12. Ты в него влюблена
Когда они вышли из театра на улицу, Аркадий Осипович взял обеих девочек под руки и предложил:
- Хотите, ко мне зайдем? У меня сука ощенилась.
- Но уже поздно.
- Ничего.
Пока он открывал своим ключом дверь, Рая успела шепнуть Антонине, что просто некрасиво идти ночью в дом малознакомого человека.
- Ну и не ходи, - ответила Антонина.
Рая сделала большие глаза, потом поджала губы и сказала, что в таком случае нарочно пойдет.
В огромной комнате, заваленной книгами, пахло табаком, нафталином и собаками.
В камине пылали смолистые поленья, от их треска в комнате было очень уютно и весело. Языки огня отражались в стеклах портретов, плясали на позолоте рам, на лаке рояля, на дубовой отполированной панели, которой была отделана комната.
Дези долго зевала и потягивалась, царапая когтями паркет, и ни за что не хотела показать, где щенята.
- Опять в нотах устроилась, ведьма, - сказал Аркадий Осипович и, как был, в шубе и в шапке, полез под большой рояль. - Держите! - крикнул он оттуда. - Это, кажется, Клин, это Большая Вихнера, это Бологое, это Любавь, это Малая Винтера. Пять, правильно?
- Правильно, - кричала Рая, - ух, какие хорошие… Породистые, да? - спрашивала она, повалившись со щенятами на ковер. - Большие-пребольшие. И кобели, и сучки, - бормотала она, - это кобелек, это тоже кобелек, а уж это сучка… Ах ты моя милая… У нас тоже собака была, но простая сука, и вот она ощенилась, - кричала Рая так, точно все оглохли, - мама боялась отличить, какие кобельки, а какие сучки, а я, представьте, сразу отличала и ничуточки не ошибалась. Но потом наша собака так злилась, что ужас, молока у нее, кажется, не было.
- Нет, у моей Дези молока много, - с гордостью сказал артист, - смотрите, какие они все толстые…
- Это потому, что собаку хорошо кормите, а мой папа в то время был без работы, наша Кутька сырую картофельную кожуру лопала.
Все они - Аркадий Осипович, Рая и Антонина - сидели на ковре. Дези лакала из плошки, щенки тоненько скулили и кувыркались один через другого…
"Как бы я эту комнату прибрала, - с жадностью думала Антонина, - как бы я всю пыль вытерла, ковры вытрясла, книги сложила… Разве так можно жить? Ну, вдруг ему какая-нибудь книга понадобится, где он ее разыщет в этом беспорядке? А я бы ему каталог завела, как в библиотеке".
- Им блох надо непременно вычесывать, - все кричала Рая, - у вас есть частый гребешок, такой, которым вшей вычесывают? Вот если бы был, я бы их сейчас всех вычесала.
- Мармеладу хотите? - спросил Аркадий Осипович.
- Хотим, - сказала Рая.
Пока Аркадий Осипович ходил за мармеладом, подруги чуть не рассорились. Рая сказала, что ей очень неприятно, так как она, видимо, портит Антонине настроение своим присутствием.
- С ума сошла?
- Ум ни при чем. Я ясно видела, что ты хочешь меня спровадить…
- Как спровадить?
- Конечно. Ты в него влюблена, а я тебе мешаю строить куры.
В соседней комнате послышались шаги. Рая быстро схватила с ковра щенка и, тормоша его, зашипела:
- Ладно, ладно, Старосельская, будут у меня свои секреты, скажу я тебе, фигу с маком!
Аркадий Осипович принес большой ящик отличного мармелада и две толстые книги. "Дон-Кихота" он подарил Антонине, "Гулливера" - Рае. Антонина попросила, чтобы он написал что-нибудь на книге.
- Что ж вам написать?
- Ну что-нибудь.
Аркадий Осипович написал:
"На память обидчивой Тоне Старосельской".
И Рае:
"На память веселой Рае Зверевой".
- Уж вовсе я не такая веселая, - сказала Рая, - напрасно вы думаете.
- Вы грустная?
- Скорее - да.
- Ну, ничего, - сказал артист, - я могу зачеркнуть "веселой" и написать "грустной".
- Пожалуйста.
- Только уж вам придется всегда быть грустной…
- Вы все шутите, - сказала Рая и встала с ковра.
Вместо "веселой" Аркадий Осипович написал "печальной" и с поклоном подал Рае книжку.
- Ну, теперь пошли!
- А щенята как же?
- Дези сама снесет, ей это только удовольствие.
- Вы один живете? - вдруг спросила Антонина.
- Один.
- А где же ваша жена?
- У меня нет жены.
- Совсем нет?
- Была, - весело сказал артист, - а потом взяла и ушла.
- Куда ушла?
- Туда, - сказал артист и махнул рукой, - вышла из дому, села на извозчика и уехала в ту сторону.
- Где же она сейчас?
- Бог ее знает, - щурясь от табачного дыма, сказал артист, - исчезла.
- Как же вы не знаете, - жестко спросила Антонина, - разве так бывает, чтобы жена ушла, а муж даже и не знал - куда?
- Видно, бывает.
- А вы ее любили? - краснея, спросила Антонина.
Аркадий Осипович посмотрел на ее поднятое к нему взволнованное лицо, вынул изо рта папиросу и, стряхивая пепел на ковер, медленно сказал:
- Любопытны же вы, однако.
- Любопытна.
- Ну вот, смотрите, любопытная!
Взяв Антонину за плечо своей большой и белой рукой, он подпел ее к овальному, в простой дубовой раме портрету, изображавшему во весь рост молодую, очень красивую женщину с гордым лицом и холодноватыми глазами.
- Красивая, - тихо сказала Антонина.
- Красивая, - согласился Аркадий Осипович.
- А как ее звали? - чувствуя, что сейчас расплачется, спросила Антонина.
- Наташей.
- Красивое имя. А фамилия?
- Подите вы, - улыбнулся артист, - ну зачем вам ее фамилия?
- Просто так, - задыхаясь от нового, никогда еще не испытанного чувства, сказала Антонина, - интересно.
- Ну, Шевцова.
Он секунду помолчал.
- А знаете, - вдруг добавил он, - вы на нее похожи. Право, похожи…
- Разве?
- Совершенно серьезно. А может быть, и не похожи, - поглядывая то на портрет, то на Антонину, говорил он, - может быть, между вами только что-то общее есть… А может быть, мне только кажется. Мне часто теперь кажется, - улыбнулся он, - очень часто. В трамвае или на улице… Ну-ка, покажитесь как следует.
Он повернул Антонину лицом к свету, но она спокойно сняла его руку со своего плеча и пошла к камину.
- Уголь выпал, смотрите…
На ее счастье, из камина действительно вывалился уголек и, отскочив от медного листа, тлел на паркете.
В огромном, залитом светом люстр и устланном коврами вестибюле гостиницы Рая и Антонина вдруг почувствовали, что плохо одеты и что на них поглядывают. Рая робко предложила идти домой, но Антонина сказала: "Пустяки" - и нарочно с вызовом поглядела на какую-то нарядную и накрашенную женщину…
В гардеробной великолепный седоусый старик с галунами так бережно снял с них плохонькие пальто, будто пальто этим не было цены. Узнав же, что Аркадий Осипович пришел вместе с девочками, старик в галунах даже растерялся и совершенно восторженно почистил Раю щеткой.
- Это от щенят, - сказала Рая, - я расстегнулась, вот они и перепачкали меня шерстью.
- Совершенно верно - от щенят-с, - в упоении бормотал седоусый, - именно от щенят-с, и именно шерстка-с. Молоденькая, так сказать, шерстка-с…
Быстро поднявшись по устланной красным сукном мраморной лестнице, Антонина и Рая сразу и ослепли и оглохли от медленной и громкой музыки, от блеска люстр и зеркал, от позолоты и шума голосов, от смеха, от обилия хорошо одетых людей, от звона бокалов, от запаха вина, пудры, кушаний, от танцующих пар, от скользящих официантов…
- Что же вы остановились, - сказал Аркадий Осипович, - пойдемте, не укусят.
Официанты, видимо, хорошо знали Аркадия Осиповича, так как все до одного кланялись ему, а кривоногий официант-старичок даже улыбнулся и крикнул, что прибыли трюфеля.
- И не введи нас во искушение, - улыбаясь, ответил артист, - беда мне с вами, Оглы.
- И мне с вами тоже, - с акцентом сказал официант, - всегда спрашиваете, чего нет, а когда есть, так "не введи во искушение". Пожалуйте сюда. Я вам столик подальше занял, чтоб не сердились, как вчера…
Он, быстро и ловко ступая кривыми ногами, зашагал меж столиков. Аркадий Осипович пропустил за ним девочек, а сам шел сзади, то и дело здороваясь. Антонина оглянулась: ей вдруг подумалось, что он может забыть о ней и о Рае и отстать, но он шел - красивый, в дорогом костюме, бледный, здороваясь движением головы и дымя на ходу папиросой.
Официант снял со стола карточку, на которой было написано "занято" и отодвинул стулья.
- Позвольте в кресло, - несколько покровительственно, но очень мягко и вежливо говорил он Антонине, - вам тут удобнее будет. А вы, барышня, может, на диван… Аркадий Осипович не любит лицом к залу сидеть, - тихо пояснил он, - всегда очень много приходится кланяться и некогда покушать. Ну и дамы… В лорнет всегда на него смотрят, а ему это очень неприятно. Пожалуйте, Аркадий Осипович! Я тут барышням рассказывал, как вас в лорнет смотрят…
Вслед за Аркадием Осиповичем шел толстый пожилой человек в пенсне, с бородкой, но без усов. Поклонившись Рае и Антонине, как старым знакомым, он спросил:
- Ну-с, Аркадий Осипович, что мы сегодня будем кушать? Что в театре? Как здоровьице?
"Боже, до чего он знаменитый! - почти с ужасом подумала Антонина. - Все его знают".
Пока артист разговаривал с метрдотелем, Рая сказала Антонине, что если Аркадий Осипович купит вина, то они ни в коем случае пить не будут.
- А ты все-таки, Зверева, дура, - вспомнила Антонина, - стала щенят разглядывать, какие кобельки, какие сучки. Я даже покраснела.
- А разве неприлично получилось? - заволновалась Зверева. - Я, право, не заметила.
- Эй, граждане, не шептаться! - крикнул Аркадий Осипович и протянул им карточку. - Выбирайте.
- Пля-де жур, - прочла Антонина и вспомнила сорти-де-баль.
Дальше шли названия совершенно непонятные и неслыханные, причем известным было только какое-то слагаемое кушанья, - например, с грибами, или с цветной капустой, или с пирожками, само же кушанье оставалось тайной.
- Не понимаю я, - краснея от напряжения и оттого, что на нее смотрели метрдотель, Аркадий Осипович и официант, шипела Рая. - Ну что это такое, ты понимаешь, Старосельская? Крокетки, сальми из дичи, хашиоз-еф-поше, молодка берси, ньеки по-итальянски, беф-бризе.
- Что же вы, девочки, - улыбаясь, спросил артист, - выбрали?
- Ничего мы не выбрали, - совсем сконфузившись, сказала Рая, - мы не понимаем…
- Ах вы, чудак народ, - засмеялся Аркадий Осипович, - ну, давайте сюда, вместе выберем. Что, ньеки, да? Ньеки - это из теста такая запеканка, верно, Оглы?
- Верно, - сказал официант, - с сыром тесто.
- А берси? Жареная курица, верно, Оглы?
- Курица, так точно, - подтвердил Оглы, - можно сделать с цветной капустой. Или рис подать…
- Нет, не надо, - решил артист, - знаете что, Валентин Михайлович? Дайте нам три нареза.
- А что такое "нареза"? - спросила Рая.
- Нарез, барышня, кушанье, в котором все есть, - пояснил Оглы, - и курица, и ветчина, и ростбиф, и бифштекс… В холодном виде будет.
Девочки переглянулись. Им обеим понравилось то, что в нарезе есть все.
- Но в холодном виде, - тихонько сказала Рая.
- А зачем нам горячее?..
Пока официант хлопотал с ужином, Аркадий Осипович вертел в пальцах зеленый красивый бокал и, глядя, как отражается в стекле свет от люстр, едва слышно насвистывал "Не осенний мелкий дождичек". Антонине опять показалось, что ему скучно с ними, что если бы не они, то он подсел бы к своим знакомым и так же смеялся бы, как те. Она съежилась и опустила голову. Ей стало холодно, шум ресторана отодвинулся куда-то далеко, она слышала только тихий свист Аркадия Осиповича да вздохи томящейся Раи.
- Так, - вдруг сказал артист и стукнул бокалом о стол. - Что вы приуныли? Скучно со мной?
Антонина подняла голову и не узнала Аркадия Осиповича - до того он изменился за эти несколько минут. Бледный, постаревший, он точно обмяк в своем кресле, только глаза его блестели по-прежнему - молодо и насмешливо.
- Разваливаюсь, - будто отвечая на безмолвный вопрос Антонины, сказал он, - устал. День ничего и вечер ничего, а как ночь наступает, как подумаю о своей квартире, о том, что снова не спать…
Он не кончил, махнул рукой и отвернулся.
- А вы к доктору пойдите, - сказала Антонина, - папу один доктор лечил очень хороший - Дорн, вот к нему.
- Это у Чехова Дорн.
- Что?
- Я сказал, что у Чехова есть врач Дорн. В одной пьесе. Он и пьесу кончает: "Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился". А потом занавес.
- Я не понимаю, - робко сказала Антонина.
Аркадий Осипович молчал.
- Пустяки, - неожиданно сказал он и громко поздоровался с компанией людей, которая рассаживалась за соседним столиком.
- Кто это? - спросила Рая.
- Актеры.
Их было пять человек. Один, очень толстый, с бабьим лицом, в железных очках и с трубкой, садясь, все махал Аркадию Осиповичу рукой. Другой - помоложе - что-то не по-русски сказал, и все засмеялись и закивали головами. Аркадий Осипович тоже улыбнулся. Самый высокий из пришедших - длинноносый, с белыми волосами - был очень странно одет и никак не мог найти себе удобное место. Официант долго усаживал его, но так и не усадил - он вдруг рассердился и ушел. Все опять засмеялись.
- Обиделся, - сказала Рая.
Официант принес никелированное ведро со льдом. Во льду стояли две бутылки вина, Рая посмотрела на Антонину и опустила глаза.
- Ешьте икру! - велел девочкам Аркадий Осипович. - Вот эдак! На поджаренный хлеб масла, а потом икры, да побольше.
Чужой официант в эту секунду положил перед артистом записку. Аркадий Осипович прочитал и сказал неожиданно жестким, почти железным голосом:
- Ответа не будет!
Сложил записку вроде бы конвертиком, с удовольствием разорвал на четыре части и выругался:
- Скотина!
- Кто это - скотина? - поинтересовалась Рая. Она всегда обо всем, спрашивала, такая уж у нее была привычка.
- Некий иностранный подданный, по фамилии Бройтигам, - медленно прихлебывая нарзан, ответил Аркадий Осипович. - Концессионер, директор-распорядитель, спекулянт и международный жулик. Отто Вильгельмович. Занимается скупкой жира, кишок, рогов, копыт, устраивает комбинации с альбумином и, на досуге, устраивает турне русских артистов за границу. Замучил меня всякими предложениями. Вы понимаете?
Он разговаривал с ними, как с равными, и это было так прекрасно, что Антонина даже задохнулась от счастья. Его враг был и ее врагом - этот отвратительный Бройтигам, - вот он сидел один за большим круглым столом и ел один, пил один, и курил сигару один, - тот самый Бройтигам, который даже не приехал на похороны Никодима Петровича, тот самый Отто Вильгельмович, на которого папа работал и который даже не поинтересовался, как живет дочка его умершего служащего. "Ответа не будет!" - великолепно сказано. "И я так скажу когда-нибудь! - думала Антонина. - Непременно скажу: не будет ответа!"
- Налить вам вина, девочки? - спросил Аркадий Осипович.
- Ответа не будет! - неожиданно для себя вслух произнесла Антонина и сконфуженно поправилась: - Пожалуйста. Простите, это я нечаянно…
- Что ж, пить так пить! - произнесла Рая. - Где-то я слышала - пей за столом, а не за столбом.
Все было очень вкусно, Аркадий Осипович рассказывал веселые и смешные истории, печально и красиво играла музыка, порою электричество гасло, и тогда зал и столики освещались прожекторами или особым, повешенным на потолке зеркальным шаром, который отражал и разбрасывал пятнами направленный на него луч прожектора.
- Смотри, звезды, - вдруг крикнула Рая.
- Где?
- Да на потолке.
Стеклянный потолок действительно был покрыт маленькими электрическими звездами.
- Вот оригинально, - сказала Рая? - правда, оригинально, Аркадий Осипович.
- Ничего.
- Не ничего, а именно оригинально, - заспорила Рая, - очень оригинально и очень красиво.
Они выпили по три рюмки вина и как-то сразу опьянели. Все показалось им простым и легким. Если бы их сейчас пригласили танцевать, они непременно отправились бы и показали себя как следует.
- А что? - говорила Рая. - Вон та, в лиловом, видишь как танцует? Как корова на льду. И все с ужимками. Наша Чапурная - и та лучше.
- Лучше, - согласилась Антонина. Ей стало грустно.
"Наташа Шевцова, - думала она, - он любит ее до сих пор. Она красивая, а я нет. Она умная, а я нет. Он любит ее, а не меня. И все. Наташу. А я Тоня. Шевцову. А я Старосельская. Я Тоня Старосельская, а она Наташа Шевцова. И все. Вот какой он грустный, хороший и усталый. Он, наверное, о ней думает. И вина он много выпил, не надо ему столько пить. Какой красивый у него галстук - скромный, красивый. И как он красиво пьет, ест мало. Совсем мало ест. Сам большой, много работает, а ест мало. И любит Наташу Шевцову".
- Послушайте, Аркадий Осипович, - неожиданно для себя сказала она и положила на рукав его пиджака свою смуглую руку, - не надо так задумываться!
- Я и не задумываюсь, - точно проснувшись, сказал он, - так просто…
- Неправда, задумались…
- Ну, задумался, - грустно согласился он.
- Вот и не надо, - блеснув глазами, сказала Антонина, - не надо, не надо. Вернется к вам Наташа Шевцова и будет вас любить как… - она запнулась, - как надо, и все будет очень хорошо…
- А я не хочу, чтобы она ко мне возвращалась.
- Неправда, хотите!
- Так ведь оттого, что я хочу, она не вернется?
- Непременно, обязательно вернется. И все будет очень хорошо.
Несколько секунд он молча смотрел на Антонину злыми глазами, потом вдруг наклонился и быстро поцеловал ее руку, точно клюнул. Она отвернулась.
"За Наташу поцеловал, - думала она, - за Наташу Шевцову".
Она ничего не видела - слезы застелили ей глаза.
"Автомобиль, - кусая губы, думала Антонина, - театр, артисты, сорти-де-баль, какая я глупая, какая ужасно глупая. Не надо мне ничего. Пусть он не будет артистом. Пусть он будет шарманщиком. Пусть он ничем не будет. Пусть он целый день ест и спит. Пусть… Я буду работать. Пусть умрет Наташа Шевцова".
С ужасом она поглядела на него - ей показалось, что она вслух пожелала смерти Наташе. Он что-то говорил, его губы шевелились, но она не слышала слов.
- Что вы говорите, Аркадий Осипович?
- Я говорю, что еду завтра.
- Уедете завтра, - повторила она, еще не понимая смысла этих слов, - уедете завтра… А как же я? Ведь я люблю вас.
Он не расслышал и нагнулся к ней.
- "Где небо южное так сине, - подпевала оркестру Рая, - где женщины как на картине…"
- Я люблю вас, - повторила Антонина, но он опять не расслышал.
- Что?
- Я сказала, - едва шевеля губами, промолвила она, - что очень жаль, раз вы уезжаете…
- Нет, вы не то сказали.
- То, - подтвердила она.
- "Она плясала с ним в таверне, - мурлыкала Рая, - для пьяной и разгульной черни манящее танго".
- Какое, какое? - спросил артист.
- Манящее, - сказала Рая. - А что? Очень просто - манящее. Как вам все не нравится, прямо удивительно.
Аркадий Осипович засмеялся, а Рая обиделась.
- Мне все нравится, - сказал он, - чего вы сердитесь? Ешьте лучше сладкое.