Потом в рубку зашел погреться Дайнис Круминьш. Довольно долго молчали. Саунаг делал вид, будто не замечает парня, хотя на ветровом стекле четко пропечаталось его отражение. Ему очень хотелось сказать Дайнису что-то приятное. Пусть не думает, будто попал к злодеям. Должно быть, парень устал, а завалиться спать вроде неудобно, да и в кубрик спускаться через рубку. Полезай-ка в кубрик, сосни часок, сказал ему Саунаг, начнем трал выбирать, тебя разбудят. А Дайнис, морща лоб и шевеля бровями, глухим, срывающимся голосом, как на первом свидании, ответил, что спать ему не хочется, но он с удовольствием почитает жутко интересную книгу. Какие же книги тебя интересуют? Разные, но эта про китов. И тогда Саунаг сказал, что мясо у китов почти как говяжье, только волокно покрупнее. А когда кита гарпунят, это больше похоже на войну, чем на промысел: громыхают пушки, рвутся гранаты, дым и кровь. Одна банка китовых консервов у меня дома завалялась, если тебя киты интересуют, я принесу. Дайнис, насупившись, смотрел в темноту, будто не расслышал слов Саунага. Если не считать людей, киты единственные на земле млекопитающие, которые умеют петь, сказал он. Саунаг громко рассмеялся: что ты говоришь, сынок, и о чем же они поют? Не знаю, ответил Дайнис. Пока еще не установлено. Но думаю, о том же, что и люди, - о радостях, о горе. У китов растут борода и брови, честное слово.
Еще немного поговорили, потом Дайнис спустился в кубрик. Какой он все же мелкий, подумал Саунаг, проводив его взглядом, прямо недоросток. Позднее, когда судно подняли со дна и Дайнис Круминьш лежал в морге на столе, выяснилось, что не такой уж он был низкорослый. Механик Жанис Карлевиц оказался всего на три сантиметра выше.
3
В золотую пору рыболовства отец Жаниса Карлевица, инженер-строитель по профессии, перебрался с семьей из Риги в рыболовецкий колхоз - возглавить строительство. Мать поначалу жила дома, занималась главным образом Жанисом - тот всегда был ухожен, обласкан. В школе успевал хорошо, поведения был отличного. Учился играть на пианино. С ребятами водиться мать ему запрещала. Не оттого, что боялась дурного влияния, просто считала это пустой тратой времени. Лучше займись стоящим делом, говорила она, ну, разбери хотя бы партию шахмат, послушай пластинку, полистай географический атлас.
Одноклассники смотрели на Жаниса как на диковину. На уроках физкультуры издевались над его тщедушием. На улице потешались над его вязаной шапочкой с помпоном и черной нотной папкой с силуэтом Бетховена.
Уязвленный, разобиженный, Жанис замкнулся в себе. Хорошие отметки ему не доставляли радости, он хотел во всем походить на других ребят, чьи отцы уходили в море, в то время как его отец просиживал штаны в конторе. С Жанисом произошла разительная перемена: образцовый, тихий ученик на уроках стал дерзить, проказничать, а когда вызывали к доске, говорил, что ничего не знает, не понимает. И дома откалывал номера. Оказалось, под школьной курткой Жанис тайком носит тельняшку. Оказалось, Жанис, вместо того чтобы ходить к учителю музыки, связался с каким-то типом, который дает ему кататься на мопеде.
Не помогли ни отцовская строгость, ни попытки матери отыскать спасительные советы в книгах всемирно известных педагогов - выправить Жаниса не удалось. Можно подумать, кто-то сглазил парня. О школе говорил с презрением, бегал с уроков, не готовил домашних заданий. Завелись дружки, то и дело исчезал с ними куда-то, домой нередко возвращался грязный, оборванный, но довольный, оживленный. Интересно, как ты думаешь жить дальше, при очередной стычке спросил совершенно потерянный отец. А очень просто, ответил Жанис, пойду в море, буду ловить рыбу и зарабатывать не меньше, чем ты со своим дипломом. А то и побольше.
В одиннадцатом классе Жанис влюбился. Роман развивался бурно и с самого начала обрел иной характер, чем те поверхностные увлечения, что у него бывали раньше. Темноволосая Арита, несмотря на неполные восемнадцать лет, стояла твердо на своем: все или ничего. Известную роль, несомненно, сыграло то обстоятельство, что Арита жила в уютном доме, можно сказать, одна: отец на морях и океанах гонялся за Большой рыбой, болезненная мать разъезжала по курортам, санаториям.
Арита решила стать филологом и сразу после выпускного вечера засобиралась в Ригу. Посадив ее в автобус и подождав, пока он отъедет, Жанис бросился домой, покидал в чемодан кое-какие вещички и со следующим рейсом отправился следом за ней. Ради Ариты он бы дал себя распилить тупой пилой, так почему бы ему тоже не пойти учиться? Да-да, он поступит учиться. Все равно куда, лишь бы находиться рядом с Аритой. На первом же экзамене он провалился, и постыднейшим образом: запас его знаний был попросту жалок. Почти месяц слонялся по Риге, пытаясь прийти в себя. Но домой вернулся, утешаясь тем, что не на веки же вечные уехала Арита.
Неудача с институтом заронила в Жанисе мысль попытаться как-то иначе проявить себя, причем немедленно. Ну погодите, я вам покажу, в душе грозил он некоему абстрактному противнику, который в его воображении то принимал многоликий образ экзаменационной комиссии, то выступал в обличье школьных учителей или сердитой отцовской физиономии.
Больших денег заработать он не успел - той же осенью призвали в армию. В общем Жанису повезло: его взяли на флот; закончил курсы мотористов-механиков, получил соответствующий диплом. Если он в течение недели не имел от Ариты писем, Жанис ходил сам не свой. Терял аппетит, то и дело заглядывал в календарь.
На третий год службы от Ариты пришло сухое письмо, извещавшее, что обстоятельства, к сожалению, сложились непредвиденным образом: на прошлой неделе она расписалась с Харием, в чем просила ее извинить. Жанис кинулся к командиру и вымолил отпуск. Как назло была метель. Два дня он просидел на чемодане на маленьком северном аэродроме, как в жутком бреду прокручивая самые дерзкие планы по возвращению Ариты.
Из рижского аэропорта сразу поехал к Арите. Дверь оказалась запертой. Часа четыре он простоял перед домом. Наконец увидел их, Ариту и этого, как его там, - Хария. Они шли, держась за руки, не сводя друг с друга глаз. Жанису хотелось дать очередь из автомата, швырнуть противотанковую гранату, взорвать заряд в полтонны весом. Но вместо этого своим окоченевшим кулаком он превратил бесспорно симпатичную физиономию Хария в рожу огородного пугала. Оставшуюся часть ночи просидел на подоконнике в чужом подъезде, стеная и плача, как первоклашка, опоздавший на экскурсию.
Утром Жанис отправился в рыбацкий поселок. В дровяном сарае, в сундуке, вместе со школьными учебниками, хранилась простыня. В тот раз Арита торопилась убрать ее с кровати - в любой момент могла нагрянуть мать. Арита велела ему спрятать простыню, чтобы потом выстирать и незаметно положить в шкаф. С тех пор простыня лежала в сундуке вместе с книгами. И вот теперь Жанис упаковал простыню, приложил записку, объяснявшую, что это его свадебный подарок, и в последний раз в жизни написал тот адрес, который ему снился по ночам.
После службы Жанис вернулся домой, широкоплечий, с небрежной моряцкой походкой, с ухмылкой бывалого человека на упрямо поджатых губах. Вскоре затем устроился механиком на МСТБ-99. Исход романа Жаниса с Аритой ни для кого не был секретом, а потому девицы оживились: вернувшийся из армии парень - это ж беспроигрышная лотерея. Выигрыш обеспечен, только вопрос - кому!
На деле все обернулось иначе. В первый вечер с танцами Жанис, не спеша и основательно оглядев цветущие женские кадры, направился в буфет и демонстративно подсел к Жанете. Тем самым многое было сказано, если принять во внимание обстоятельство, что Жанета, по общему мнению, была потаскушкой из Риги, которая, польстившись на тугие кошельки, уж несколько месяцев кряду якобы гостила у бабки, на самом же деле браконьерствовала в здешних водах. Когда Жанис и в последующие дни стал появляться в обществе Жанеты, прошел слух, будто парень не в своем уме. Иные остряки называли даже причину, мол, виной всему вибрация на быстроходных катерах, похоже, Жаниса там здорово порастрясло.
В действительности Жанис все еще любил Ариту. Не могло быть и речи о том, чтоб кто-то сумел ее заменить. В то же время он знал совершенно точно: Арита с Харием, Арита все дальше уплывает от него. Жестокие муки, безутешная боль, схлестнувшись в точке пересечения, закрутили такую воронку, что все пошло кувырком, и он шарахался из одной крайности в другую. Жанис боялся, как бы кто не проведал истины, не подметил его слабость. Скопившаяся горечь находила отдушину в цинизме и презрении. То, перед чем Жанис некогда трепетал, благоговея, теперь при удобном случае он проделывал с холодной методичностью, получая удовольствие от постылого равнодушия, вызывавшего злорадство, а заодно иллюзию, будто ему удалось побороть чувства, унижавшие его в собственных глазах.
Вся жизнь превратилась в подготовку к некой воображаемой встрече с Аритой; рано или поздно такая встреча должна была произойти. Дома их родителей как стояли, так и остались рядом. Если даже им самим не суждено встретиться, все равно когда-нибудь Арита да спросит: как там Жанис поживает? И тут такое услышит, такое узнает! Неужто он нисколечко по мне не скучает? Жанис? По тебе? Ха, ха, ха! Знала бы ты, что Жанис выкаблучивает…
Он купил себе машину. Не новую, изрядно уже послужившую. Но именно такая и была ему нужна - со снятым для гонок глушителем и потому грохотавшая, пестро раскрашенная. Легковых машин в поселке косой десяток, на них никто не обращал внимания. А драндулет Жаниса нельзя было не заметить. Сам он садился за руль в фирменном джинсовом костюме. На руках перчатки с дырочками. Темные очки фирмы "Макартур". Спутницы частенько менялись, энтузиасток для автопрогулок хватало. Впрочем, прогулки эти не были дальними. До ресторана в райцентр или на тот же километраж в другую сторону. Ах да! - перед экскурсией Жанис притормаживал возле аптеки, где демонстративно покупал презервативы. Это тоже входило в программу, из которой он не делал тайны - ни перед теми, кто наблюдал со стороны, ни перед теми, кто сидел рядом или только зарился на это место. Все делалось именно так, как хотел Жанис. Ха, ха, ха! Знала бы ты, Арита, что Жанис выкаблучивает!
На работе он бывал собран, деловит, немногословен. Превосходный специалист. Только жаль, от частых экскурсий, недосыпаний совсем отощал. По ночам, когда Саунаг и Гравитис отдыхали в кубрике и был черед Жаниса стоять за штурвалом, его иной раз до того клонило в сон, что он, боясь задремать, кусал пальцы, бился лбом о штурвал. Однажды, надо думать, все же задремал, потому что судно вдруг оказалось на мели, брюхом забившись в песок.
И этой ночью у Жаниса было ощущение, будто ото сна его отделяет тонкий волосок, будто он зависает над туманными провалами сна, как паук на паутине. Удивляться нечему: за последние сутки спать довелось совсем немного.
Все шло в соответствии с программой. Хотя, по правде сказать, с самого начала что-то было не так. Стоило Жанису взглянуть на Эрмину, как ему становилось неловко: будто у него нос измазан или брюки не застегнуты. К тому же Эрмина далеко не красавица. Уж если быть совсем откровенным, то и мелковата тоже. В общем-то он предпочитал с большими габаритами. И чего тогда прицепился к ней в универмаге, девчонок там было навалом. Что ни прилавок, то секс-мадонна. Ему почему-то казалось, Эрмина скажет "нет". И это распалило любопытство; от этих кивающих с готовностью его уже воротило. А Эрмина перепутала все карты. Вела себя как ненормальная. Краснела, пожимала плечами. В машине сидела, забившись в угол, слова из нее не вытянешь. А разве сам он не вел себя, как помешанный? В общем - рехнулся!
Но все это пустяки по сравнению с тем, что было дальше. Когда под утро в сенном сарае на лугу Эрмина рассказывала о своей несчастливой любви и плакала, много ли недоставало, чтоб он и сам ударился в слезы. Ты извини меня, ради бога, сказала она, но я с тобой поехала только затем, чтобы досадить ему. Господи, какая я гадкая! Тебе этого не понять! И тогда Жанис сказал, что он понимает, даже очень понимает. И еще он сказал, что совсем она не гадкая, а вот он действительно мерзавец. И они принялись наперебой поверять друг другу свои горести, уже ничего не скрывая. И утешали, и жалели друг друга - дичь какая-то!
Однако в полдень, возвращаясь домой, безмерно усталый, притихший, он вдруг осознал, что снова счастлив. Почти всю дорогу молчали, но он чувствовал на себе взгляд Эрмины. Наконец-то он свободен, от Ариты. Арита перестала существовать. И разве Арита могла сравниться с Эрминой! О том, что будет дальше, он не имел ни малейшего представления. Ведь Эрмина его не любила. Эрмина любила другого, который был немного, совсем немного похож на него. И все-таки Жанис был счастлив.
Духота машинного отделения, однообразный стук мотора клонили в сон. Мысли отяжелели, загустели, замедлились. В мыслях своих Жанис видел Эрмину, видел дорогу с яркой зеленью берез по обеим сторонам, но живое изображение понемногу превращалось в застывшую фотографию, потом все затянуло молочным туманом. За его пеленой где-то мерно накатывали волны, маслянисто-блестящие, теплые. Глаза сами собой слипались, голова опускалась, ныл затекшая шея. Сон засасывал, затягивал, искушал, манил, призывал, обжимал и убаюкивал. Жанис отбивался от него, стараясь удержать отяжелевшие веки, но удержать их было невозможно.
Тогда Жанис поднялся на палубу, остановился перед траловой дугой. Ночная прохлада и ветер сразу освежили голову. Было что-то около трех. На востоке занималась заря. Носились чайки, на фоне темного неба казавшиеся черными.
Подошел Гравитис. В резиновых штанах, резиновой робе. Кукла резиновая. К тому же издавал еще какой-то кукольный не то писк, не то свист, по привычке звучно втягивая воздух сквозь свои золотые челюсти. Ты гляди, как дымится вода, сказал Гравитис, возьмем нынче Большую рыбу, это точно. На такие вещи у меня есть нюх.
Жанис бросил в рот пару витаминных горошин. Гравитис презрительно поморщился. Фу ты, черт, как ты можешь глотать эту пакость! Прикончат тебя бабы, как пить дать, прикончат, сказал Гравитис. От сна имеется одно лекарство, старое, проверенное. На-ка, отхлебни из фляжки! Не хочу, сказал Жанис, да и ты бы воздержался. Капитан учует, не поздоровится тебе. Гравитис громко фыркнул. Настоящим рыбарям Волдынь ни хрена не сделает. Не он рубли нам зарабатывает, а мы ему.
В 3.48 они вдвоем зашли в штурвальную рубку. Саунаг в тот момент говорил по радиотелефону с Рупейком, капитаном восемьдесят второго: Условились, что будут тралить курсом сто тридцать три градуса.
Гравитис, сопя, покрякивая, чинил надломленную сигарету. Жанис держался вблизи открытой двери, сон опять наседал. Ну, пожалуй, пора, сказал Гравитис, сплевывая табачные крошки. Сунул в рот сигарету, повернулся к Саунагу, всем своим видом показывая, что хочет прикурить. Саунаг демонстративно отвернулся, но перекинул через плечо коробок со спичками. Послушай, механик, обратился Саунаг к Жанису, что там со штифтом безопасности, Киршбаум опять разорялся. Жанис пожал плечами. Штифт, который они требуют, сейчас нигде не достать, ответил он. И хорошо, что не достать. Не то бы вареная эта морковка полетела при первом же крупном улове. А Гравитис, довольно бессвязно мешая слова и мысли, объявил, что настало время Большой рыбы и что сегодня их лодочка будет до краев полна. Киршбаум - бумажная душонка, что он смыслит в нашем рыбацком деле. Ему самому не мешает в одно место вставить штифт безопасности. Чтобы поджилки не тряслись. Саунаг смерил Гравитиса строгим взглядом, однако ничего не сказал.
В 4.10 начали выметывать трал. Саунаг остался у штурвала. Жанис стоял у лебедки, лицом к корме. Гравитис снял с петель траловые доски; с шумом, всплеском они опрокинулись в море. Скрежеща, закрутился барабан лебедки. На двух стальных ваерах кутец тянулся теперь за судном, подобно хвосту. Ваера выпустили до отметки двести пятьдесят метров.
Когда трал был в море, круглые часы с двадцатью четырьмя делениями в штурманской рубке показывали 4.30. Те самые часы, что остановились в 5.18, обозначив момент, когда судно перевернулось. Капитан МСТБ-82 Рупейк на следствии сказал, что МСТБ-99 перевернулся в 5.15. Никакого противоречия тут не было, три минуты часы могли идти и под водой.