Позабыв даже напиться, я понесся обратно к оставшемуся товарищу. Товарищ почему-то не спал и стоял возле куста, осматриваясь по сторонам и, по-видимому, разыскивая меня.
- Красные! - крикнул я во все горло, подбегая к нему сбоку.
Он отпрыгнул согнувшись, как будто сзади него раздался выстрел, и обернулся ко мне с перекошенным от страха лицом.
Но, увидев только одного меня, он выпрямился и сказал сердито, пытаясь объяснить свой испуг:
- Ч-черт… гаркнул под самое ухо… Я не понял сначала, кто это.
- Красные, - гордо повторил я.
- Где красные? Откуда?
- Сегодня утром проходили. По всей дороге следы от подков, навоз совсем свежий… Гильза стреляная и вот это… - Я протянул ему звездочку.
Товарищ облегченно вздохнул:
- Ну, так бы и говорил. - И опять добавил, как бы оправдываясь: - А то кричит… Я черт знает что подумал.
- Идем скорей… идем по той же дороге. Дойдем до первой деревни, они, может быть, там еще отдыхают. Идем же, - торопил я, - чего раздумывать?
- Идем, - согласился он, как мне показалось, после некоторого колебания. - Да, да, конечно, идем.
Он провел рукой по шее, и опять передо мной мелькнули буквы на холщовой подкладке: "Гр. А.К.К.".
- Слушай, - спросил я, - что означают у тебя эти буквы?
- Какие еще буквы? - недовольно спросил он, наглухо застегиваясь.
- А на воротнике?
- Черт их знает. Это не мой костюм. Я купил его по случаю.
- А-а… А я бы никогда не сказал, что по случаю, - весело, шагая рядом с ним, говорил я. - Костюм как нарочно по тебе сшит. Мне раз мать купила штаны по случаю, так сколько, бывало, ни подтягивай, всё сваливаются.
Чем ближе мы подходили к незнакомой деревеньке, тем чаще и чаще останавливался мой товарищ.
- Нечего торопиться, - убеждал он, - вечером в сумерках удобнее подойти будет. В случае, если отряда там нет, нас никто не заметит. Пройдем задами, да и только. А то сейчас чужому человеку в незнакомой местности опасно!
Я соглашался с ним, что в сумерках разведать безопаснее, но меня брало нетерпение скорее попасть к своим, и я еле сдерживал шаг.
Не доходя до деревеньки, мой спутник остановился у заросшей кустарником лощины, предложил свернуть с дороги и обсудить, как быть дальше. В кустах он сказал мне:
- Я так думаю, что вдвоем на рожон переть нечего. Давай - один останется здесь, а другой проберется огородами к деревне и разузнает. Меня что-то сомнение берет. Тихо уж очень, и собаки не лают. Красных там, может, и нет, а кулачье с винтовками наверное найдется.
- Давай тогда вдвоем проберемся.
- Вдвоем хуже. Чудак! - И он дружески похлопал меня по плечу. - Ты останься, а я один как-нибудь управлюсь, а то зачем тебе понапрасну рисковать? Ты ожидай меня здесь.
"Хороший парень, - подумал я, когда он ушел. - Странный немного, а хороший. Иной бы опасное на другого свалил или предложил жребий тянуть, а этот сам идти вызвался".
Вернулся он через час - раньше, чем я ожидал. В руках его была увесистая, по-видимому только что срезанная и обструганная дубинка.
- Скоро ты! - крикнул я. - Ну что же?
- Нету, - еще издалека замотал он головой. - И нет и не было вовсе! Должно быть, красные завернули на другую дорогу, к Суглинкам, это недалеко отсюда.
- Да хорошо ли ты узнал? - переспросил я упавшим голосом. - Неужели так и нет?
- Так-таки и нет. Мне в крайней избе старуха сказала, да еще мальчишка в огороде попался, тот тоже подтвердил. Видно, брат, заночуем здесь, а завтра дальше вслед.
Я опустился на траву и задумался. И тут-то подкралось ко мне первое сомнение в правдивости слов моего спутника. Смутила меня его палка. Палка была тяжелая, дубовая, вырезанная налобком, то есть с шишкой на конце. Видно было, что он вырезал ее только что. До деревни отсюда около часа ходьбы. Если крадучись пробираться да порасспросить и вернуться, тут как раз в два часа еле-еле управишься, а он ходил никак не больше часа и за это время успел еще дубовую палку вырезать и обделать. А над нею одной с перочинным ножом возни не меньше получаса! Неужели он струсил, ничего не разузнал и просидел все время в кустах? Нет, не может быть, он же сам вызвался идти разузнать. Зачем же тогда было ему вызываться? Да он и не похож на труса. Конечно, страшно, нечего и говорить, но ему и самому надо ведь как-то выбираться. Натаскали охапку сухих листьев и улеглись рядом, укрывшись моим пальто. Так лежали молча с полчаса. Сырость от земли начинала холодить бок. "Листьев набрали мало", - подумал я и поднялся.
- Ты чего? - полусонным недовольным голосом спросил товарищ. - Чего тебе не спится?
- Сыро… Ты лежи, я сейчас еще охапки две подброшу.
Рядом листву мы уже подобрали, и я пошел в кусты поближе к дороге. Луна только еще всходила, и в темноте было трудно разобраться. Попадались под руку сучья и ветки. Тихий стук донесся со стороны дороги. Кто-то не то шел, не то ехал. Бросив охапку и стараясь не задевать веток, я направился к дороге.
По сырой, мягкой земле неторопливо и почти бесшумно подвигалась крестьянская подвода. Разговаривали вполголоса двое.
- Да ведь как сказать, - спокойно говорил один. - Да ведь если разобраться, он, может, и правильно говорил.
- Командир-от? - переспросил другой. - Конешно, может, и правильно. Да кабы они тут постоянно стояли, а то нынче приехали, поговорили - и дальше. А там придут опять наши заправилы и хотя бы мне, к примеру, скажут: "Ах, такой-разэдакий, ты кулаков показывал, душа из тебя вон!" Красным что… Побыли, а сегодня опять подводы наряжают, а наши-то всегда около. Вот тут и почеши затылок!
- Подводы наряжают?
- А то как же. С вечеру стучал Федор, солдат ихний, чтобы, значит, к двенадцати подводу.
Голоса стихли. Я стоял, не зная, что думать. Значит, правда, значит, красные все-таки в деревне. Значит, мой спутник обманул меня. Красные уезжают, а потом ищи их опять. Надо скорее. Но зачем он обманул меня?
Первою мыслью было броситься одному и бежать по дороге на деревню. Но тут я вспомнил, что пальто мое осталось на полянке. "Надо все-таки вернуться, успею еще. Да и атому оказать надо, хоть он и трус, а все-таки свой же".
Сбоку шорох. Я увидел, что мой товарищ выходит из-за кустов. Очевидно, он пошел вслед за мной и, так же спрятавшись, подслушивал разговор проезжавших мужиков.
- Ты что же это? - укоризненно и сердито начал было я.
- Идем! - вместо ответа возбужденно проговорил он.
Я сделал шаг в сторону дороги, он - за мной.
Сильный удар дубины сбил меня с ног. Удар был тяжел, хотя его и ослабила моя меховая шапка. Я открыл глаза. Опустившись на корточки, мой спутник торопливо разглядывал при лунном свете вытащенный из кармана моих штанов документ.
"Вот что ему нужно было, - понял я. - Вот оно что: он вовсе и не трус, он знал, что в деревне красные и нарочно не сказал этого, чтобы оставить меня ночевать и обокрасть. Он даже и не повстанец, потому что сам боится кулаков, он - настоящий белый".
Я сделал попытку привстать, с тем чтобы отползти в кусты. Незнакомец заметил это, сунул документы в свою кожаную сумку и подошел ко мне.
- Ты не сдох еще? - холодно спросил он. - Собака, нашел себе товарища! Я бегу на Дон, только не к твоему собачьему Сиверсу, а к генералу Краснову.
Он стоял в двух шагах от меня и помахивал тяжелой дубиной.
Тут-тук… - стукнуло сердце. - Тук-тук… - настойчивее заколотилось оно обо что-то крепкое и твердое. Я лежал на боку, и правая рука моя была на груди. И тут я почувствовал, как мои пальцы осторожно, помимо моей воли, пробираются за пазуху, в потайной карман, где был спрятан папин подарок - мой маузер.
Если незнакомец даже и заметил движение моей руки, он не обратил на это внимания, потому что не знал ничего про маузер. Я крепко сжал теплую рукоятку и тихонько сдернул предохранитель. В это время мой враг отошел еще шага на три - то ли затем, чтобы лучше оглядеть меня, а вернее всего затем, чтобы с разбегу еще раз оглушить дубиной. Сжав задергавшиеся губы, точно распрямляя затекшую руку, я вынул маузер и направил его в сторону приготовившегося к прыжку человека.
Я видел, как внезапно перекосилось его лицо, слышал, как он крикнул, бросаясь на меня, и скорее машинально, чем по своей воле, нажал спуск…
Он лежал в двух шагах от меня со сжатыми кулаками, вытянутыми в мою сторону. Дубинка валялась рядом.
"Убит", - понял я и уткнул в траву отупевшую голову, гудевшую, как телеграфный столб от ветра.
Так, в полузабытьи, пролежал я долго. Жар спал. Кровь отлила от лица, неожиданно стало холодно, и зубы потихоньку выбивали дробь. Я приподнялся, посмотрел на протянутые ко мне руки, и мне стало страшно. Ведь это уже всерьез! Все, что происходило в моей жизни раньше, было в сущности похоже на игру, даже побег из дома, даже учеба в боевой дружине со славными сормовцами, даже вчерашнее шатанье по лесу, а это уже всерьез. И страшно стало мне, пятнадцатилетнему мальчугану, в черном лесу рядом с по-настоящему убитым мною человеком… Голова перестала шуметь, и холодной росой покрылся лоб.
Подталкиваемый страхом, я поднялся, на цыпочках подкравшись к убитому, схватил валявшуюся на траве сумку, в которой был мой документ, и задом, не спуская с лежавшего глаз, стал пятиться к кустам. Потом обернулся и напролом через кусты побежал к дороге, к деревне, к людям - только бы не оставаться больше одному.
Глава третья
У первой хаты меня окликнули:
- Кого черт несет? Эй, хлопец! Да стой же ты, балда этакая!
Из тени от стены хаты отделилась фигура человека с винтовкой и направилась ко мне.
- Куда несешься? Откуда? - спросил дозорный, поворачивая меня лицом к лунному свету.
- К вам… - тяжело дыша, ответил я. - Ведь вы товарищи…
Он перебил меня!
- Мы-то товарищи, а ты-то кто?
- Я тоже… - отрывисто начал было я. И, почувствовав, что не могу отдышаться и продолжать говорить, молча протянул ему сумку.
- Ты тоже? - уже веселее, но еще с недоверием переспросил дозорный. - Ну, пойдем тогда к командиру, коли ты тоже!
Несмотря на поздний час, в деревне не спали. Ржали кони. Скрипели распахиваемые ворота - выезжали крестьянские подводы, и кто-то орал рядом:
- До-ку-кин!.. До-ку-кин!.. Куда ты, черт, делся?
- Чего, Васька, горланишь? - строго спросил мой конвоир, поравнявшись с кричавшим.
- Да Мишку ищу, - рассерженно ответил тот. - Нам сахар на двоих выдали, а ребята говорят, что его с караулом к эшелону вперед отсылают.
- Ну и отдаст завтра.
- Отдаст, дожидайся! Будет утром чай пить и сопьет зараз. Он на сладкое падкий, черт!
Тут говоривший заметил меня и, сразу переменив тон, спросил с любопытством:
- Кого это ты, Чубук, поймал? В штаб ведешь? Ну, веди, веди. Там ему покажут. У, сволочь… - неожиданно выругал он меня и сделал движение, как бы намереваясь подтолкнуть меня концом приклада.
Но мой конвоир отпихнул его и сказал сердито!
- Иди, иди… Тебя тут не касается. Нечего на человека допрежь времени лаять. Вот кобель-то, ей-богу, истинный кобель!
Дзянь-динь!.. Дзик-дзак!.. - послышался металлический лязг сбоку. Человек в черной папахе, при шпорах, с блестящим волочившимся палашом, с деревянной кобурой маузера и нагайкой, перекинутой через руку, выводил коня из ворот. Рядом шел горнист с трубой.
- Сбор, - сказал человек, занося ногу в стремя.
Та-та-ра-та… тэта… - мягко и нежно запела сигнальная труба. - Та-та-та-та-а-а…
- Шебалов, - окрикнул мой провожатый, - погодь минутку! Вот до тебя тут человека привел.
- На што? - не опуская занесенной в стремя ноги, спросил тот. - Что за человек?
- Говорит, что наш… свой, значит… и документы…
- Некогда мне, - ответил командир, вскакивая на коня. - Ты, Чубук, и сам грамотный, проверь… Коли свой, так отпусти, пусть идет с богом.
- Я никуда не пойду, - заговорил я, испугавшись возможности опять остаться одному. - Я и так два дня один по лесам бегал. Я к вам пришел. И я с вами хочу остаться.
- С нами? - как бы удивляясь, переспросил человек в черной папахе. - Да ты, может, нам и не нужен вовсе!
- Нужен, - упрямо повторил я. - Куда я один пойду?
- А верно ж! Если вправду свой, то куда он один пойдет? - вступился мой конвоир. - Нынче одному здесь прогулки плохие. Ты, Шебалов, не морочь человеку голову, а разберись. Когда врет, так одно дело; а если свой, так нечего от своего отпихиваться. Слазь с жеребца-то, успеешь.
- Чубук! - сурово проговорил командир. - Ты как разговариваешь? Кто этак с начальником разговаривает? Я командир или нет? Командир я, спрашиваю?
- Факт! - спокойно согласился Чубук.
- Ну, так тогда я и без твоих замечаний слезу.
Он соскочил с коня, бросил поводья на ограду и, громыхая палашом, направился в избу.
Только в избе, при свете сальной коптилки, я разглядел его как следует. Бороды и усов не было. Узкое, худощавое лицо его было коряво. Густые белесоватые брови сходились на переносице, из-под них выглядывала пара добродушных круглых глаз, которые он нарочно щурил, очевидно для того, чтобы придать лицу надлежащую суровость. По тому, как долго он читал мой документ и при этом слегка шевелил губами, я понял, что он не особенно грамотен. Прочитав документ, он протянул его Чубуку и сказал с сомнением:
- Ежели не фальшивый документ, то, значит, настоящий. Как ты думаешь, Чубук?
- Ага! - спокойно согласился тот, набивая махоркой кривую трубку.
- Ну, как ты сюда попал? - спросил командир.
Я начал рассказывать горячо и волнуясь, опасаясь, что мне не поверят. Но, по-видимому, мне поверили, потому что, когда я кончил, командир перестал щурить глаза и, опять обращаясь к Чубуку, проговорил добродушно:
- А ведь если не врет, то, значит, вправду наш паренек! Как тебе показалось, Чубук?
- Угу, - спокойно подтвердил Чубук, выколачивая пепел о подошву сапога.
- Ну, так что же мы будем с ним делать-то?
- А мы зачислим его в первую роту, и пускай ему Сухарев даст винтовку, которая осталась от убитого Пашки, - подсказал Чубук.
Командир подумал, постучал пальцами по столу и приказал серьезно:
- Так сведи же его, Чубук, в первую роту и скажи Сухареву, чтобы дал он ему винтовку, которая осталась от убитого Пашки, а также патронов, сколько полагается. Пусть он внесет этого человека в списки нашего революционного отряда.
Дзинь-динь!.. Дзик-дзак!.. - лязгнули палаш, шпоры и маузер. Распахнув дверь, командир неторопливо спустился к коню.
- Идем, - сказал солидный Чубук и неожиданно потрепал меня по плечу.
Снова труба сигналиста мягко, переливчато запела. Громче зафыркали кони, сильней заскрипели подводы. Почувствовав себя необыкновенно счастливым и удачливым, я улыбался, шагая к новым товарищам. Всю ночь мы шли. К утру погрузились в поджидавший нас на каком-то полустанке эшелон. К вечеру прицепили ободранный паровоз, и мы покатили дальше, к югу, на помощь отрядам и рабочим дружинам, боровшимся с захватившими Донбасс немцами, гайдамаками и красновцами.
Наш отряд носил гордое название "Особый отряд революционного пролетариата". Бойцов в нем оказалось немного, человек полтораста. Отряд был пеший, но со своей конной разведкой в пятнадцать человек под командой Феди Сырцова. Всем отрядом командовал Шебалов - сапожник, у которого еще пальцы не зажили от порезов дратвой и руки не отмылись от черной краски. Чудной был командир! Относились к нему ребята с уважением, хотя и посмеивались над некоторыми из слабостей. Одной его слабостью была любовь к внешним эффектам: конь был убран красными лентами, шпоры (и где он их только выкопал, в музее, что ли?) были неимоверной длины, изогнутые, с зубцами, - такие я видел только на картинках с изображением средневековых рыцарей; длинный никелированный палаш спускался до земли, а в деревянную покрышку маузера была врезана медная пластинка с вытравленным девизом: "Я умру, но и ты, гад, погибнешь!" Говорили, что дома у него осталась жена и трое ребят. Старший уже сам работает. Дезертировав после Февраля с фронта, он сидел и тачал сапоги, а когда юнкера начали громить Кремль, надел праздничный костюм, чужие, только что сшитые на заказ хромовые сапоги, достал на Арбате у дружинников винтовку и с тех пор, как выражался он, "ударился навек в революцию".
Глава четвертая
Через три дня, не доезжая немного до станции Шахтной, отряд спешно выгрузился
Примчался откуда-то молодой парнишка-кавалерист, сунул Шебалову пакет и сказал, улыбаясь, точно сообщая какую-то приятную новость:
- А вчера уйму наших немцы у Краюшкова положили. Беда прямо, какая жара была!
Отряду была дана задача: минуя разбросанные по деревенькам части противника, зайти в тыл и связаться с действующим отрядом донецких шахтеров Бегичева.
- А что же связаться? - недовольно проговорил Шебалов, тыкая пальцем в карту. - Где я тот отряд искать буду? Накося, написали: между Олешкиным и Сосновкой! Ты мне точно место дай, а то "связаться" да еще "между"…
Тут Шебалов выругал штабных начальников, которые ни черта не смыслят в деле, а только горазды приказы писать, и велел скликать ротных командиров. Однако, несмотря на ругань по адресу штабников, Шебалов был доволен тем, что получил самостоятельную задачу и не был подчинен какому-нибудь другому, более многочисленному отряду.
Командиров было трое: бритый и спокойный чех Галда, хмурый унтер Сухарев и двадцатитрехлетний весельчак, гармонист и плясун, бывший пастух Федя Сырцов.
Все они расположились на полянке вокруг карты, посреди плотного кольца обступивших красноармейцев.
- Ну, - сказал Шебалов, приподнимая бумагу. - Согласно, значит, полученному мною приказа, приходится нам идти в неприятельский тыл, чтобы действовать вблизи отряда Бегичева, и должны мы выступить сегодня в ночь, минуя и не задевая встречных неприятельских отрядов. Понятно вам это?
- Ну, уж и не задевая? Как же это можно, чтобы не задевая? - с хитроватой наивностью спросил Федя Сырцов.
- А так и не задевая, - настороженно повернув голову, ответил Шебалов и показал Феде кулак. - Я тебя, черта, знаю… Я тебе задену! Ты у меня смотри, чтоб без фокусов… Значит, в ночь выступаем, - продолжал он. - Подвод никаких, пулемет и патроны на вьюки, чтобы ни шуму, ни грому. Ежели деревенька какая на пути - обходить осторожно, а не рваться до нее, как голодные собаки до падали. Это тебя, Федор, особенно касается… У тебя твои байбаки, ежели хутор хоть в стороне заметят, все им нипочем, так и прут на сметану.
- У мине тоже прут, - сознался чех Галда. - У мине прошлый рас расфедчики катку с сирой теста приносиль. Я им говориль: "Защем притащиль сирой?", а они мине говориль: "На огонь пекать будем…"
Все рассмеялись, даже Шебалов улыбнулся.