетах таких, как я, называют энтузиастами, романтиками, путниками дальних дорог... Уеду и перестану мозолить глаза мачехе, - сказал он тихо. - То-то радуется! Но умело скрывает радость от отца. И притворяется озабоченной. Отец совсем характер потерял. Потерял и, кажется, не заметил потери, В сущности, меня здесь ничего не держит...
- Конечно, не держит, - повторила Мариша с обидчивой поспешностью.
- Да поцелуйтесь же вы наконец! - воскликнул отец. - Сколько лет за одной партой сидели!
Они нескладно поцеловались.
- Я буду по тебе скучать. А ты меня, Сашка, не забудешь?
- Забуду, не забуду... Хочешь, завяжу узелок на память? - Он, смеясь, завязал узелок и помахал платком. - Довольна?
Она не ответила.
Последнее объятие с отцом, поддельная тревога мачехи.
- Сразу же напиши, слышишь?
Поезд тронулся, мелькнули в толпе провожающих виноватые глаза отца, равнодушное лицо мачехи, огорченная Мариша...
Главная почта Приангарска помещалась в бараке. У окошка, где получали письма "до востребования", всегда толкучка, обязательная для молодого города.
Чуть ли не половина всей корреспонденции поступала сюда, потому что путаница с номерами домов была несусветная и не все письма находили адресатов.