- Ах, черти, гулёны! Распустили свою худобу! - выругался Илья Ефимович. - И много там потравили? Чего ж ты зевал, лопоухий?
- А зачем мне зевать! - осклабился сын. - Я уздечку с лошади снял.
- Дрянь уздечка, ломаного гроша не стоит, - буркнул Илья Ефимович, мельком оглядывая шитую-перешитую уздечку. - Надо бы лошадь в сельсовет отвести да акт на потраву составить...
Он направился к тележке, но, вспомнив о племяннике, остановился:
- Да, Филька! Смотри-ка, кто приехал! Степан. Братец твой двоюродный. Иди поздоровайся.
Вытаращив глаза, Филька, не моргая, уставился на Степу, словно видел его впервые в жизни.
Потом, по привычке шмыгнув широким носом, он шагнул к брату и резким движением протянул ему короткопалую ладонь:
- Здорово, колонист!
Степа молча пожал Филькину руку.
- Ну, то-то! - удовлетворенно заметил Илья Ефимович и погрозил сыну пальцем: - Смотри не цапайся с ним! Все же родная кровь. И не смотри, что он худой - котлонос все-таки...
- Чего? - переспросил Филька.
- Потом разберетесь, потом! - заторопился Илья Ефимович. - Поехали за вениками...
Филька немного замешкался, поотстал от отца.
- А ничего жмешь... Есть силенка... - снисходительно заметил он Степе. - А бороться умеешь?.. Как Иван Поддубный? Ну ладно, иди, вечером померяемся... Котлонос!..
И он побежал вслед за отцом к тележке. Вскоре Илья Ефимович с сыном уехали.
- Ну что, повстречал двоюродного братца? - спросила Аграфена. - Теперь он тебе проходу не даст: борись с ним да на кулачки сходись. Всем ребятам кости помял...
Она нагнулась и, схватив узловатый корень, принялась рывком выдергивать его из земли.
Степа потоптался на месте, потом взял топор и, поплевав на ладони, принялся сводить кустарник.
Мелкий лозняк он подрубал глубоко под корень и отбрасывал в сторону. Легко поддавался и тонкий осинник. Но вот па пути встретилась ольха толщиной с руку. Степа обхватил топорище обеими руками, хекнул и наискось всадил светлое лезвие топора в сочный ствол дерева. Потом он так же ловко нанес еще три-четыре удара. Ольха на мгновение замерла, наклонилась и, ломая ветви, с шумом и треском упала на землю.
"Зря не тяпает. Умело топор держит!" - отметила про себя Аграфена, следя за работой мальчика. Потом она тронула Степу за плечо и взяла из рук топор:
- Ступай-ка по своим делам. Будет еще время, наработаешься. У дяди не заскучаешь... - Аграфена позвала девчонок: - Идите и вы с ним, да побыстрее, не прохлаждайтесь там.
У ДИРЕКТОРА
Как только вышли из перелесков на проселочную дорогу, Нюшка сразу же свернула на боковую тропинку, наискось пересекавшую ржаное поле.
Шли цепочкой: впереди Нюшка, за ней Таня, позади всех Степа.
Прозрачные зеленоватые стебли ржи почти сплошь закрывали узкую тропинку, но Нюшка безошибочно нащупывала ее босыми ногами, шла уверенно и быстро.
Рожь то вставала плотной зеленой стеной, то едва доходила ребятам до пояса и была густо расцвечена полевым клевером, голубыми васильками, желтой сурепкой.
- Степа, а ты хлеб жать умеешь? - спросила Нюшка, оглядывая ржаное поле.
- Серпом не приходилось... Мы у себя в колонии жнейкой убирали.
- Научишься и серпом, была бы спина здоровая, - сказала Нюшка и обернулась к подруге: - Правда, Таня?
Девочка ничего не ответила и только туже затянула под горлом кончики платка, который то и дело сползал с ее стриженой головы.
Степа, прибавив шагу, заглянул сестренке в лицо. "И почему она все время молчит и прячет глаза?"
- Таня! А с чего это дядю Илью Вороном прозвали?
- В деревне всем клички дают... - замялась сестра.
- Клюв у него большой, вот и прозвали, - не оглядываясь, сказала Нюшка. - Хватает чего ни попадя и все в гнездо тащит... Только ты смотри, - предупредила она Степу, - еще ляпнешь при нем, что он Ворон, - так он тебе все уши оборвет... У меня до сих пор мочка болит. - И девочка, выпростав из-под платка ухо, зачем-то потерла его.
Сорвав коленчатый стебель ржи, Степа задумчиво пожевал соломинку.
Нет, девчонки явно чего-то недоговаривали. Как бы там ни было, но дядя Илья совсем не плохой человек. После гибели Степиных родителей он взял к себе Таню на воспитание и всегда, когда Степа приезжал в Кольцовку, радушно встречал его, расспрашивал, как он живет и учится. Дядя Илья даже сам несколько раз был у него в колонии и привозил подарки.
Правда, отец Степы не любил вспоминать про брата и при случае обычно говорил: "Разошлись наши пути-дорожки. В одном доме жили, да в разные углы смотрели". Так ведь это раньше было.
- А вы что, с матерью на дядю работаете? - осторожно спросил Степа у Нюшки. - И платит он вам?
- Платит, платит... - неопределенно ответила Нюшка. - Сухую корку да фунт дыму - глодай всю зиму!
- Выходит, что вы вроде батраков... наемная сила?
- Еще чего! - невесело усмехнулась Нюшка. - Разве дядя Илья позволит! У нас все полюбовно, по-соседски. - И, махнув рукой, она вдруг спросила Степу, зачем он сказал дяде про котлоноса.
- А что ж такого? - удивился Степа. - У нас в колонии так заведено. Каждая четверка носит котлы три месяца... По очереди.
- Ах, вот что! - кивнула Нюшка. - Только Филька все равно растрезвонит - котлонос да котлонос! Так и прилипнет прозвище, как репей. У меня вот тоже кличка есть: Сучок да Худое Брюхо. А Таню Сморчком зовут. А за что?
Миновав ржаное поле, Степа и девочки увидели Кольцовку. Большое, на сотню дворов, село с садами и палисадниками раскинулось на высоком берегу реки.
Справа от села, примыкая к реке, зеленел бывший помещичий парк, и на зеленом фоне ярким мазком проступала оранжевая черепичная крыша большого здания.
- Вот и шекаэм. - Нюшка показала рукой на крышу. - Теперь только речку перейти...
И она опять свернула в сторону от дороги и повела Степу и Таню прямой тропкой через небольшой болотистый лужок.
На ходу Нюшка рассказала про ШКМ. Школа большая, в два этажа, в учительской стоят мягкие кресла, на стенах - лепные фигуры толстеньких голых ребятишек: амуры и купидоны, как их называют. Сдобного Фильку Ковшова мальчишки тоже прозвали Купидоном.
При школе есть огород, столярная мастерская, две породистые коровы - Диана и Незабудка, которых держат на каком-то рационе и кормят всем самым вкусным, разве только не хватает им птичьего молока. Есть еще одноглазая лошадь Царица, которую все ребята очень любят, часто кормят сахаром и раз даже привели ее в класс на урок.
А еще при ШКМ имеется общежитие. В нем живут те ребята, которым далеко ходить домой или у кого нет родителей. Общежитие помещается в бывшей барской конюшне, но все равно там очень интересно и весело. Ребята показывают туманные картины, ставят спектакли, у них есть гармошка, голосистый горн и три балалайки.
Директора школы зовут Федор Иванович Савин, или, по-другому, Фис. Он очень важный и строгий, ученики его боятся, но Степе робеть нечего, раз у него бумажка из города.
- А я и не боюсь! С чего ты взяла? - И Степа, в свою очередь, спросил девочек, в каком классе они учатся.
- Мы и так ученые, - поспешила ответить Нюшка. - Все знаем, все понимаем. И как телят пасти, как свиней кормить, воду таскать. Куда нам больше...
Степа вопросительно посмотрел на сестру.
- Училась я, в шестой класс ходила. Потом заболела, - робко пояснила Таня.
- А в этом году?
- Не знаю... Как дядя Илья скажет.
Степа нахмурился.
Подошли к реке. Неширокая, с топкими берегами, с уютными заводями, она казалась неподвижной. Только по зеленым водорослям, что вытянулись и полегли на дно, можно было определить, в какую сторону течет вода. Старые ивы склонились с берега и, обмакнув в воду свои мягкие ветви, казалось, пришли на водопой.
Через реку были переброшены лавы. Нюшка первой вбежала на них, осторожно дошла до середины реки и принялась подпрыгивать.
Гибкие слеги, пружинисто изгибаясь, зашлепали по воде, обдали девочку брызгами.
- Можно! Переходите! - крикнула Нюшка, выходя на другой берег. - Сегодня без подвоха. А то мальчишки, бывает, подпилят слеги - и полетишь в воду.
За рекой началась тенистая липовая аллея.
Аллея привела к двухэтажному кирпичному зданию. На столбах, охраняя вход в школу, дремали два старых каменных льва с выщербленными мордами. Деревянные перила крыльца глянцевито блестели, а ступеньки были так искусно обточены ногами школьников, что казалось, здесь поработал морской прибой.
- Куда ты? - удивленно спросил Степа, видя, что Нюшка проходит мимо крыльца.
Девочка только махнула рукой: она не раз мыла у директора полы и стирала белье и знает, где его найти.
Завернув за угол школы, Нюшка подошла к небольшому деревянному флигелю и заглянула сквозь изгородь:
- Так и есть... в саду он. Цветочки поливает.
- Может, в другой раз? - осторожно сказала Таня.
- Нет уж, давайте разом... Отделаемся - и в сторону, - решительно заявила Нюшка, открывая калитку и подталкивая Степу. - Иди, мы тебя подождем.
Степа оставил девочкам рюкзак, расправил складки на юнгштурмовке и шагнул за калитку.
Федор Иванович Савин любил свой садик перед флигелем. Окруженный крепким дубовым частоколом с протянутой поверху колючей проволокой, сад был, пожалуй, самым тихим и укромным местом в этом шумном школьном мире. Здесь хорошо было отдохнуть, побыть наедине или принять гостей. В саду росли яблони и груши, в углу стояло несколько ульев, но больше всего Федор Иванович любил разводить цветы.
Вот и сейчас, присев на корточках перед клумбой, он внимательно рассматривал своих питомцев.
Пышно распустившиеся пионы радовали его, хорошо шли анютины глазки, а вот флоксы огорчали. Они были хилые, тщедушные: видно, Федора Ивановича подвели с семенами.
- Здравствуйте, товарищ директор! - услышал он вдруг за спиной.
Савин поднялся и с недоумением уставился на подростка в зеленом костюме.
- Здравствуй, молодец, здравствуй! Меня, кстати, зовут Федор Иванович. Как ты сюда попал?
"А что, разве нельзя?.." - хотел было спросить Степа, но вовремя сдержался и, достав из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумажку, протянул ее директору:
- У меня направление в вашу школу...
Отряхнув с рук землю, Савин взял бумажку.
"Детский дом имени Тимирязева (бывшая сельскохозяйственная детская колония), - прочел он, - направляет Ковшова Степана для поступления в кольцовскую школу крестьянской молодежи. Ковшов С. пользовался государственным обеспечением".
Пока Федор Иванович читал, Степа с любопытством рассматривал его.
Директор был невысокий, полнеющий человек, с гладко выбритым округлым лицом. Он совсем не походил на строгого директора школы, а скорее казался добродушным пасечником или садовником, о чем свидетельствовали и полотняный, выгоревший на солнце костюм, и сандалии на босых ногах, и широкополая соломенная шляпа.
Степе не понравились только глаза директора, когда тот окинул мальчика беглым, но цепким взглядом. Глаза были маленькие, юркие, пронзительные и какого-то неопределенного, грязновато-свинцового цвета.
- Та-ак! - задумчиво протянул Савин, складывая бумажку и пожевав губами. - Колонист, значит? А кем тебе доводится Илья Ефимович Ковшов?
- Это мой дядя.
- А где твои родители?
- Их убили... - помолчав, ответил Степа. - В двадцать четвертом году... кулаки...
- Да, да, вспоминаю, - перебил его директор. - Илья Ефимович рассказывал. Тебя, значит, определили в детскую колонию, а сестренку взял на воспитание дядя...
Он вдруг замолчал и вновь окинул мальчика пристальным взглядом.
Потом отвернулся и, пригнув яблоневую ветку, долго рассматривал зеленую рогатую гусеницу и наконец резким щелчком сбросил ее на землю.
- Скажи, пожалуйста, - спросил Савин, - а почему ты решил учиться в деревенской школе, да еще именно в кольцовской? Почему не остался в городе, не пошел, скажем, в профшколу или фабзавуч?
- Так нас же послали... - пояснил Степа. - Да я и сам попросился в Кольцовку. Сестренка здесь, дядя...
- К родным поближе - дело, конечно, хорошее. Но у нас же школа особая. Готовим культурных крестьян, опытных земледельцев... У тебя что же, призвание к агротехнике, талант, и ты твердо решил посвятить жизнь сельскому хозяйству?
Степа пожал плечами - он никогда об этом не думал. В колонии ему приходилось работать и на полевом участке, и в огороде, но еще с бо́льшим интересом трудился он в мастерских.
- У меня направление к вам, - нахмурился он, - и вы должны принять...
- Ну что ж, - вздохнул Савин. - Учись, если направили, не возражаю... Зачислим тебя в седьмой класс. Но насчет стипендии ничего обещать не могу. Все уже распределено... И в интернате свободных мест нет.
- Это как же? - опешил Степа. - В колонии сказали, что меня в общежитие примут... И стипендия полагается.
Директор развел руками: к сожалению, он ничего не может поделать. Как видно, придется Степе жить у дяди. Илья Ефимович - человек обеспеченный, добрый и, конечно, с радостью примет племянника к себе.
- Так что до свидания, Ковшов! Можешь быть свободным до первого сентября - гуляй, отдыхай...
Федор Иванович вновь нагнулся к цветам, давая понять, что разговор закончен.
- До свидания, товарищ директор! - отрывисто сказал Степа и, повернувшись, почти побежал к калитке.
- Ну как... все уладил? - нетерпеливо спросила Нюшка, когда Степа выскочил из сада.
- Уладил! - зло ответил он, рывком вскидывая на плечи рюкзак. - Хоть сейчас уходи отсюда, хоть завтра... Нет для меня стипендии...
- Вот так Фис! - ахнула пораженная Нюшка. - Кому есть стипендия, кому нет...
- А кому есть? - спросил Степа.
- Поживешь - узнаешь, - уклончиво ответила Нюшка и высказала подозрение, что Степина бумажка, как видно, совсем не строгая, если никак не подействовала на директора.
Степа ничего не ответил. Нюшка заторопилась к матери.
- А ты иди с братом домой, - кивнула она Тане. - Ворон, он и не узнает, что ты с работы ушла.
КОВШОВЫ
Таня еле поспевала за братом - так быстро он шагал. Степе уже не терпелось увидеть свою избу. Пусть она заброшена, окна крест-накрест заколочены досками, крыльцо заросло травой, но все равно это родной дом!
Вот сейчас они с Таней обойдут избу кругом, постоят в проулке у старой дуплистой черемухи, заглянут в огород. Потом возьмут у бабушки ключ, откроют ржавый замок, с треском оторвут от окон доски, приколоченные длинными гвоздями, широко распахнут рамы и двери, и с улицы потянет свежестью. И солнышко заглянет во все углы ковшовского дома.
Степа достанет веник, побрызгает пол водой и выметет за порог мусор. Потом они с Таней посидят за столом: он у стены, сестра - напротив, спиной к кухне, как обычно любили сидеть отец и мать.
Степа шел все быстрее.
Осталось лишь миновать колодец с позеленевшей, обомшелой колодой, кучу бревен, палисадник у избы Ветлугиных - они были соседями Ковшовых, - и перед ним откроется родной дом. Небольшой, в три окна, срубленный из толстых бревен, с сизой взъерошенной крышей из дранки. К стене прибит кусок жести, и на нем нарисован багор - знак того, что хозяин дома должен являться на пожар с багром в руках.
Но что это? Степа остановился и зачем-то глубже нахлобучил фуражку: избы с багром не было.
Ее место занимал огромный, в шесть окон, дом, обитый свежим тесом и покрытый железом.
По углам дома ослепительно сияли на солнце оцинкованные водосточные трубы. Наличники с затейливой резьбой, окрашенные в ядовитый зеленый цвет, как венки, облегали окна. Застекленные террасы, точно крылья, выросли у дома справа и слева. Степа понял, что это дядин дом, стоявший с ними по соседству, за эти годы, пока он не был в деревне, пополнел, раздался в боках, напялил на себя новенькую, нарядную одежду, но по-прежнему выглядел все таким же неуклюжим, приземистым и некрасивым.
Степа с недоумением оглянулся на Таню.
- А нашу избу снесли, выходит? - спросил он, не скрывая обиды.
- Нет, она здесь... Под одной крышей с дядиной... - И Таня объяснила, что произошло.
Избы их отца и дяди Ильи стояли на одной усадьбе, отделенные узким проулком. Дядя все твердил, что без хозяина дом - сирота, что без присмотра братнина изба пропадет. Наконец он уговорил свою старуху мать, подвел обе избы под одну крышу и обил их снаружи тесом.
- А кто живет в нашей избе? - спросил Степа.
- Я с бабушкой, да еще дядины дочери, - сказала Таня. - Дядя говорит, теперь наш дом сто лет стоять будет.
- Сто лет... - грустно усмехнулся Степа. - Только его не увидишь больше. Запрятали, запаковали...
Подошли к крыльцу. Калитка была на замке.
Таня заглянула под ступеньку, пошарила в водосточной трубе - ключа нигде не было. Она растерянно пожала плечами: как же теперь войти в дом? Прошла вдоль проулка, посмотрела в огород, и вдруг лицо девочки просветлело. Она поманила к себе Степу.
На огороде, у бревенчатой, прогретой солнцем стены старой бани, словно у теплой печки, сидела на бревнышке бабушка Евдокия.
Степа улыбнулся - пожалуй, впервые за этот день так широко и радостно - и распахнул дверцу в огород. Таня сделала предостерегающий жест:
- Тихо... Не буди ее!
Бабушка дремала. Платок сполз у нее с головы, обнажив седые редкие волосы. Очки в жестяной оправе еле держались на кончике носа. Корзина, которую она плела, откатилась далеко в сторону.
Таня и Степа на цыпочках подошли к бревну и присели рядом с бабушкой.
- Как она? - вполголоса спросил Степа.
- Ноги болят, глаза видят плохо. Вчера с крыльца оступилась... "Чего-то, говорит, ступенек мало стало".
- А это зачем? - Степа показал на кучу тонких, гибких прутьев.
- Бабушка, она такая - часу без дела не посидит. В поле ее ноги не пускают, так она корзины плетет... И меня научила...
Бабушка, разомлевшая от сладкой дремы, что-то бормотала во сне, вздрагивала и все больше склонялась на Степино плечо. Степа замер и, стараясь не разбудить ее, осторожно обнял за спину.
"Совсем старенькая стала", - с нежной жалостью подумал мальчик, и ему показалось, что он уже куда сильнее бабушки.
А ведь когда-то все было по-иному. Сколько раз Степа с Филькой, прокаленные солнцем, с зазеленевшими от травы рубахами и штанами, с боевыми царапинами и ссадинами на руках и ногах прибегали к бабушке в этот самый огород и взахлеб рассказывали о событиях дня: где побывали, что видели, с кем подрались...
Нередко возникали и жалобы. Филька плакался бабушке, что братец чуть не утопил его в бочаге, а Степа умолял бабушку поровну разделить все цветные стеклышки, пузырьки и бабки, которые захватил своевольный Филька и спрятал в потайном месте.
Бабушка, тогда еще сильная, с острыми глазами, громким голосом, терпеливо выслушивала внуков, мирила их, когда нужно, щелкала по затылку и не очень больно драла за уши, потом по очереди вытаскивала у мальчишек занозы, смазывала топленым маслом ссадины, прикладывала к синякам холодные листья подорожника.