Как будто это я оказался предателем. Уже горевала за будущего - несчастного Дулепова.
И тогда я сбавил немного свое ликование. Но все равно его сколько-то осталось. В автобусе по дороге домой я сочинил стихи:
Благоприятно город осветило
Сияньем осени. И кажется: давно
Я не был здесь. Попутчица спросила:
"Приезжий вы? Вам нравится?"
И был очень доволен своим творчеством.
Чайка Алины
- Ну что, наших, как всегда, не соберешь? - оглядевшись, презрительно сказала Люся.
В квартире реденько маячили бывшие одноклассники, остывшие и почужевшие, когда-то кровно близкие люди. С каждым приездом Кости собрать их становилось все трудней.
Люся протянула Костиной маме влажный букет, бегло поцеловала в щеку и проследовала к дивану. Там она небрежно бросила себя в сиденье на рассмотрение присутствующим (не боялась дать себя на рассмотрение).
Гошка, ее муж и одноклассник, пожал Косте руку и хохотнул в знак дружбы.
- Что такое, все стали какие-то замотанные, потускнели и мордой в будни! - высказывалась Люся. - Скажешь иногда: ну ребята, давайте соберемся, давайте хоть на природу, что ли, у нас машина, лодка, - нет: у того болячки, у того картошка на даче сохнет - да ску-учно же, дорогие мои!
- Вам-то что, на вас киндеры не виснут! - завистливо сказал один из потускневших.
- Нашел чему завидовать, - тихо заметила его жена.
А Костя услышал. Он вдруг испугался, как опоздавший, как в детстве, когда дружки уходят на рыбалку, а ты проспал и, путаясь, натягиваешь штаны.
С молодой женой Костя развелся после первого же плавания и впредь не собирался повторять "эту глупость". Он был уверен, что поступает разумней всех.
Он забыл в руке приготовленную для дарения детскую игрушку, забыл и задумался, а рука машинально сжимала и мяла ее упругую плоть.
- Да наш уже вырос, в школу пошел, - ответили ему на эту игрушку. - Оставь себе, пригодится еще...
Костя всем привозил подарки из своих загранрейсов, а если стеснялись брать, говорил, что щедрому приваливает еще больше. Морской бог, говорил, заботится о дающих. Так что есть прямая корысть быть бескорыстным. И вот, говорил, ребята, кто тут возьмется определить, где кончается мое бескорыстие и начинается корысть?
А ребята не берутся определить, им уже неинтересна Костина традиционная занимательность, они из нее выросли. У них теперь другое, конкретное: работа, семья, стройматериалы...
И тогда к концу вечера Костя поднялся с рюмкой и сказал:
- Все, ребята, больше не собираемся. Кончилось.
- Да ты что, Костя, что кончилось? - испугалась Люся, не желая мириться с потерями.
- Мне казалось, на то время, пока я там, в океане, живу своей "суровой мужской жизнью", - Костя усмехнулся, - наш сухопутный город замирает и дожидается моего приезда без перемен. И вы все тоже. И забываю, что у вас-то нет отдельного музейного места для сохранения детства, приходится жить и стареть прямо тут же. Когда нет в доме лишней комнаты для старой мебели, ее выбрасывают. Вот и вы бросили ваше прошлое в прошлом. А я лезу дурнем в него возвращаться. Приезжаю и думаю: во будет радости! А от козлика остались рожки да ножки.
Костина мама сейчас же увлекла огорченную Люсю на кухню.
- Он уйдет в плавание на месяц... - говорила она и искала своими измученными глазами Люсиного понимания, чтобы не пришлось договаривать все остальное.
- Понимаешь, Люсенька, обеспеченность и все готовое портят молодых девушек, они так нестойки, я боюсь, что Костя снова нарвется...
Люся помогала ей мыть посуду.
- Как ты думаешь, Люся, ведь нельзя вечно оставаться мальчуганом. Каждому возрасту свои радости. Хорошо, что Костя сам понял.
Люся приуныла: ей не хотелось менять радости, ей нравились старые. Они с Гошей перешли в супружество прямо из школьной дружбы и поддерживали в себе моложавый спортивный дух, который считался еще с девятого класса высшим пилотажем жизнеотношения.
Домой они вернулись поздно вечером. Люсе было тоскливо и тревожно. Она молча напялила длинную юбку - "это тебе, Люська, специально для сидения у камина, ты у нас буржуазная женщина" (Костя умел угадать и угодить).
За окном была ночь и падал дождь, Люся включила электрический камин и зажгла две свечи. Чудная эта картинка отвлекла ее от печального. Люся взяла на колени вязанье, от камина падал красный отсвет, вязкие тени от свеч чуть колебались, ровный шум дождя - все это умиротворяло и отгоняло в темноту опасные предчувствия перемен.
- Почему-то, когда я думаю про Костю, - значительно сказала Люся, - по какому-то непонятному сходству обязательно припутывается Алина...
- Алина? - удивился Гоша. - Да брось ты. Никакого сходства.
Люся молчала, не соглашаясь.
- Алина - вдова, от нее веет чем-то таким...
- Ты не понимаешь! - уперлась Люся.
- Алина - это почти мужик, - настаивал Гоша. - Она ушла в работу, как в пьянство. Недавно в цехе полетела автоматика, так начальник цеха звонит и кричит: срочно пришлите толкового мужика. Алину пришлите, требует. Представляешь? Алина у них - толковый мужик!
- Вот и надо Алину спасать.
- А Костю топить? Впрочем, мне без разницы, - отмахнулся Гоша.
Чистое утро. Сиреневый воздух не шевелясь лежит на воде. Сонная кромка песка, и по берегу спешит опоздавшая Алина, а они ждут ее в лодке, все трое молча сидят и смотрят, как она поспешает.
- Суббота: народу, автобус... - запыхавшись, извиняется она и, оступаясь, неуклюже карабкается в лодку.
- Познакомьтесь, пожалуйста!
Алина и не подозревает, что едут устраивать ее жизнь. Она едет просто за грибами, ее так позвали: за грибами. Люся и Гошка ревниво следят за Алиной: не подвела бы.
Спрячь руки, мысленно подсказывает Люся, досадуя: ногти на виду, обгрызенные в самозабвенном мыслительном труде. "Боже мой, да она забыла уже, что женщина. Она, как старушки и дети, которые не боятся быть смешными: им ни к чему".
Так и хочется загородить ее от Костиного взгляда.
Ну понравься ему, Алина! Понравься. Будет хорошо.
"Лето, ах лето, лето знойное, будь со мной", - поет Алла Пугачева по "Маяку".
Потом заревел мотор и все заглушил.
Лодка вонзается в нетронутую блескогладкую лаву воды, вода распластывается двумя фалдами от носа, и Алина ладонью разрезает надвое ее тугое полотно. Хорошо!
Немедленно все разделись загорать, чтоб не пропадало солнце. Все в общем-то еще молодые и ладные.
- А вода-то теплая, братцы! - кричит Алина, преодолевая шум мотора.
Люся с Гошкой благодушно переглядываются: хозяева-дарители. Пользуйтесь и водой, и солнцем. И грибами - их полно на островах, и водные лыжи будут, и дай вам бог... - вот что в глазах Люси.
За лодкой увязалась чайка, и летит над ними, и летит. Они сидят, запрокинув лица к солнцу, они тонут в теплом воздухе, чуть потревоженном их скоростью, а чайка то залетит вперед, то приотстанет, и они следят за ее игрой, щурясь в небо.
- Алина, смотри, она играет с нами! - говорит Люся, обернувшись назад.
А Алина сидит на задней скамейке рядом с Костей - закаменела, подавшись вперед, коленями стиснула свои ладошки и ничего не отвечает.
- Сбавь ход! - толкнула Люся локтем Гошку. Он сбавил и обернулся от руля:
- Ты чего, Алина? Тошнит?
Она покачала головой: нет.
Он снова наддал, снова мотор загудел, и долго-долго ехали по озеру молча, ровный гул уже врос в мозги, пустил корни и усыпил. Алина нагнулась к Люсиному уху и испуганно сказала:
- Знаешь, есть поверье: души умерших превращаются в чаек и летают поближе к своим. А вдруг это он? Чего она не отстает, а?
Чайка не отставала.
- Алина, ну ты что, всерьез, что ли? - размякнув в долгом блаженстве, лениво пристыдила Люся.
Костя с любопытством покосился. Ему ничего не слышно: гудит мотор.
Мужчины поставили на берегу палатку - на всякий случай: переодеться, может быть, прикорнуть. Или внезапно грянет дождь - лето нынче какое.
Женщины вытряхивали сумки, собирали завтрак.
Алина все еще была не в себе, хотя чайка улетела.
- Детские сказки, Алина, красивые бредни.
Алина рассеянно кивнула, соглашаясь. Потом сказала:
- Ты видела, как он улетел? Как будто отпустил: за грибами. Он еще прилетит.
Это она про чайку-то: он. Сумасшедшая женщина.
Потом завтракали.
- Товарищ старшина, а танки летают? - Нет, Иванов, не летают. - А товарищ полковник говорил, что летают. - Вообще-то, Иванов, они, конечно, летают, но так - низенько-низенько.
Алина вздрогнула на смех и удивленно всех оглядела, как разбуженная. Прослушала. Как рассеянный ученик на уроке.
Потом разбрелись по лесу.
Грибы: откуда ни возьмись - торчит посреди скучной травы такой мохноногий, и шляпа на нем из коричневой замши. Природа - как мудрый правитель: каждому по заслугам. Вот медоносная пчела: ее наградили дорогой меховой одеждой, а рядом суетливо носятся бестолковые подобия пчел, лесной плебс - и брюшко у них из подражания такое же полосатое, но лысое. Не обманешь. А этот подберезовик - он вырос за ночь из простой земли, - и где только он взял бархат шляпы, а разломишь - на разломе чистое тело, тугая плоть - эту плоть он в одно утро насосал из рыхлой земли - поверить этому нет сил, и науке не справиться.
Алчные глаза не оторвать от земли.
Люся набрела в лесу на Алину: та сидела под березой, обняв колени. В маленькой ее корзиночке было пусто.
Алина виновато сказала:
- Так, что-то развспоминалась. Вообще-то я себе этого не разрешаю.
- Первое время, - сказала она, - мне все казалось: вот приду домой, а он, несмотря ни на что, меня встретит. Вырвется о т т у д а и встретит. Потом я себе запретила.
- У меня на стене висела большая панорамная картина: Красная площадь, - снова сказала она. - Когда-то мы были с ним в Москве, там, собственно, все и началось, и Москва для меня - вроде Мекки. И вот я сколько раз: спохвачусь - оказывается, стою перед картиной и ищу его там, высматриваю среди людей. Сняла со стены.
(Алина после похорон месяц сидела на работе за своим столом и изо дня в день выводила на бумаге одно и то же слово: конец. И больше почти ничего не делала. Начальник на нее и план не писал. Пока она сама, наконец, не подошла и не попросила работы. С тех пор она в работе не останавливалась ни на минуту.)
- Это я так просто, - извиняется она за свои воспоминания.
Люсе неуютно: откровенность болезненна - голый под напряжением. Немедленно Люся выстраивает защитную цепочку сопротивлений между собой и Алиной, чтобы не сгореть, ибо мощность у Люси слабенькая и не рассчитана на высокое напряжение. Люся переводит разговор в область слабых токов:
- А Костя у нас в школе был самый знаменитый и странный. Однажды он всех убедил, что его в детстве украли цыгане и он воспитывался в таборе. И ведь поверили. Хотя все знали его мать. Он сказал, что знает черную магию, и мне в десятом классе нагадал, что в двадцать восемь лет я буду одинокой и никому не нужной. И ведь знаешь, я так поверила, что все время боялась. И когда исполнилось двадцать девять - гора с плеч: пронесло!
- Непонятно, - сказала Алина с осуждением, - сводите вы меня с ним, что ли? Это вы зря...
- Ну что, в конце концов, Алина, - защищалась Люся, - не до смерти же тебе жить одной!
Алина побрела в сторонку, наклонивши взгляд к земле, на которой должны расти грибы. Люся пошла за ней.
- Слушай, Алина, вот что я тебе расскажу. На днях я повесила новые занавески на окна - и получился праздник. Все обновилось. И мы сидели, шел дождь, а у нас горел камин, и я зажгла свечи. А? - соблазняла она Алину прелестью картинки. - Ведь жизнь проходит, ты разве не боишься?
- А у тебя разве не проходит?.. А занавески - не знаю... У нас не было реквизита. Без декораций. Ни дождя, ни свеч, ни камина. Просто.
Потом она вздохнула:
- Вот, он теперь прилетел, хочет предостеречь. Он вас понял.
- Алина! - Люся смотрела на нее с укоризной, чтоб ей стало стыдно за свою глупость. - А если бы мы поехали не на лодке по озеру, а на машине по суше, куда-нибудь в лес - как бы он тогда тебя предостерег? Или бы он сорокой обернулся? - Люся потеряла терпение.
- В том-то и дело, - кротко отвечает Алина, - в том-то и дело, что мы поехали не на машине, а именно на лодке. Чтобы он меня предостерег...
- Ну уж это совсем... бабские бредни, чепуха, - Люся рассердилась.
- Есть, - задумчиво говорит Алина, взвешивая свою мысль и еще больше в ней утверждаясь, - есть на свете что-то такое...
- Чему тебя в институте учили! - возмущается Люся, но глаза зацепили гриб, она ахнула на полуслове - и побежала к нему.
- Смотри, еще! Ведьмин круг! - восклицала Люся.
- Алина! - позвала она и оглянулась. Тишина, Алины не было.
- Алина! - она подождала и пошла назад.
Она со страхом обратила внимание, какая топкая, неотзывчивая стоит тишина - как на болоте. Алина не откликалась. Тихо и пасмурно, как в заколдованном сне. Люсе стало жутковато.
Но тут она натолкнулась на Алину. Та стояла тут же, прислонившись спиной к дереву, и беспомощно моргала.
- Алина, что происходит? Ты не слышала, я тебя звала? Ну, с ума тут с вами сойдешь!
Алина затравленно взглянула, как бы обороняясь.
"Проклятая чайка", - мысленно ругалась Люся.
- Алина, пошли-ка на берег, к палатке. Пошли. Будем лучше на водных лыжах кататься. Черт с ними, с грибами!
Костер уже горел.
Рыбы для ухи предусмотрительный Гоша наловил еще накануне. Он старый походник и дело знает. Уж этим он живет.
Мужчины тащили из лесу сушняк на топливо, увлеченно разговаривали и хохотали. И о чем уж таком они разговаривают? - завидно. Вот всегда так: в праздники, когда мужчины поднимаются из-за стола и выходят на лестничную площадку покурить - вот только там и начинается настоящее веселье, а женщины, скучая за поредевшим столом, вежливо спрашивают друг друга о детях, и только хозяйке спасение: она собирает грязную посуду и уходит на кухню.
Люся с Алиной чистили у воды рыбу и картошку и не находили, о чем говорить. (А о чем, правда, говорить? Если не завелось какого-нибудь, хоть небольшенького, наблюдения и если не содержишь в себе мучительного вопроса, который подруга помогла бы разрешить, - о чем говорить, если тебе все ясно?)
- Поеду осенью в Красноярск, - сказала Люся доверительно. - На курорт по бесплодию.
- Что, Гоша хочет детей? - осторожно удивилась Алина.
- Не знаю. Я никогда не знаю, чего он хочет на самом деле.
- Э, - сказала Алина, - да тебе лучше не рожать.
- Почему?
- Это я так, - передумала Алина. - Рожай, конечно, рожай. Это в любом случае хорошо.
Что происходит? - озадачилась Люся. Что-то происходило "за ее спиной", а она не видела. Другим видно, а ей нет. Она чувствовала себя, как ребенок, когда взрослые смеются, а ему непонятно, над чем.
После обеда катались на водных лыжах. Это Гошкина страсть, и он ее всем навяливает. Он спортсмен и больше всего в жизни любит радости тела: еду, баню, крепость мышц, и лечь расслабиться под солнцем, и начерпать кожей энергию солнца, и красиво посмуглеть. Лодка, лыжи, ветер в лицо - это его вотчина.
Алина встала на лыжи в первый раз. Она падала в воду, взвизгивала, была смешной. Но упорствовала. Люсе было досадно: нарочно она, что ли, чтобы не понравиться? Потом, наконец, поехала. Ненадежно поехала, зыбко по неровному лодочному буруну.
- Ну как? - почти виновато спросила Люся Костю, оставшись с ним вдвоем на берегу.
- Будем стараться, - неопределенно ответил он.
Ага, значит, все-таки будут стараться. Люся приободрилась. Она так беспокоилась за его впечатление, как будто выставила на суд свое творение.
- Как инженер, она страшно толковая, - горячо заговорила она. - Таких толковых у нас и мужиков-то нету. Да она красивая! Только она сама про это уже забыла. Она думает, с ней все покончено. А знаешь, какая она была! И еще будет! - спохватившись, добавила.
- Хватит сватать, сам все вижу.
Гошка повез Алину вокруг острова, и они скрылись из глаз.
Солнце пропало, стало пасмурно и неуютно, как под угрозой. Люся и Костя слонялись по берегу, Костя подыскивал камень, чтобы пнуть.
- Кстати, почему твое предсказание - помнишь, ты мне в школе нагадал, что в двадцать восемь лет я буду одинока и никому не нужна? - почему оно не сбылось?
- Почем мне знать, дорогуша, а может, оно и сбылось.
Тут он нашел, наконец, подходящий камень и с чувством запнул его в воду, наблюдая, как пошли по воде круги.
Люся смутилась. Опять что-то происходило "за ее спиной", чего она не могла видеть. Она затаилась, обдумывая горький смысл сказанного. Костя понял, что напугал ее, и отступился от своих слов.
- Сложный вопрос, - уклончиво сказал он.
Люся еще сильнее покраснела и молчала.
Из-за острова, с другой его стороны, показались водники. Издалека было видно, что ноги у Алины загорели только ниже колен - сколько солнцу доставалось ниже платья. Над ней летела чайка. Но Алина, вся в усилии удержаться на лыжах, вряд ли видела ее.
Гошка у берега круто вывернул лодку так, чтобы Алину понесло к кромке песка.
- Бросай фал! - кричал Костя.
Она отпустила фал - глаза вытаращены от напряжения - конечно же, какая там чайка! - и, побалансировав, упала в воду на обе руки вперед. Там было уже мелко: у самого берега.
Ну, а уж восторгаться Алина умеет - как азартный пацан.
- Да езжай, я тебе говорю, знаешь, как здорово! - она хлопала Костю по груди, забывшись и в горячке перейдя на ты. Лицо раскраснелось. Костя улыбался.
- Холодно, - сказал он и как бы нехотя пошел к воде.
- Будет сейчас рисоваться, - неприязненно сказала Люся, не прощая ему скрытного знания о себе.
Костя проехался: он пролетелся, он залихватски замедлился у самой кромки берега и встал на землю, не дрогнув ни единым мускулом, будто от природы был летуч и только сдерживал силы из жалости к другим, неумеющим, чтобы им не стало обидно.
Лицо хранило сдержанное безучастие.
- Пижон! - сверкнув глазами, фыркнула Люся.
Алина вдруг загрустила.
Чайка укромно сидела на берегу и не летала за Костей. Люся все время старалась встать так, чтобы заслонить ее от Алины. Впрочем, Алина забыла про чайку и смотрела на Костю.
Тут запустил дождь. Кинулись в палатку. Люся протолкнула Алину вглубь, чтоб эта чертова чайка не попалась ей на глаза. "Хоть бы она улетела, - думала Люся, - не перебивала бы людям жизнь. Должны же куда-то деваться в дождь эти птицы!"
Есть неповторимый уют внутри палатки, когда дождь шлепает по скатам. Похвалили Гошку за предусмотрительность, и он самодовольно сказал:
- Старый морской волк!
- Отгадайте загадку: в магазин вошел мужчина и попросил полкило колбасы. Продавщица ему взвесила. Теперь, говорит он, разрежьте пополам. Теперь еще каждую часть пополам. И еще раз. Достаточно. А продавщица завернула и говорит: возьмите, товарищ летчик. Как она догадалась, что он летчик?