В дни строительства Волго-Донского канала передовая бригада экскаваторщиков, работавшая на шагающем гиганте, в обеденные перерывы слушала чтение романа "Как закалялась сталь". Начал читать парторг. Он хотел прочесть лишь отрывки, но по общему решению бригады книга читалась вся. Ее читали вслух по очереди. Это было в трудные весенние дни, когда, напоенная влагой земля засасывала стальные лапы огромной машины, когда грунт, став неустойчивым, вязким, все время угрожал катастрофой, когда то и дело рвались в работе стальные тросы толщиной в руку человека.
Прочтя именно в эти дни славную книгу, экипаж гиганта принял решение: ознаменовать конец месяца сверхплановой выемкой грунта. Вопреки все новым и новым трудностям! Книга Островского навеяла экипажу мысль в этих, небывало трудных условиях, именно в ростепельную слякоть показать всей трассе, что ум и воля большевиков, организованных и вдохновленных партией, может все победить. И они победили, они сделали даже больше, чем обещали.
А вот письмо с целинных земель, можно сказать с самого острого участка передовой линии коммунистического наступления.
"…Осуществилась мечта наша: побеждена часть степи, и мы продолжаем всем дружным коллективом наступать на целинные земли… Жаль, что нет среди нас Николая, вот бы он порадовался".
Может ли любая, самая вдумчивая критическая статья, чьему бы перу она ни принадлежала, более красноречиво выразить общественное признание творчества, чем эти скупые строки и эти скромные, но выразительные дела?
Подвиг и книги Островского давно уже получили всемирное признание. Статистика показывает, что "Как закалялась сталь" - самая популярная советская книга и за рубежами родины. Можно сказать, например, что в Германской Демократической Республике роман этот издавался семь раз, в Японии - три, в Индии он выпущен на нескольких языках индийских народов, что он издавался в Аргентине, Бразилии, Ливане, Монголии, Китае.
Еще до войны один иностранец, прочтя книги Островского, написал: "Ничто не страшно коммунисту, вот вывод из книги, вот итог жизни автора". Этим иностранцем был Юлиус Фучик. Великий коммунист Чехословакии, написав эти слова о великом советском коммунисте, потом и сам, как Николай Островский, всей жизнью своей доказал, что это именно так.
Другой художник-борец, живущий на противоположном конце земного шара, прочтя роман Островского, написал: "…Я не знаю ни одной книги во всей современной литературе на английском языке, которую можно было бы сравнить с этой книгой". Этот художник-борец- Говард Фаст.
Любимый герой Островского Павел Корчагин давно перешагнул границы своей социалистической отчизны. Он шагает по миру через горы и океаны. Он завел себе добрых друзей среди передовых людей всего земного шара. Он воевал в Корее, где один из самых отважных батальонов был назван солдатами его именем. Он партизанил во вьетнамских джунглях, где один из самых смелых разведчиков-снайперов называл себя Корчагиным. Он помогает вчерашним китайским кули, вдохновленным и организованным Коммунистической партией Китая, строить первоклассные заводы, задувать новые домны, творить новую жизнь на освобожденных полях. У него много друзей среди строителей Варшавы, нефтяников Плоешти, текстильщиков Болгарии, албанских виноградарей. Друзья у него во всех странах, по всей земле. Это борцы за мир, за свободу своих народов, за счастье человечества.
Творчество Николая Островского является большой драгоценностью в сокровищнице советской литературы. Его любят, им гордится наш народ.
Николай Островский - художник, взыскательность которого может быть поставлена в пример молодым литераторам. Он не нуждается ни в специальной шлифовке, ни в подчистках текста, что имело место в предыдущих изданиях.
В этом издании собрано почти все творчество писателя: романы, письма, речи. Все это очень разные произведения, отмеченные разной степенью мастерства. Роман "Рожденные бурей" остался неоконченным. В нем нет такой тщательности отделки, той завершенности образов, не чувствуется той строгости художника, с какой взвешена и выверена каждая фраза в предшествующем произведении. Но при всей незавершенности и явной недоделке отдельных глав и это последнее, незаконченное творение писателя и по размаху своего замысла, и по охвату событий, и по степени революционного накала производит очень сильное впечатление. В ряде сцен, таких, как подвиг Андрия Птахи, как эпизод в железнодорожной будке, над которыми писатель успел потрудиться в полную меру сил и дарования, он даже превосходит предшествующий роман, говоря о совершенствовании авторского мастерства.
Да, в наиболее завершенных главах этого романа чувствуется рука настоящего, взыскательного мастера. "Я прочел десять пудов книг", - рассказывал автор приезжавшим к нему писателям в дни работы над этой книгой. И это было так. Островский работал как настоящий историк - изучая литературу, журналы, газеты, жадно расспрашивая очевидцев. В этой кропотливой и мудрой работе выкристаллизовывался замысел романа, герои облекались в плоть и кровь.
Большой интерес представляют и письма Островского. Это не только материалы для биографов и литературоведов, раскрывающих богатый внутренний мир их автора, рисующие его кипучую, неукротимую натуру. Это бесценные человеческие документы, хранящие приметы нашего времени, это поучительное чтение для молодых людей, задумывающихся над своим будущим и готовящихся вступить в большую жизнь.
Сколько страстной веры в победу коммунизма, сколько огромной духовной силы запечатлено в этих письмах и речах, которые и теперь, столько лет спустя, не потускнели и даже не потеряли своей злободневности.
"Знамя мира поднято над нашей страной. Знамя прекрасное - оно надежда всего человечества. Если посмотреть на нашу страну - это трудовой муравейник. Все наши помыслы, все наши мысли - это мирная стройка, это создание коллективного богатства, это поднятие культуры, это строительство, это забота о наших прекрасных детях.
Все мы - в мирном труде, наше знамя - это мир. И это знамя партия и правительство подняли высоко. Вот почему все трудовое человечество смотрит на нас, как на надежду, как на свое упование".
Разве эти слова большевика-патриота, произнесенные в 1936 году, не звучат сейчас столь же свежо и убедительно?
И если, перечитав все написанное Николаем Островским, задумаешься над основным смыслом творчества этого необыкновенного художника, - видишь, что все оно зовет вперед к борьбе и созиданию, показывает, как надо служить своей социалистической отчизне, как надо гордо пройти свою жизнь по пути, указанному партией, чтобы не было стыдно за каждый прожитый день.
Великая заслуга Николая Островского и в том, что ему, одному из первых советских художников, довелось в полную силу нарисовать портрет героя нашего времени, которого советское юношество само и единодушно сделало властителем своих дум.
Уже много лет отделяет нас от того дня, когда ушел от нас, не дописав начатой страницы своей второй книги, этот удивительный человек.
Много событий прошло с тех пор. Его сограждане выиграли гигантскую битву с фашизмом. Развернулось строительство коммунизма в масштабах, небывалых еще в истории.
И сегодня этот страстный, непобедимый и всепобеждающий, вечно юный большевик живет среди нас и трудится вместе с нами, увлекая всех своим примером, зажигая сердца молодежи, ободряя тех, кто ослабел, окрыляя передовиков, зовя двести миллионов своих сограждан и все передовое человечество вперед, вперед и только вперед!
Как закалялась сталь
Часть первая
Глава первая
- Кто из вас перед праздником приходил ко мне домой отвечать урок - встаньте!
Обрюзглый человек в рясе, с тяжелым крестом на шее, угрожающе посмотрел на учеников.
Маленькие злые глазки точно прокалывали всех шестерых, поднявшихся со скамеек, - четырех мальчиков и двух девочек. Дети боязливо посматривали на человека в рясе.
- Вы садитесь, - махнул поп в сторону девочек. Те быстро сели, облегченно вздохнув.
Глазки отца Василия сосредоточились на четырех фигурках.
- Идите-ка сюда, голубчики!
Отец Василий поднялся, отодвинул стул и подошел вплотную к сбившимся в кучу ребятам:
- Кто из вас, подлецов, курит? Все четверо тихо ответили:
- Мы не курим, батюшка. Лицо попа побагровело.
- Не курите, мерзавцы, а махорку кто в тесто насыпал? Не курите? А вот мы сейчас посмотрим! Выверните карманы! Ну, живо! Что я вам говорю? Выворачивайте!
Трое начали вынимать содержимое своих карманов на стол.
Поп внимательно просматривал швы, ища следы табака, но не нашел ничего и принялся за четвертого, черноглазого, в серенькой рубашке и синих штанах с заплатами на коленях.
- А ты что, как истукан, стоишь?
Черноглазый, глядя с затаенной ненавистью, глухо ответил:
- У меня нет карманов, - и провел руками по зашитым швам.
- А-а-а, нет карманов? Так ты думаешь, я не знаю, кто мог сделать такую подлость - испортить тесто! Ты думаешь, что и теперь останешься в школе? Нет, голубчик, это тебе даром не пройдет. В прошлый раз только твоя мать упросила оставить тебя, ну, а теперь уж конец. Марш из класса! - Он больно схватил за ухо и вышвырнул мальчишку в коридор, закрыв за ним дверь.
Класс затих, съежился. Никто не понимал, почему Павку Корчагина выгнали из школы. Только Сережка Брузжак, друг и приятель Павки, видел, как Павка насыпал попу в пасхальное тесто горсть махры там, на кухне, где ожидали попа шестеро неуспевающих учеников. Им пришлось отвечать уроки уже на квартире у попа.
Выгнанный Павка присел на последней ступеньке крыльца. Он думал о том, как ему явиться домой и что сказать матери, такой заботливой, работающей с утра до поздней ночи кухаркой у акцизного инспектора.
Павку душили слезы.
"Ну что мне теперь делать? И все из-за этого проклятого попа. И на черта я ему махры насыпал? Сережка подбил. "Давай, говорит, насыплем гадюке вредному". Вот и всыпали. Сережке ничего, а меня, наверное, выгонят".
Уже давно началась эта вражда с отцом Василием. Как-то подрался Павка с Левчуковым Мишкой, и его оставили "без обеда". Чтобы не шалил в пустом классе, учитель привел шалуна к старшим, во второй класс. Павка уселся на заднюю скамью.
Учитель, сухонький, в черном пиджаке, рассказывал про землю, светила Павка слушал, разинув рот от удивления, что земля уже существует много миллионов лет и что звезды тоже вроде земли. До того был удивлен услышанным, что даже пожелал встать и сказать учителю: "В законе божием не так написано", но побоялся, как бы не влетело.
По закону божию поп всегда ставил Павке пять. Все тропари, Новый и Ветхий завет знал он на зубок; твердо знал, в какой день что произведено богом. Павка решил расспросить отца Василия. На первом же уроке закона, едва поп уселся в кресло, Павка поднял руку и, получив разрешение говорить, встал:
- Батюшка, а почему учитель в старшем классе говорит, что земля миллион лет стоит, а не как в законе божием - пять тыс. - и сразу осел от визгливого крика отца Василия:
- Что ты сказал, мерзавец? Вот ты как учишь слово божие!
Не успел Павка и пикнуть, как поп схватил его за оба уха и начал долбить головой об стенку. Через минуту, избитого и перепуганного, его выбросили в коридор.
Здорово попало Павке и от матери.
На другой день пошла она в школу и упросила отца Василия принять сына обратно. Возненавидел с тех пор попа Павка всем своим существом. Ненавидел и боялся. Никому не прощал он своих маленьких обид; не забывал и попу незаслуженную порку, озлобился, затаился.
Много еще мелких обид перенес мальчик от отца Василия: гонял его поп за дверь, целыми неделями в угол ставил за пустяки и не спрашивал у него ни разу уроков, а перед пасхой из-за этого пришлось ему с неуспевающими к попу на дом идти сдавать. Там, на кухне, и всыпал Павка махры в пасхальное тесто.
Никто не видел, а все же поп сразу узнал, чья это работа.
…Урок окончился, детвора высыпала во двор и обступила Павку. Он хмуро отмалчивался. Сережка Брузжак из класса не выходил, чувствовал, что и он виноват, но помочь товарищу ничем не мог.
В открытое окно учительской высунулась голова заведующего школой Ефрема Васильевича, и густой бас его заставил Павку вздрогнуть.
- Пошлите сейчас же ко мне Корчагина! - крикнул он. И Павка с заколотившимся сердцем пошел в учительскую.
Хозяин станционного буфета, пожилой, бледный, с бесцветными, вылинявшими глазами, мельком взглянул на стоявшего в стороне Павку:
- Сколько ему лет?
- Двенадцать, - ответила мать.
- Что же, пусть останется. Условие такое: восемь рублей в месяц, и стол в дни работы, сутки работать, сутки дома - и чтоб не воровать.
- Что вы, что вы! Воровать он не будет, я ручаюсь, - испуганно сказала мать.
- Ну, пусть начинает сегодня же работать, - приказал хозяин и, обернувшись к стоящей рядом с ним за стойкой продавщице, попросил: - Зина, отведи мальчика в судомойню, скажи Фросеньке, чтобы дала ему работу вместо Гришки.
Продавщица бросила нож, которым резала ветчину, и, кивнув Павке головой, пошла через зал, пробираясь к боковой двери, ведущей в судомойню. Павка последовал за ней. Мать торопливо шла вместе с ним, шепча ему наспех:
- Ты уж, Павлуша, постарайся, не срамись.
И, проводив сына грустным взглядом, пошла к выходу.
В судомойне шла работа вовсю: гора тарелок, вилок, ножей высилась на столе, и несколько женщин перетирали их перекинутыми через плечо полотенцами.
Рыженький мальчик с всклокоченными, нечесаными волосами, чуть старше Павки, возился с двумя огромными самоварами.
Судомойня была наполнена паром из большой лохани с кипятком, где мылась посуда, и Павка первое время не мог разобрать лиц работавших женщин. Он стоял, не зная, что ему делать и куда приткнуться.
Продавщица Зина подошла к одной из моющих посуду женщин и, взяв ее за плечо, сказала:
- Вот, Фросенька, новый мальчик вам сюда вместо Гришки. Ты ему растолкуй, что надо делать.
Обращаясь к Павке и указав на женщину, которую только что назвала Фросенькой, Зина проговорила:
- Она здесь старшая. Что она тебе скажет, то и делай. - Повернулась и пошла в буфет.
- Хорошо, - тихо ответил Павка и вопросительно взглянул на стоявшую перед ним Фросю.
Та, вытирая пот со лба, глядела на него сверху вниз, как бы оценивая его достоинства, и, подвертывая сползавший с локтя рукав, сказала удивительно приятным, грудным голосом:
- Дело твое, милай, маленькое: вот этот куб нагреешь, значит, утречком, и чтоб в нем у тебя всегда кипяток был, дрова, конечно, чтобы наколол, потом вот эти самовары тоже твоя работа. Потом, когда нужно, ножики и вилочки чистить будешь и помои таскать. Работки хватит, милай, упаришься, - говорила она костромским говорком, с ударением на "а", и от этого ее говорка и залитого краской лица с курносым носиком Павке стало как-то веселее.
"Тетка эта, видно, ничего", - решил он про себя и, осмелев, обратился к Фросе:
- А что мне сейчас делать, тетя?
Сказал и запнулся. Громкий хохот работавших в судомойне женщин покрыл его последние слова:
- Ха-ха-ха!.. У Фросеньки уж и племянник завелся…
- Ха-ха!.. - смеялась больше всех сама Фрося.
Павка из-за пара не разглядел ее лица, а Фросе всего было восемнадцать лет.
Уже совсем смущенный, он повернулся к мальчику и спросил:
- Что мне делать надо сейчас?
Но мальчик на вопрос только хихикнул:
- Ты у тети спроси, она тебе все пропечатает, а я здесь временно. - И, повернувшись, выскочил в дверь, ведущую на кухню.
- Иди сюда, помогай вытирать вилки, - услышал Павка голос одной из работающих, уже немолодой судомойки. - Чего ржете-то? Что тут такого мальчонка сказал? Вот бери-ка, - подала она Павке полотенце, - бери один конец в зубы, а другой натяни ребром. Вот вилочку и чисть туда-сюда зубчиками, только чтоб ни соринки не оставалось. У нас за это строго. Господа вилки просматривают, и если заметят грязь - беда: хозяйка в три счета прогонит.
- Как - хозяйка? - не понял Павел. - Ведь у вас хозяин тот, что меня принимал.
Судомойка засмеялась:
- Хозяин у нас, сынок, вроде мебели, тюфяк он. Всему голова здесь хозяйка. Ее сегодня нет. Вот поработаешь - увидишь.
Дверь в судомойню открылась, и в нее вошли трое официантов, неся груды грязной посуды.
Один из них, широкоплечий, косоглазый, с крупным четырехугольным лицом, сказал:
- Пошевеливайтесь живее. Сейчас придет двенадцатичасовой, а вы копаетесь.
Глядя на Павку, он спросил:
- А это кто?
- Это новенький, - ответила Фрося.
- А, новенький, - проговорил он. - Ну, так вот, - тяжелая рука его опустилась на плечо Павки и толкнула к самоварам, - они у тебя всегда должны быть готовы, а они, видишь: один затух, а другой еле дышит. Сегодня это тебе так пройдет, а завтра если повторится, то получишь по морде. Понял?
Павка, не говоря ни слова, принялся за самовары.
Так началась его трудовая жизнь. Никогда Павка не старался так, как в свой первый рабочий день. Понял он: тут - не дома, где можно мать не послушать. Косоглазый ясно сказал, что, если не послушаешь, - в морду.
Разлетались искры из толстопузых четырехведерных самоваров, когда Павка раздувал их, натянув снятый сапог на трубу. Хватаясь за ведра с помоями, летел к сливной яме, подкладывал под куб с водой дрова, сушил на кипящих самоварах мокрые полотенца, делая все, что ему говорили. Поздно вечером уставший Павка отправился вниз, на кухню. Пожилая судомойка Анисья, посмотрев на дверь, скрывшую Павку, сказала:
- Ишь, мальчонка-то какой-то ненормальный, мотается как сумасшедший. Не с добра, видно, послали работать-то.
- Да, парень справный, - сказала Фрося, - такого подгонять не надо.
- Убегается скоро, - возразила Луша, - все сначала стараются…
В семь часов утра, измученный бессонной ночью и бесконечной беготней, Павка передал кипящие самовары своей смене - толстоморденькому мальчишке с нахальными глазками.
Удостоверившись, что все в порядке и самовары кипят, мальчишка, засунув руки в карманы, цыкнув сквозь сжатые зубы слюной и с видом презрительного превосходства взглянув на Павку слегка белесоватыми глазами, сказал тоном, не допускающим возражения:
- Эй ты, шляпа! Завтра приходи в шесть часов на смену.
- Почему в шесть? - спросил Павка. - Ведь сменяются в семь.
- Кто сменяется, пусть сменяется, а ты приходи в шесть. А будешь много гавкать, то фазу поставлю тебе блямбу на фотографию. Подумаешь, пешка, только что поступил и уже форс давит.
Судомойки, сдавшие свое дежурство вновь прибывшим, с интересом наблюдали за разговором двух мальчиков. Нахальный тон и вызывающее поведение мальчишки разозлили Павку. Он подвинулся на шаг к своей смене, приготовясь влепить мальчишке хорошего леща, но боязнь быть прогнанным в первый же день работы остановила его. Весь потемнев, он сказал:
- Ты потише, не налетай, а то обожжешься. Завтра приду в семь, а драться я умею не хуже тебя; если захочешь попробовать - пожалуйста.
Противник отодвинулся на шаг к кубу и с удивлением смотрел на взъерошенного Павку. Такого категорического отпора он не ожидал и немного опешил.