В зеленых травах берег весь,
И льется жаворонков песнь,
И льется жаворонков песнь
Над каждою излучиной.
Идет рассвет - они поют,
Придет закат - они поют.
А я тоскую по тебе,
Разлукою измучена.
Вдруг песня оборвалась.
Женщины недоуменно оглянулись и увидели, что со стороны деревни идет председатель колхоза, сухорукий Сайфи.
2
Сайфи, в коротком распахнутом бешмете, заложив руки за спину, медленно прошел мимо Карлыгач и Сумбюль, поглядел, как они засыпают пшеницу, походил у соседних амбаров, потом приблизился к Мэулихэ.
- Не вернулась еще, как ее?.. Про Нэфисэ говорю, - промолвил он.
- Нет еще, - ответила Мэулихэ, - работа, видать, затянулась у них...
Лицо у Сайфи было румяное, круглое, усы и маленькая - клинышком - бородка аккуратно подстрижены, одежда ладно сшита. Не нравились только Мэулихэ глаза Сайфи: правый глаз - навыкате, а левый закрыт наполовину и, как бы невзначай, шарит где не следует. Вот и сейчас будто разговаривает о деле, а сам уставился на заголенные ноги этой бесстыжей Апипэ.
Мэулихэ повернулась в сторону поля и увидела наконец тех, кого давно ждали.
К ним, тяжело ступая, приближались женщины с лопатами на плечах. Карлыгач и Сумбюль побежали навстречу статной, высокой молодке, шедшей впереди.
- Очень устали, Нэфисэ-апа? - участливо спросила Карлыгач, беря у нее из рук лопату. Посмотрев на мокрые доверху сапоги, забрызганную одежду, она покачала головой: - Все пешком, да такую даль!..
Нэфисэ только кивнула головой и повернулась к своим спутницам:
- Идите, голубки, домой! Придете после полдника, закончим тут все с пшеницей.
- Лучше подождем, - ответили те, высматривая место, где бы присесть. - Пойдем вместе.
- Ну, как хотите...
Нэфисэ вытерла уголком платка лоб и щеки, порозовевшие от солнца и вешнего ветра. Из-под шали выбилась маленькая прядка волос, отчего ее тонкое продолговатое лицо стало еще миловидней. Большие, чуть удлиненные карие глаза вопрошающе взглянули на Сайфи. А он все так же, заложив руки, расхаживал взад и вперед.
- Сайфи-абы, ты хочешь мне что-нибудь сказать?
- Сказать? Известно, у председателя всегда найдется что сказать. Из Аланбаша вон представители приедут проверять. Вот я и осматриваю - что да как... семена, плуги, бороны...
- А-а... это по соцсоревнованию!.. - По лицу Нэфисэ пробежала тревога. - Не осрамиться бы! Нынче Аланбаш вон куда шагнул! Не чета "Чулпану".
Сайфи посмотрел в сторону. Он был явно не в духе.
- Почем знать?.. Действительно, может, придется краснеть. Год такой...
Нэфисэ удивленно посмотрела на него: "То есть как это - год такой?"
Наклонившись над липовой кадкой, стоявшей между Мэулихэ и Апипэ, Сайфи захватил здоровой рукой горсть пшеницы и подбросил ее на ладони.
- А что это у вас: на посев или в брак?
Мэулихэ обрадовалась, что председатель заинтересовался их работой.
- Те на семена не годятся, Сайфулла, - поспешила она ответить. - Выбраковали мы их. А вот эти, - она показала на мешочки справа, - пойдут на семена. Семена эти, если будет суждено посеять, очень надежные. Мы с Гафифэ по зернышку отбирали.
Но Сайфи едва взглянул на мешочки. Пересыпая пшеницу с ладони на ладонь, он хмыкнул, потом покачал головой.
- Интересно! Все-таки чем же эта пшеница плоха? С какой, скажем, стороны она вам не по нраву?
Нэфисэ взяла из кадки горсточку зерен и начала объяснять ему:
- Погляди-ка - вот эти мятые, а это битые; есть и больные, видишь. От них, если они и взойдут, толку не будет. На семена они не годятся. Нам нужно улучшать сортность нашей пшеницы, Сайфи-абы.
- Так! - Сайфи хмуро посмотрел куда-то в сторону и выпятил губу. - Та-ак! -повторил он. - Как я вижу, тебе, сестричка, на широкую ногу захотелось жить! Ишь, сколько семян забраковала. Интересно, чем же я пополню нехватку? Хорошо - район даст? А ежели нет? Вдруг скажут: найдите сами?! Нет, сестричка, в нынешнем году нельзя этак замахиваться.
- Что ж прикажешь делать?
- Старики говорят: "По одежке протягивай ножки". Хватит и того, что сделали. Вон другие бригады ничего не выдумывают! А тебе семян хороших подавай, всю зиму трать деньги - девок твоих учи да для опытов выписывай неведомо чего! Сама знаешь, тяжелые времена. Нынче, милая, голову ломаем из-за горсти семян не для того, чтобы все на твой участок покидать. Надо дорожить тем, что есть. Стало быть, не транжирь!
Нэфисэ с обидой взглянула председателю в глаза. Но правый глаз Сайфи, как стеклянный, ничего не выражал, а левый смотрел из узкой щелочки с язвительной усмешкой.
- Ты ведь сам прекрасно знаешь, почему мы по зернышку отбираем, - горячо заговорила Нэфисэ. - Ведь семена - основное богатство колхоза.
- Иной раз, сестричка, приходится забывать и то, что знал. Оно бы ничего, конечно, ежели б район у меня спросил: сколько зерен пшеницы перебрали да сколько весенних ручейков в сторону отвели. Не про то спросит район. Хлеба требует он у меня, хлеба. Пудами, тоннами...
- Нет, Сайфи-абы, ошибаешься, обо всем спросит тебя район. И область спросит, даже Москва спросит! Вы, скажут, обещали высокий урожай, как у вас там дела? Сколько, скажут, хлеба получили, сколько на фронт отправили? Вот мы и хотим так работать, чтобы ответить на все эти вопросы. И будем добиваться высокого урожая...
Сайфи стоял, покачиваясь и хихикая:
- В этом-то году? Нет, сестричка, ты эту сказку вон детворе своей сказывай! О завтрашнем дне пускай ишак думает. А мне нынешний день дорог. Завтра-то - кто будет жив, а кто и нет... Нам хоть бы голину в поле не оставить, вот что!
Мэулихэ не стерпела и вмешалась в разговор:
- Ну, знаешь ли, Сайфулла, как говорится, ткнешь в глаз - глаз выдавишь, слово скажешь - спор вызовешь. Уж раз на то пошло - выскажу я тебе всю правду. Не думали мы до сих пор о завтрашнем дне, вот и оставили хлеб на поле. - Она показала на тот берег реки, где, словно навозные кучи, чернели низкие копны овса, перезимовавшие под снегом. - Не остры мои глаза, а вижу все. Да и как не видеть, если копны эти всю зиму мне душу терзали, по ночам снились...
- Нашла о чем толковать! Да разве об этом теперь разговор? Вот уж действительно, кузнец коня кует, а лягушка лапу сует. Как семян набрать, как план выполнить - вот о чем нынче забота! - Сайфи исподлобья посмотрел на Мэулихэ и повернулся к Нэфисэ: - Говорю тебе, не можем мы теперь так замахиваться.
Однако, увидев озабоченные лица Нэфисэ и ее подруг, председатель, видимо, несколько смягчился:
- По скольку же ты собираешься высевать?
Нэфисэ быстро вынула из внутреннего кармана синего жакета записную книжку.
- Смотри, Сайфи-абы: норму высева мы определяем по качеству почвы, по весу и всхожести семян. Чтобы получить высокий урожай, нам никак нельзя сеять меньше ста семидесяти пяти кило на гектар. Ведь ты сам согласился с этим, когда утверждали план.
Сайфи протяжно свистнул. Приняв это за шутку, Апипэ фыркнула.
- Ай-яй! - покачал головой Сайфи. - Ну, и щедра же ты в расчетах! Выходит так: есть ли в колхозе семена, нет ли, а тебе подавай! Не-ет, душенька, не выйдет! Нынче все планы пересматривать приходится. По зернышку ли будешь сеять, пополам ли каждое дробить, - не мое дело. Выделю тебе по сто двадцать кило, тем и довольствуйся. Больше у меня ни грамма не получишь. Вот так, без обид...
Этими словами Сайфи, казалось, столкнул обратно большой груз, с трудом вытянутый бригадой на гору. Мэулихэ ахнула от неожиданности, Сумбюль и Карлыгач растерянно уставились на Нэфисэ. В глазах бригадира было глубокое возмущение.
- Что это ты говоришь, Сайфи-абы! - Вскрикнула она. - Хочешь свести на нет всю нашу работу?! Для чего же мы столько трудились? Осенью, утопая по колено в грязи, ил со дна реки таскали; зимой, проваливаясь в сугробах, снег задерживали; в мороз да буран навоз вывозили, золу собирали. А ночами еще агротехнику усваивали. Ради чего это? Все для того, чтобы вырастить хороший урожай...
- Видали? Председателя колхоза агитирует! Смотри пожалуйста! Да кто же вам мешает? Выращивайте на здоровье.
- А как вырастить, если половина земли голой останется?
Сайфи снова выпятил губу и пожал плечами:
- Ежели район не отпустит - от меня не ждите. Так вот - без обид!..
Отойдя немного, он бросил через плечо:
- А отпустит, разговор будет другой*
3
У дальних амбаров уже никого не видно - все давно разошлись. Скрылся с глаз и Сайфи.
Апипэ беспокойно заерзала, закряхтела:
- По домам, что ль, пойдем? Гляньте, только мы и сидим...
Но ей никто не ответил.
- Ну, как же нам, голубки, быть теперь? - промолвила Нэфисэ после раздумья. - Не хватит у нас семян.
Вскинув длинные черные ресницы, она испытующе смотрела то на одну, то на другую подругу. Кто знает, может, и ее Газиз сидит вот так перед боем с друзьями и вглядывается в их лица: хочет прочесть по ним, не сробеют ли? Нет ли в суровых солдатских глазах сомнения? Можно ли положиться на них в тяжелую минуту?.. Морщинки на лбу выдавали крайнюю озабоченность Нэфисэ.
- Ну, что поделаешь, если семян недостает? - отозвалась устало Зэйнэпбану, крупная широколицая девушка. - Не биться же головой о камень! Засеем, сколько сможем, а часть земли будет в залежи. Все равно больше не выпросишь у сухорукого.
Все удивленно посмотрели на нее. Мэулихэ даже заморгала глазами:
- Постой-ка, ты что это болтаешь? Землю незасеянной оставить?
- Да ведь семян не хватает...
- Упаси господи... Хороших родителей дочь, а мелешь несусветное. Тьфу, тьфу!.. Пусть ветром унесет твои слова! Ежели в такой год, в самую войну, землю не засеешь, разверзнется она под тобой, так и знай!
И без того всегда красная Зэйнэпбану залилась багровым румянцем.
- С отчаянья это я, Мэулихэ-апа...
Мэулихэ вся кипела. Глаза ее смотрели сурово, крылья тонкого носа вздрагивали.
- И в отчаянье не смей такое говорить! Пускай враги отчаиваются! Не хватает своего разума, сиди слушай, что другие скажут.
Зэйнэпбану молча вытирала лицо фартуком.
Пока судили да рядили, кому-то пришла в голову мысль досеять землю овсом. Но от этого тотчас отказались. Не для овса обрабатывали почву! Что ни говори, овес и есть овес. А тут надо пшеницу вырастить, да самую лучшую, урожайную.
Карлыгач не отрывая глаз следила за сидящими против нее Нэфисэ и Мэулихэ. От них она ожидала услышать спасительное слово и старалась угадать, что же они скажут. И неожиданно нужное слово нашлось у нее самой. Где же слыхала она про это - на районном собрании комсомола? Или прочитала в газете? Не совсем уверенная, что ее предложение понравится, она проговорила:
- Нэфисэ-апа! А если мы соберем недостающие семена меж собой и одолжим колхозу до осени?
Нэфисэ от неожиданности встрепенулась, вся посветлела. Она даже засмеялась от радости.
- Слышите? Слышите, что Карлыгач говорит? Я и сама думала об этом. Уверена была, что не подведете, славные вы мои. Согласны?.. Ну, пойдемте! Потолкуем с остальными, да и с домашними посоветуемся. Узнаем, кто сколько пшеницы в силах одолжить... Айсылу-апа обо всем расскажем.
- Правильно. Ты по дороге и зайди к ней.
Шумно переговариваясь, женщины направились к деревне. Вскоре их нагнал Шамсутдин. Протянув Нэфисэ конверт, он как-то странно поглядел на нее голубоватыми глазами:
- С утра таскаю, тебе самой хотел вручить...
Карлыгач и Сумбюль запрыгали, потянулись к Нэфисэ:
- От Газиза-абы? Давно уже писем не было. Вот радость-то!
Нэфисэ стояла растерянная, не зная, брать ли ей письмо. Оно было не от Газиза, а от Зинната, джигита, который давно, еще до войны, уехал из Байтирака.
4
Два события оставили неизгладимый след в сердце Нэфисэ.
Был у нее старший брат Сарьян, который выделился из семьи и жил своим домом. Сейчас Нэфисэ уже почти не могла представить себе его лица. Но в памяти ее навсегда сохранился образ высокого, жизнерадостного человека. Ей даже казалось, что она и сейчас ощущает прикосновение его большой теплой руки и слышит его ласковый голос.
У Сарьяна не было детей. Поэтому, а может быть, и потому, что была Нэфисэ самой младшей в семье, стала она любимицей брата. Когда Нэфисэ подросла, мать показывала ей хранившиеся на дне сундука крохотные красные ичиги, - это Сарьян привез подарок своей сестренке из Казани.
Мать рассказывала, что Сарьян ушел из родного гнезда, потому что не смог ужиться с отцом. Однако, когда Нэфисэ заболела корью, брат просиживал ночи у изголовья своей сестренки. Когда же она стала поправляться, он носил ее на руках, мастерил ей забавные игрушки. Нэфисэ хорошо помнит, что и сама она всегда тянулась к брату. Таясь от угрюмого отца, она пробиралась по густой траве на соседнюю улицу, к маленькому домику под соломенной крышей, где в окнах висели такие привлекательные синие и зеленые стеклянные шары, где даже трава во дворе пахла душистыми яблоками. Ни у кого не было такой вкусной сметаны, как здесь, нигде не пекли таких хрустких оладьев. Бывало, Нэфисэ только появится на пороге, как брат уже встречал ее шумным возгласом:
- А, сестренка пришла! Ну-ка, женушка, неси что там у тебя есть!
Но чаще всего Нэфисэ не заставала дома своего Сарьяна-абы и бежала к нему в правление колхоза. Там он подхватывал ее под руки и сажал за большой стол в кресло с высокими подлокотниками, а сам усаживался рядом на табуретке. Товарищи Сарьяна подмигивали друг другу, улыбались. А Нэфисэ очень нравилось сидеть рядом с братом, наблюдать, как кричит он в трубку телефона, как медленно пишет, как шуршит при этом пером.
...Было это весной, поздним вечером. Вдруг в доме поднялся крик, плач. Мать схватила Нэфисэ за руку и побежала с ней в правление колхоза. Комната была битком набита людьми. Они расступились перед ними. В том самом кресле с высокими подлокотниками сидел ее Сарьян-абы, но как-то неудобно опустившись, склонив голову к плечу. Два человека поддерживали его. Все были в смятенье, женщины плакали. Слышались обрывки фраз:
- Выстрелили в окно, когда по телефону разговаривал.
- Поймали их. Говорят, сына Сагди взяли.
- Факт, кулацкое это дело...
- А какой человек!.. Золотая душа...
Детское сердце Нэфисэ почуяло недоброе. Вся затрепетав, бросилась она к Сарьяну и прижалась к его груди. Она почувствовала на своей спине его руку, рука была тяжелая, влажная и беспрестанно дрожала. Вдруг она услышала у самого своего уха:
- Сестренка моя...
Видно, хотелось Сарьяну сказать сестре самое дорогое, самое заветное. Но голова его опускалась все ниже и ниже, тело оседало, и он так и не смог досказать - унес с собой это последнее заветное слово.
Старшие рассказывают: был Сарьян первым коммунистом в Байтираке. Есть ведь такие люди: себя забывают, всю жизнь народу отдают. Таков был ее Сарьян-абы. Служил он вместе с мужем Мэулихэ у Буденного в коннице. Много воевал, многое повидал. А вернувшись в деревню, подхватил выпавшее из рук батрака Сибая знамя Советов.
Был Сарьян первым председателем комбеда, первым вожаком колхоза. И сепаратор в Байтирак он привез, и школу в деревне он открыл, и трактор при нем появился. В какой бы конец деревни Нэфисэ ни пошла, на какое бы место ни ступила - всюду ее встречает славное имя брата:
Сарьянов мост.
Сарьянов родник.
Сарьянов луг.
Это значит, и мост построили, и родник прочистили, и болото на лугу осушили его, Сарьяна, стараниями.
Ходит Нэфисэ по зеленому лугу, знает, вечно называться ему именем ее брата-коммуниста. Слушает она журчанье родника, и кажется, шепчет он дорогое имя. И становится ей легко и радостно, будто стоит она, как в детстве, со своим Сарьяном-абы, и чудится ей - вот-вот откроется заветное слово, что не домолвил он.
Что же хотел сказать ей Сарьян-абы? Может быть, что служение народу должно стать самым святым для нее, самым дорогим в ее жизни делом.
Не было Сарьяна, но для Нэфисэ он был точно живой. Будто сидит по-прежнему в большом кресле, следит за всем, что происходит в "Чулпане", и радуется всему, что есть хорошего в его колхозе. Нэфисэ так и привыкла на все смотреть глазами брата. "Наш Сарьян-абы сделал бы то же самое", - думала она.
Нэфисэ росла девушкой любознательной и вдумчивой. Ее большие карие глаза смотрели на мир с затаенным восхищением. Семь классов школы развили в ней неукротимую пытливость. К чувству бесконечного изумления природой прибавилось желание постичь ее, разгадать. Нэфисэ с детской непосредственностью могла еще теперь подолгу стоять, перебирая пальцами бусы своего янтарного ожерелья, и зачарованно глядеть в бездонную глубину лазурного неба. Сколько чудес происходит на ее глазах ежедневно, ежечасно! Как ни дивиться маленькому саду, который в одно прекрасное утро весь светлеет от белого цвета черемухи! Тонкий аромат, нежный узор цветов, - с чем сравнить их?! Скворец, поющий весну раннему солнцу, журчанье ручья, зеленый шум дубравы - все это восхищало Нэфисэ и вместе с тем вызывало какое-то беспокойство. Как вобрать в себя весь этот мир? Как познать его? Ее охватывало упрямое желание стать такой, как ее брат Сарьян. И в эти минуты она словно ощущала на своем плече теплую его руку, слышала оборвавшийся на полуслове родной его голос. Кто знает, может, Сарьян-абы хотел сказать тогда именно о том, что так волновало ее сейчас.
...Шли годы, рана, нанесенная ее детскому сердцу, постепенно заживала. Но образ Сарьяна остался путеводной звездой на небосклоне Нэфисэ, звездой, зовущей к большим и добрым делам.
5
Пришло время, когда джигиты Байтирака стали заглядываться на Нэфисэ, даже ревновать ее друг к другу. Так и вертелись они вокруг нее во время игр. А она делала вид, что вовсе не замечает их желания быть поближе к ней. Не раз в полумраке зрительного зала клуба приходилось ей выслушивать взволнованные признания, но они еще не задевали ее юного сердца. И когда возвращались гурьбой с поля и вечерами, на игрищах, тщетно пытались джигиты песнями обратить на себя внимание Нэфисэ:
На небе серенькая тучка,
Вот-вот как будто дождь пойдет;
Как будто хочешь молвить что-то,
Да слово на язык нейдет.
В ответ на горячие признания она лишь смущенно улыбалась, а сердце все ожидало чего-то:
Покуда не настанет срок,
Не расцветет в саду цветок...
В школе Нэфисэ мечтала о том, что юность ее пройдет в светлых аудиториях, в большом городе и будут напутствовать ее в жизнь седовласые ученые. Ей хотелось стать агрономом или лесоводом, а не то выращивать, как Мичурин, необычайные плоды на диво самой природе. Но когда Нэфисэ собралась ехать учиться в город, болезнь приковала к постели ее старую мать Гюльбикэ. Оставить больную Нэфисэ не могла. В ту пору агроном Газиз Акбитов начал в "Чулпане" свои опыты по выращиванию особых сортов пшеницы. Нэфисэ упросила агронома прикрепить ее к своему опытному участку.