Как тебе сказать насчет Нечаева… - проговорил он, прижимаясь спиной к горячей стенке печи и слегка пошевеливая плечами. - Человек он здесь для всех новый, и понять его путем из нас никто пока не может. А знакомых он себе кругом заводит. И среди рабочих, и среди небольшого начальства. Раз, другой встретится, поговорит, там на квартиру незваный придет, а потом уже, глядишь, как свой здоровается. И необидно это у него получается. Все делает вроде с хорошим расположением. На слова он очень смелый, другой раз прямо до озорства. Подходит как-то на платформе к жандарму и говорит ему: "Ну, братец, беда: Николай скончался. Вот телеграмма". И в нос ему бумажку сует. А у жандарма глаза сразу вот такие: "Господи, да как же мы теперь без царя? Помяни, господи, его душу!" А Нечаев ему строго так: "Что? Ты что это, государю нашему смерти желаешь? Скончался-то не Романов, а Николай Пупырышкин. Вот, видишь, читай: жена его из Черемхова матери своей телеграфирует". И пошел себе. Про бомбы, про взрывы всякие любит рассказывать. "Мне бы, говорит, изобрести такой пистолет, чтобы без звука стрелял и, как наперсток, на палец надевался. Показал на врага пальцем - и готов. Я бы в две недели революцию сделал".
И верно, чудной он, - еще более настороженно сказала Лиза. - Однако нам лучше подальше бы, сторониться его.
Советовался я насчет Нечаева с Терешиным. - Порфирий подвинулся, выискивая место у печки, где пожарче. - Терешин говорит: приглядеться надо к нему, бывают, дескать, просто характеры разные. А к рабочим он очень тянется.
Так мне идти ли тогда в четверг к Игнатию Павловичу? Как ты считаешь? Шибко с народом быть вместе мне хочется.
Работа - хлеб, - тихо проговорила Клавдея. - Скудно живем мы.
Ладно, пойди, - после раздумья неохотно сказал Порфирий и погладил ее по плечу. - Кто его знает, как еще у меня самого с работой дело к зиме обернется. И тебя жалко - на полотне работа тяжелая…
Попробую.
Они замолчали. А потом Клавдея зажгла лампу, и все пересели к столу. Порфирий стал читать вслух принесенную им от Терешина в толстом настольном календаре прокламацию, озаглавленную "Ко всем рабочим Сибирской железной дороги". Она начиналась так: "Теперь, когда поражение царизма в Маньчжурии становится несомненным и только вопросом времени, наша задача - ускорить это поражение. Всеобщая стачка протеста против ненужной бойни на Востоке явится первым и самым важным шагом…"
Лиза сидела, слушала, и чувство какой-то неудовлетворенности собой щемило ей сердце. Рабочие готовят стачку на железной дороге. А она тут при чем? Чем она-то этой стачке поможет? И мать, и Порфирий знают уже свое дело: Порфирий в боевой дружине, Клавдея листовки в Рубахнну носит либо по станции их разбрасывает. А она? И ей бы делать что-нибудь большое, нужное - зря, что ли, она в тюрьме столько томилась? - но дела ей пока никто не давал. Терешин пообещал: "Придет время - скажу. Погоди". А сам не спешит.
Централ, одиночка, алой бабушки Евдокеи, которым она лечила Лизу, выучили ее быть терпеливой. А молодость и накопленная за годы тюрьмы жажда борьбы толкали ее к действию. Скорее, скорее! Не сидеть сложа руки. Не отсчитывать впустую прожитые дни.
Порфиша, - сказала Лиза, когда Порфирий, закончив чтение прокламации, спрятал ее в тайник, Клавдея загасила свет и все они легли спать, - Порфиша, вот ты читал, а мне самой себя. было стыдно, будто я совесть свою обманула. Сижу бездельно дома. Не об этом в тюрьме я думала. Возьми меня, хотя стрелять учиться я буду.
Порфирий помолчал, глядя в темное окно, за которым начавшийся ветер качал безлистые ветви черемухи. Где-то в створке окна отыскалась незаклеенная щель, и ветер, проникая в нее, шевелил страницы оставленного на столе календаря.
Зимы бы хорошей, что ли, принес этот ветер, большого бы снегу, - пробормотал Порфирий. И повернулся к Лизе: - Стрелять, говоришь? Не бабье это дело, хотя стрелять и нехитро. - Он помолчал. - Ну, а если так хочешь - научу. А только главное не в этом, чтобы стрелять тебе.
Живу, словно ни на что я вовсе негожая.
Иногда себя и придержать до времени надо - и руки и волю свою.
Я-то ведь очень терпеливая, - сказала Лиза.
Ну и потерпи еще. Пока Терешин дела не даст. У нас сейчас так: он только может.
Подожду…
Прошло много времени в полном молчании. Только по-прежнему с легким шорохом сталкивались за окном ветви черемухи и еще тише шелестели на столе страницы раскрытой книжки. Вдруг Лиза приподнялась, обхватила руками колени.
Порфиша, - очень тихо сказала она, словно зная, что Порфирий не спит, - нейдет Борис у меня из ума. И слова, что сказала мне сегодня Степанида Кузьмовна. Подкинула сына я Василевым - значит, тогда уже отказалась от него. И потом всюду повторяла, даже на суде клялась на Евангелии - убила. Значит, и второй раз я от него опять отказалась. Так мать ли я ему теперь и в самом деле?
Порфирий тоже приподнялся, притянул ее к себе.
И я от тебя в сердце своем сколько раз отказывался. А вот ты все же со мной. Будет и сын твой с нами. Лиза, я ведь тебе это сказал уже. Чего же ты все сомневаешься?
Лиза откинулась на подушку. Ей стало сразу легко и спокойно. Порфирий сильный, он может все. Хорошо, что он так сказал. Раз он сказал - сделает. И хорошо, что она теперь не одна и есть рядом с нею надежная, крепкая рука мужа.
3
Поглядывая временами в окно, Лебедев размашисто набрасывал текст прокламации. Ему хотелось закончить работу до наступления сумерек. Вечером на этой квартире у него должна была состояться встреча с представителем Союзного комитета. С кем именно - он не знал.
По небу бесконечно ползли низкие серые тучи. Неделю тому назад здесь выпал первый снег, потом растаял. Холодный ветер смел оставшиеся кое-где снежинки и теперь гнал вдоль улиц города опавшие, скоробленные листья тополей, тряс и шатал скрипучие ставни. Пешеходы поворачивались к ветру спиной, закрывали ладонями лица, - все равно пыль, густая, колючая, слепила им глаза.
Держа в растопыренных пальцах махотку с молоком, а свободной рукой обжимая подол платья, как пузырь, надутого ветром, Васёнка, хозяйкина дочь, перебежала через дорогу. Мать встретила ее у калитки, отобрала махотку и стала сердито выговаривать - в молоко насыпалась пыль.
Мать Васёнки, Фаина Егоровна, хорошая женщина, только очень жизнью замученная. У нее муж убит под Вафангоу еще в начале войны, а брат, безрукий калека, лежит в иркутском госпитале. Живет она стиркой белья. Жалуется: солдаток много, а работы постоянной нет, все стирку ищут. Что другое сумеют сделать простые женские руки? Заказчиков все труднее найти, а если найдешь - работай на них совсем за бесценок. Только-только расходы на мыло оправдаешь, а себе почти нет ничего. Девочку пора бы в школу послать. А как пошлешь, когда нет у нее ни обуви, ни одежды зимней? И белье гладить уже хорошо она научилась. Грамота - дело, конечно, нужное, а хлеба лишний кусок заработать поможет - это нужнее.
Быстрые строки одна за другой из-под пера Лебедева ложились на бумагу:
"…каждый день войны - это новые осиротевшие семьи, десятки и сотни калек, тяжелые муки ни в чем не повинных людей. И это - новые тысячи и миллионы у купцов и царских чиновников, жаждущих легкой наживы. Что им до горя народного? Что им до крови народной? Штыки солдат пока все еще повернуты на восток. А за спиной у солдат царю и его своре творить свои бесчинства над рабочим людом легко и безнаказанно. Так кажется венценосному негодяю. Но мы считаем иначе. Чаша нашего терпения переполнилась…"
Лебедев снова глянул в окно. В том же месте, где несколько минут тому назад пробежала Васёнка, утопая ногами в сыпучем песке, переходил дорогу высокий мужчина. Лица его не было видно, он, как и большинство пешеходов, закрывался от пыли воротником. Но Лебедев сразу узнал по походке - Буткин. Со времени прошлогодней стычки на массовке в Шиверске и после ареста Буткина Лебедев с ним не встречался. Буткин направляется определенно к дому Фаины Егоровны… Лебедев поморщился: вот уж подлинно лихим ветром несет сюда этого человека.
Буткин вошел в калитку. Лебедев сложил недописан-ную прокламацию и опустил в карман пиджака. Сквозь тонкую дощатую переборку он услышал булькающий голос: "Вы продаете молоко?" - и неторопливый ответ хозяйки дома: "Нет, это рядом". Потом опять Буткин: "Прошу вас, купите и принесите сюда". И снова хозяйка: "Проходите". Пароль для входа в дом сказан. Так неужели же Буткин и есть представитель?..
А тот стоял уже на пороге комнаты и, трогая полусогнутым пальцем ложбинку небритого подбородка, бесстрастно спрашивал, будто впервые в жизни видел Лебедева:
Ищу квартиру. Вы хозяин?
Да, а это уже пароль, который должен сказать агент Союзного комитета. Лебедев помедлил с ответом. У него мелькнула даже озорная мысль: отозваться не условленными словами, озадачить Буткина и, может быть, заставить его уйти отсюда - таким непривлекательным и бесцельным сразу показался ему весь предстоящий разговор. Но Лебедев отогнал эту мысль. Ведь только ради встречи с агентом Союзного комитета он сам приехал сюда, в Красноярск, из Иркутска. И он, слегка сощурясь, тоже совершенно спокойно ответил:
Хозяин уехал.
Без хозяина лучше, - почти сглотнув последнее слово, быстро сказал Буткин. Подошел к Лебедеву, стиснул его руку своей мягкой ладонью и воскликнул: - Никак не ожидал, что встречусь с вами!
То же самое могу сказать и я.
Лебедев попробовал высвободит* свою руку, но Буткин поспешно прикрыл ее еще и второй ладонью и, долго встряхивая, удовлетворенно засмеялся.
Но я рад. Чертовски рад нашей встрече!
Он наконец выпустил руку Лебедева. Двигая угловатыми плечами, сбросил свое пальто из рыхлого серого драпа, уже облезшего на локтях и возле карманов, и стал искать глазами гвоздь. Не нашел. Кинул пальто на спинку грубого деревянного стула, первым подсел к столу и остро скосил глаза на влажное еще от чернил перо, которым только что пользовался Лебедев.
Рад. Чертовски рад, - повторил Буткин, потирая небритые щеки. Видимо, бороду отращивать стал он недавно, и она его беспокоила.
Чему же вы так рады? - спросил Лебедев, садясь к столу несколько боком, чтобы в окно была видна улица.
Здесь спокойна, - вскользь заметил Буткин и, вздернув худые плечи, спросил: - Чему я рад? Возможности нашего примирения.
Вы изменили свои взгляды? - Лебедев несколько смягчил интонации своего голоса. - Ваши взгляды теперь совпадают с моими?
Любые точки зрения могут быть сближены, - сказал Буткин, соедипяя ладони. - Мы оба - члены одной социал-демократической партии.
Но вы - меньшевик.
Эту кличку для нас придумали ленинцы, чтобы сильнее обострить положение в партии. А я повторяю: любые точки зрения могут быть сближены.
Да. Если одна из сторон полностью отказывается от своих неправильных взглядов.
Буткин выпрямился.
Кто обладает монополией на святую истину! Почему не попытаться найти среднее?
Сторговаться? - Голос Лебедева стал терять свою мягкость.
Они помолчали. Буткин нервно тер ладонью небритый подбородок, шевелил бровями. Лебедев спокойно вслушивался в размеренный скрип ставен.
В тюрьме я сидел не ради личного удовольствия, - первым нарушил молчание Буткин. - Рабочие это оценили.
Рабочие оценили вашу борьбу за их материальные интересы. Тюрьма, конечно, - это очень наглядно. Но идейную борьбу, которую вы ведете против самых коренных интересов рабочих, они не всегда в состоянии разгадать и понять.
Буткин встал.
Тяжелый вы человек, Лебедев, - сказал он, опираясь длинными пальцами на крышку стола. - Вы, как еж, весь в иголках. Подражаете Ленину. В каждой самой простой и бесхитростной мысли вам мерещатся ложные идеи, измена делу революции. Лебедев! Это донкихотство! Из ничего вы создаете себе великанов, с которыми после сами же и воюете. Улыбаетесь? А скажите: были у нас "экономисты" до "Протеста семнадцати"? Не было! Это Ленин сам разработал теорию экономизма. Только тогда и появились "экономисты". Ленин создал и меньшевиков с большевиками. Не будь Ленина - партия не раскололась бы.
Теперь поднялся и Лебедев. Он прошел к окну, поправил занавеску и, прислонясь спиной к простенку, где в рамках из речных ракушек висели развернутые веером семейные фотографии хозяев дома, заговорил ровно и насмешливо:
А мне кажется, Буткин, наоборот, что это именно вы стремитесь из ничего создавать великанов, да еще и сожалеть об их судьбе, когда они рушатся в прах. В действительности же экономизма-великана не было никогда. Был просто болезненный нарыв экономизма на здоровом теле рабочего движения. Ленин вовремя заметил этот нарыв и вовремя вскрыл его. Он не дал распространиться болезни внутрь. А вы теперь экономизм хотите возвести в великана и еще надеть па него терновый венец. Нет, Буткин, нет, это нарыв, больной нарыв, но не больше. И хорошо, что Ленин быстро вылечил партию от него. Вы говорите: "Ленин разработал теорию экономизма". Была нужда ему разрабатывать "теории" своих противников! Он только показал тот ложный путь, на который вы, "экономисты", хотели повернуть рабочее движение, И показал так ясно, что ни один здравомыслящий человек, революционер, уже ни за что не захочет пойти по нему. Вы говорите: "Ленин создал и большевиков с меньшевиками". Нет! Ленин создал только большевиков! А меньшевиков создала либеральная буржуазия, и вы играете ей на руку.
Я такой же социал-демократ, как и вы, - глухо сказал Буткин, складывая руки на груди, - и надо еще разобраться, доказать, кто из нас прав.
Вот я и доказываю это, - засмеялся Лебедев. - Или, может быть, вы теперь станете утверждать, что в революционной борьбе ваши единомышленники хотят опираться в первую очередь на пролетариат, а не на буржуазию? Или вы теперь склонны найти и в крестьянстве союзника пролетариату?
Лебедев, как вы не понимаете, - просительно сказал Буткин, - как вы не понимаете, что крестьянство - темная, дикая сила? Она пригодна, чтобы жечь помещичьи усадьбы, а не управлять государством. Вы берете крестьянство в идеале, таким, каким оно, может быть, станет через сто лет. А мы к революции идем уже сейчас.
Вот именно потому, что мы уже идем к революции, и надб пролетариату иметь крестьянство своим союзником, а не врагом, - спокойно возразил Лебедев.
Руководить революцией - вы понимаете, Лебедев, руководить, а не стрелять из винтовок - может только интеллигенция, люди высокого ума. Они, и только они смогут сделать революцию для пролетариата, а не пролетариат сделает ее для них. Откуда вы будете черпать эти высокие умы, если оттолкнете от руководства революцией буржуазию, для которой самодержавный строй также стал уже неудобным?
Мы будем черпать высокие умы из народа и не дадим буржуазии закрепить за собой руководящую роль. А вы хотите, чтобы пролетариат, свергнув самодержавный строй, вместо царя посадил себе на шею буржуазию!
Здесь будет уже. более легкая борьба.
Да, это верно, - подтвердил Лебедев. - Буржуазия потом легко обеспечит себе победу и господствующее положение, особенно если интересы рабочего класса будут представлять такие, как вы. Как видите, круг замкнулся - и мы вернулись к тому, с чего начали. В народе это называется сказкой про белого бычка.
Буткин отвернулся. В серых осенних сумерках он казался и сам серой, призрачной тенью.
Хорошо, Лебедев, - проговорил он наконец, - я прекращаю этот бесполезный спор. - И понизил свой голос до драматического шепота: - Пусть нас рассудит история.
А кого же вы возьмете в свидетели? - насмешливо спросил Лебедев.
Народ, - торжественно заявил Буткин. И, помолчав, добавил: - Ну что же, прощайте, Лебедев. Видит бог, я стремился к примирению с вами. И не откажусь никогда, если вы захотите мириться. Мы служим общему делу, раздоры в партии вредны. Прощайте.
Лебедев не пошевельнулся, стоял, по-прежнему прислонясь спиной к простенку и заложив руки за спину.
Извините, Буткин, - сказал он, - но я ехал сюда не ради этого бесполезного разговора с вами. Я рассчитывал здесь встретиться с представителем Союзного комитета.
Да, да, я ужасно разволновался… Лебедев! Почему мы с вами не можем разговаривать спокойно?
Я могу. И хотя сожалею, что представителем Союзного комитета оказались вы, но тем не менее буду еще разговаривать с вами. У меня есть несколько вопросов, - Лебедев вернулся к столу и сел на прежнее место.
Постараюсь ответить, - вздрагивающим голосом, в котором почти вовсе исчезли нежные булькающие переливы, сказал Буткин. И тоже сел. - Позвать хозяйку - зажечь огонь и закрыть ставни? Становится темно.
Давайте лучше посумерничаем, - ответил Лебедев. - В ставнях, я видел, есть большие щели.
Это самая надежная наша квартира, - ворчливо отозвался Буткин.
Все равно.
Вы стали слишком мнительным.
Иногда это полезно.
Дело ваше. Я тоже сейчас на нелегальном положении, но не боюсь. Какие у вас вопросы к Союзному комитету?
В Красноярске после провала не осталось почти никого. Я хочу переехать сюда и помочь товарищам заново сформировать комитет.
Полагаю, что в Союзном комитете не встретится возражений, - сказал Буткин, - а всякий член партии свободен выбирать место, где он хочет работать. - И неохотно засмеялся. - Параграф первый устава партии, который так вам не нравится, тоже не служит препятствием к этому.
Нужно создать здесь хорошую "технику".
Очень правильно. Томская и иркутская типографии не успевают печатать листовки. Лебедев! Мы могли бы согласно работать и во всем.
В феврале из Александровского централа выйдет очень надежный товарищ. Будет опытная наборщица.
Отлично! - быстро вставил Буткин.
Но другого человека у меня нет на примете. Я прошу Союзный комитет прислать мне второго товарища, тоже знающего дело.
Хорошо. Поищем. Пришлем.
И, наконец, последнее. Самое главное. Вы говорили о расколе партии. Чтобы ликвидировать раскол, необходимо созвать Третий съезд. Не в частных разговорах отдельных лиц, а в открытом обсуждении на съезде установить единую и обязательную для всех членов партии тактику. Скрепить партию твердой дисциплиной и всем сообща честно бороться за выполнение тех решений, которые примет съезд.
Третий съезд нужен, - без всякого выражения сказал Буткин.
Все комитеты Сибири высказались за немедленный созыв съезда. От их имени Союзный комитет послал свое требование Совету партии. Так? Стало быть, сибирские социал-демократы за съезд?
А я уже сказал: Третий съезд нужен, - все так же однотонно проговорил Буткин. - Не понимаю, Лебедев, - к чему вы клоните?
Сейчас поймете. - Лебедев потрогал пуговицы на воротнике рубашки. Серый сумрак в комнате, деревянный голос Буткина, его угловатая фигура, мертво застывшая за столом, - все это словно теснило ему дыхание. - Но я попрошу вас ответить мне сперва на три вопроса.
Если сумею, - уже раздражаясь, сказал Буткин.
Хочет ли Союзный комитет иметь единую и крепкую Российскую социал-демократическую рабочую партию и входить в нее - или он заинтересован в углублении фракционного раскола?
Должен ли я в третий раз повторять то, что говорил уже два раза? - Острые плечи Буткина нервозно задвигались.
В таком случае, - действительно ли хочет Союзный комитет созыва Третьего съезда?