- Пожалуйста, если интересуетесь… Я не из тех, кто трясется над своими книгами и никому их не дает. Книги должны служить людям. Если хотите, пожалуйста, берите любую, читайте. Буду рад.
Все это Черногус говорил по-прежнему с удручающей сухой вежливостью. Листая книги, Василий Антонович обдумывал, как лучше начать разговор, как сделать его откровенным, прямым и доверительным.
- Как вы себя чувствуете? - спросил он.
- Спасибо. Неплохо.
Василий Антонович вернулся в кресло. - У вас тут, кажется, курят?
- Вы же чувствуете табачный дух. Тут все прокурено за двадцать семь лет. Я двадцать семь лет живу в этой квартире. Курите, сделайте одолжение. - Черногус раскрыл коробку табаку, стоявшую на столе, стал свертывать толстую самокрутку. Прикурив от спички Василия Антоновича, он с удовольствием выпустил густой клуб дыма, в комнате сразу стало сизо и сумрачно.
- Врачи грозят гибелью, если не брошу курить. А что же тогда останется? Немощи, недуги, собачья старость? Кому это надо!
- Вам надо основательно полечиться.
- Обратно в больницу меня не тянет.
- Я имею в виду не больницу. Я предлагаю вам… У нас в Ручьях Хрустальных, недалеко от города, есть…
- Знаю, Ручьи Хрустальные.
- Там есть обкомовский дом отдыха. Обычно наши товарищи долечиваются в нем после болезней - после инфарктов, после всяких иных телесных неурядиц.
Черногус насторожился, сухо кашлянул.
- Обкомовский? Дом отдыха? - Глаза его зло сузились, отчего нос стал ещё острее. - А почему это у обкома свой дом отдыха? Вам не кажется, что так выражена тенденция к отделению от масс, к обособлению, к созданию привилегированного положения руководящим партийным кадрам?
Василий Антонович тоже выпустил клуб дыма, разогнал его перед собою рукою.
- Почему же такая дискриминация по отношению к работникам областного комитета партии, Гурий Матвеевич? Всякий порядочный завод имеет свои дома отдыха. У колхоза "Свет Октября" даже собственный санаторий завелся: электропроцедуры, радоновые ванны. Чем же провинился обком, Гурий Матвеевич? Объясните, может быть? Может быть, в обкоме одни тунеядцы засели и бездельники, без зазрения совести проедающие партийный хлеб?
- Я этого не говорю. Я хочу только сказать, что мы жили иначе.
- Это когда же?
- Когда? Вы Ивана Осиповича Коломийцева знаете? - неожиданно спросил Черногус.
- Коломийцева? - Василий Антонович старался припомнить, не слыхал ли он когда-нибудь эту фамилию. - Коломийцева? Нет, кажется, не знаю, Гурий Матвеевич. Не припоминаю, во всяком случае.
- Это был большевик. Молодой товарищ. Студент-юрист. Перед февральской революцией его призвали в армию, отправили в так называемый Баратовский корпус, который действовал в Персии. Я тоже был молодым человеком, тоже студентом и тоже служил в одной из Баратовских частей. Коломийцев занимался разведкой, изучал персидский язык. А я тоже изучал персидский, ещё в университете. Коломийцев взял меня к себе. Затем, после Октября, советское правительство поручило Ивану Осиповичу дипломатическую работу в Тегеране. Иван Осипович, правда, говорил, что у него есть очень серьезный недостаток, который может помешать ему в трудных условиях Востока. Этот недостаток, говорил он, "отсутствие бороды", то есть молодость. Но товарищ Шаумян…. Степан Шаумян… сказал по этому поводу так: "Была бы голова, а борода вырастет". У Ивана Осиповича была отличная голова. В тех дико трудных условиях, когда в Тегеране ещё существовала царская военно-дипломатическая миссия, когда в летней резиденции этой миссии, в Зергендэ, и в парке Атабек Аза-ма, где была ее зимняя резиденция, кутило и бес-чинствовало казачье офицерье, когда англичане шли на Баку, когда советской миссии со всех сторон угрожали расправой, Иван Осипович энергично работал, устанавливал связи с прогрессивными персидскими кругами, пытался завязать отношения с правительством Персии. Хотите, кое-что покажу?
Черногус порылся в ящиках стола, достал папку и из нее извлек старые желтые листы газетной бумаги, просекшиеся на сгибах.
- Это выходивший тогда в Тегеране "Бюллетень Рейтера", - сказал он. - Вот тут подклеен перевод этой обведенной красным заметки" Почитайте.
Василий Антонович прочел: "Российская миссия…"
- Имеется в виду царская миссия, - пояснил Черногус.
Василий Антонович читал:
"…настоящим доводит до всеобщего сведения о том, что измученное насилиями и грабежами большевиков население России, в лице лучших своих людей, депутатов в Учредительное собрание, собравшихся под охраной народной патриотической армии, избрало для управления страной и окончательного освобождения ее от насильников Временное правительство (Директорию), в составе: гг. Авксентьева, Вологодского, Чайковского, Астрова и Болдырева, являющееся единственно законным правительством России".
- Это так называемая "Уфимская директория", - снова пояснил Черногус. - В тот же день их извещение опубликовала и газета "Иран". Так сказать, официоз. Иван Осипович немедленно отправился в редакцию и заставил опубликовать свое извещение. Вот вам и этот "Иран". - Черногус достал из папки ещё одну пачку желтой ветхой бумаги, бережно развернул. - Номер триста девятнадцать. Вот перевод. Читайте.
Василий Антонович читал:
"От представителя Российской Советской Республики. Республиканское посольство Федеративного Российского государства имеет честь довести до всеобщего сведения, что в Уфе, маленьком русском городе, собралось несколько человек карьеристов, убеждения коих резко противоречат устремлениям народа, и назвало себя именем "Российского правительства". Персидскому народу следует узнать, что в Москве представителями российской нации является правительство Советов и (местные) Советы рабочих и красногвардейских депутатов, каковое правительство до сего времени прекрасно справляется со своими задачами и обязанностями и подобных изменников карало и покарает. Кроме того, указывается, что никакая сила в мире не в состоянии с успехом выступить против Российской Советской Республики. Представитель Российской Республики И. Коломийцев".
- Но я не об этом периоде хочу рассказать, не о том, как белогвардейщина, совместно с английской разведкой, хотела уничтожить Коломийцева, - сказал Черногус, - и как он все-таки сумел ускользнуть от громил и убийц. Я скажу вам о том времени, когда Иван Осипович, добравшись наконец до Москвы, получил официальные дипломатические полномочия от советского правительства и вновь направился в Тегеран. Это было уже в конце июля 1919 года. Персидские власти предали его ещё на пути, на дороге из Ленкорани в Персию. Они сообщили о нем белогвардейцам… Вот тут-то, когда белые нагрянули в персидский порт Ашур-Адэ в Астрабадском заливе, где рассчитывали захватить Коломийцева, о котором, я же говорю, белогвардейцам сообщили персы, тут-то и было дело… Иван Осипович с несколькими товарищами ушел из Ашур-Адэ вдоль моря по косе Потемкина. Отход его прикрывали другие. Среди этих "других", товарищ Денисов, был и ваш покорный слуга. - Черногус вновь стал скручивать цигарку. Пальцы его дрожали, табак сыпался на пол. - Один из товарищей Коломийцева отдал мне свой маузер. Да, мы дрались, как могли. Мы сдерживали погоню в расчете на то, что к косе подойдет моторный катер и заберет Коломийцева. Но катер не подошел. Его захватили белые.
Черногус замолчал.
- А дальше? - спросил Василий Антонович.
- Дальше? Дальше получилось плохо. Мы, прикрывавшая группа, под давлением сил противника вынуждены были рассеяться. А Коломийцев сначала скрывался в лесу, потом с каким-то персом, который взялся быть его проводником, пошел к дороге на Тегеран. Но перс оказался предателем - привел его на военный пост. Тут появился некий белый полковник Филиппов, и четырнадцатого августа Ивана Осиповича расстреляли недалеко от Бендер-Геза. Зачем я вам это все рассказываю! - спохватился Черногус. - У каждого из нас есть свои нелегкие, но дорогие воспоминания. Не стоит ими докучать друг другу. Но вы сами вызвали меня на разговор.
- Да, да, я слушал внимательно. Я вам благодарен за рассказ, Гурий Матвеевич. И, конечно, я теперь прекрасно понимаю, почему вы хранили тот старый, ржавый пистолет…
- Нет, он не ржавый. Я извлекал его иной раз из тряпок… он у меня тут за книгами был спрятан… протирал и смазывал. Но, на беду, за этими полками проходит дымоход. В нем что-то загорелось. Стали отодвигать полки, уронили книги. И вот он выпал.
- Неужели же эта история с протоколом могла вас, старого коммуниста, бойца гражданской войны…
- Так напугать, что я схватил спазм коронарных сосудов? Это вы хотите спросить? Не знаю, не знаю, товарищ Денисов. Возможно, что это была именно та капля, которая переполнила чашу. Жизнь у меня не легкая, нет, не легкая. По сути-то дела, я отовсюду выброшен. Вот…
Он стал поспешно вытаскивать из ящиков стола различные мандаты, удостоверения личности, предписания, бланки телеграмм. Документы свидетельствовали о том, что Г. М. Черногус был начальником продотряда, был командиром подразделения Части Особого Назначения - ЧОН, был комиссаром там-то и там-то, был членом Старгородского губисполкома и Старгородского губкома партии.
- А в конце концов - отовсюду коленом под низ спины: иди куда знаешь. Пришло даже и такое время, что и вовсе про человека позабыли. Как медный грош, закатившийся в щель меж половицами. И сто, и двести лет пролежать там может, давным-давно выйдя из обращения. А если его после такой лежки и найдут, то на что и кому сия позеленевшая древность сгодится? В музей, под стекло! Вот и меня, ещё до войны, в музей сунули. Кипел, гремел, работал, вроде вас на автомобиле по губернии летал. Старый такой драндулетище был в губкоме - "мерседес". Теперь нафталин нюхаю. А зачем? Есть ли польза от меня? Тысячу бумаг написал. И тем, кто до вас были в обкоме. И вам писал. О чем? О том, что разве так природные богатства области надо использовать? Наши озера, наши реки были одной из столбовых дорог древних славян. Ладьи, челны плыли караванами. А у вас что? Кроме лягушек, никто водными путями не пользуется. Еще в далекие допетровские времена в нашей области кричное железо добывали. Есть тут не только так называемые болотные руды. Ведь магнитная аномалия, вроде Курской, обнаружена! Меж Бе-лозерьем и Заборовьем. Ставили вы вопрос перед правительством о ее изысканиях, о разработках? Нет, не ставили. А я этот вопрос перед областными организациями не раз ставил. У нас кружевные промыслы были развиты, золототканье, роспись по дереву, чернь по меди… Где все? Одной картошкой мыслим, силосом да свинопого-ловьем. Это узко, это делячески, это ведет к ожирению мозга, к отупению, к потере высоких идеалов…
Черногус волновался. Он ходил по комнате, задевал за столы, ронял с них нагроможденные предметы. "Прорвало", - думал о нем Василий Антонович. Вот так, видимо, прорвало Черногуса и в тот час, когда составляли злополучный протокол. Обругал все областное руководство, и в какой-то мере обругал, в общем-то, справедливо, хотя и свалил в одну кучу и добро и зло.
- Напрасно вы так волнуетесь, - попытался успокоить его Василий Антонович.
- Порядочный человек всегда волнуется. Порядочный человек обязан волноваться. Волнение - это жизнь. А спокойствие - смерть. Всему оно смерть. И как мне не волноваться? Я люблю свой край. Мне он дорог, он мой, мой! Вы поживете, поживете, да и айда снова, если не в Ленинград, так куда нибудь ещё - в Ростов, в Новосибирск, на Дальний Восток… А я родился на Старгородчине, и живу, и жить буду, и умру тут. И дети мои, если бы они были, и внуки, все бы тут жили. Родимый край, родимый дом! Вы понимаете это или нет?
- Давайте уж не все пускать под откос. - Василий Антонович немножко обозлился. - Давайте по порядку. Так, значит, плохо водные пути используем. Это раз. Не ведем изысканий на предполагаемых месторождениях железных руд-Это два. Три, четыре, пять - кружева, роспись, чернь. Допустим, все это так. А что ещё?
- Силосом, говорю, капроновой нитью, поголовьем овец и коров измеряете свои успехи.
- Так это же главное! А чем же, как не промышленностью и не сельским хозяйством, должны мы заниматься прежде всего? Это же основа основ. А если кто хочет бабочек коллекционировать - его личная инициатива, Гурий Матвеевич. Приветствуем ваши коллекции, но планировать их…
- Приветствуете? - Черногус чуть ли не подпрыгнул при его словах. - Для того, чтобы их ловить, приветствий мало. Сачки нужны! А где взять сачки, если вы их не планируете? Или вот… - Он схватил с одного из столов какое-то сооружение из пробки и дощечек. - Это распра-вилка для бабочек. Где ее взять? Ее никто не выпускает. А где эфир, чтобы морить этих бабочек? Его без рецепта в аптеке не дадут. Я вам назову тысячу таких "где".
- Но это мелочи.
- Мелочи? - Черногус снова подпрыгнул. - Если так рассуждать, то и в самом человеке крупного - один скелет. Остальное: сердце, печень, почки, нервишки, мозжишко - мелочи. Вся же жизнь из мелочей состоит! Я лично силосом жить не могу. Я не могу жить без своих бабочек, без своих книг… Да что там! Тьфу! - Он остановился, досадливо плюнул. Сел напротив Василия Антоновича, улыбнулся и сказал совсем другим тоном, спокойным и мирным: - Кофейку не побрезгуете выпить?
Вопрос был поставлен так, что отказаться было неловко.
- Что ж, с удовольствием.
Черногус захлопотал, засуетился; несколько раз выбегал из комнаты, вновь вбегал. Минут через пятнадцать он вошел с кофейником, от которого распространялся приятный запах.
- Кофе - моя страсть, - сказал он. - Правда, в Старгороде хороший кофе редок. Привозят знакомые. Из Москвы, из Ленинграда.
Они пили из каких-то очень тонких, старинных чашечек, оба с удовольствием прихлебывали приятный крепкий напиток.
- С чего же я начал? - задумался Черно-гус. - Да, с того, что мы жили иначе.
- Время было иное, Гурий Матвеевич. Оно идет. Не замечать этого нельзя.
- А я разве не замечаю? Я был бы рутинером, старой перечницей, с упорством ненормального держась за старое. Старое не возвращается, и в этом счастье. Держась за старое, порастешь мохом. Все понимаю. Но тем не менее есть и такое сейчас, что мне решительно не нравится. Стяжательством кое-кто заболел. Домовладельцы появились, которых мы когда-то ликвидировали. Дачи из краденого строят. Спекулянт откуда-то лезет. Это что? Разве приятно, прожив четыре десятка лет при советской власти, такую чертовщину видеть?
- Давайте неё бороться с этим вместе?
- Хорошо сказать - давайте! - Черногус отставил чашку. - Пробовал. Письма писал. Предложения выдвигал. Вам, говорю, писал. И все, как в мусоропровод. "Давайте!" Вы где-то очень высоко. Мы - где-то очень низко. Попробуй - сойдись вместе.
- Но ведь и вы, говорите, были когда-то в губкоме и в облисполкоме. И что же - так вот с каждым запросто встречались? Тоже ведь на "мерседесе" раскатывали.
- И все-таки проще было дело. Маршалов не было - были командармы, Министров не было - были наркомы. Разве не замечательно: народный комиссар! Народный! А?
Квартиру Черногуса Василий Антонович покинул уже в потемках. Когда сел в машину, Бойко ему сказал:
- Тут в доме чудной старикашка, говорят, квартирует. Седьмой десяток, а бабочек ловит, на губной гармошке пиликает.
- Большой человек тут живет, Роман Про-кофьевич, - недовольно ответил Василий Антонович. - Всегда у тебя самые точные сведения. Агенство ОБС? Одна Баба Сказала…
- За что купил, за то и продаю.
13
Александр пришел в цех № 42. Все дела в Ленинграде ему удалось завершить за неделю. Сожалеть и в дирекции и в партийном комитете сожалели, но и создавшееся положение не могли не понимать. Директор напутствовал: "Покажи им класс работы по-ленинградски. А в случае чего - надоест или обратно захочется - приезжай, всегда рады будем".
Два предыдущих дня Александр потратил на то, чтобы определить Павлушку в детский сад. Уже после того, как Суходолов распорядился об этом, в завкоме долго с кем-то созванивались, переговаривались, совещались. Председатель завкома, высохший, болезненного вида блондин с редкими торчащими волосиками, старался внушить ему, что вопрос с яслями и детскими садами - один из самых острых вопросов на комбинате. Пожалуй, поострее, чем трудности с освоением нового оборудования и новой технологии. "Если бы, - говорил он, - помещения всех цехов занять под ребятишек, вот тогда острота, может быть, и рассосалась. Не представляете, товарищ Денисов, сколько ребятишек стало рождаться! Это ж куда народ смотрит! Безо всякой оглядки, как говорится, их куют".
Так было два дня назад. А вчера Александр носился с Павлушкой по различным поликлиникам - и детским, и взрослым, потому что с него в детском саду потребовали штук двадцать справок - не только о Павлушкином здоровье, но и о здоровье Павлушкиной матери и Павлушкиного отца. Александр сказал, что у мальчика нет матери. Тогда давайте справку о том, что у него ее нет. Затем им обоим делали прививки против чего-то.
Наконец только нынешним утром он поднял Павлушку чуть свет, и на автобусе, в котором в ранний утренний час было куда теснее, чем в часы дневные, отправился с Павлушкой на работу. Детский сад находился по дороге к комбинату. Александра с Павлушкой встретила заведующая, шумливо-приветливая краснощекая толстуха, одного с Александром возраста. Обстреляв его из-под густых ресниц черными блестящими глазами, она сказала, что папаша может не беспокоиться, детский садик у них такой, что если мамаши и папаши задерживаются на комбинате, это ничего, их дети все равно под присмотром. "А что, люди часто задерживаются?" - поинтересовался Александр. "Увидите сами, дорогой товарищ Денисов, все увидите".
После детского садика он зашел к секретарю партийного комитета. Тот сказал, что рад приезду ленинградца. "У нас кадры хорошие. Но есть и такие, что рабочей школы не прошли, закалки должной не имеют. От этого в некоторых цехах расхлябанность, дисциплина не очень крепка. Пьянка водится, - спирт же кругом, как устоять! Вот так, товарищ Денисов. Будем, значит, работать".
Начальник цеха, Андрей Николаевич Булавин, вновь знакомил Александра с цехом. Но уже не так, как в первый раз, когда были здесь с директором. А подробно, обстоятельно, профессионально. Он показал Александру участок, на котором должен отныне работать Александр, познакомил с рабочими, с работницами, представил им его, нового инженера участка.
Долго сидели в маленьком, тесном кабинетике Булавина. Кабинет был на третьем этаже цеха, из его окон открывался вид на реку, на противоположный, более высокий берег, поросший лесом. Александр смотрел туда, за окна, и слушал. Булавин говорил: